Некрасивая и хромая поэтесса Елизавета Дмитриева вообразила себя пленительной испанкой Черубиной де Габриак и стала причиной дуэлиГлавная героиня нашего рассказа- некрасивая полноватая и хромая поэтесса Елизавета Дмитриева, вообразившая себя пленительной Черубиной де Габриак и ставшая виновницей главной дуэли Серебряного века.
Вот что написали газеты 23 ноября 1909 насчет этой дуэли:«22 ноября с.г. состоялась дуэль между литераторами Максимилианом Волошиным и Николаем Гумилевым. Место поединка – Черная речка. Оружие - гладкоствольные пистолы без мушки. В числе секундантов - граф Алексей Толстой и художник князь Шервашидзе. Распоряжался дуэлью граф Толстой. По его команде противники нажали курки. Оба не рассчитали отдачи, и дуэль обошлась благополучно: пули прожужжали мимо. Дуэлянты холодно пожали друг другу руки, но мирные отношения не наладились. Причины дуэли - романического характера; оскорбленным в этом инциденте является Волошин».
История эта началась так. Николай Гумилёв и Елизавета Дмитриева познакомились в Париже в 1907. Гумилев тогда сильно страдал из-за очередного отказа Анны Ахматовой, которая тогда была Анной ГорЕнко. Елизавете Дмитриевой было 20 лет. Самый точный портрет Елизаветы или Лили - так её звали близкие, дал немецкий поэт Гюнтер: «Она была среднего роста, скорее маленькая, довольно полная, но грациозная и хорошо сложена. Рот был слишком велик, зубы выступали вперед, но губы полные и красивые. Нет, она не была хороша собой, скорее – она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от нее, сегодня, вероятно, назвали бы «сексом». В общем, мужским вниманием, несмотря на хромоту, Лиля Дмитриева не была обделена.
Хромала девушка по причине тяжелого заболевания-костного туберкулеза. Из-за него с семи лет она была прикована к постели, не могла посещать гимназию и учителя приходили к ней домой. «Раз ты хромая, – смеялись соседские дети, – у тебя должны быть хромые игрушки», – и отламывали ноги у ее кукол. Лишь в тринадцать лет Лиля начала ходить, но всю жизнь потом прихрамывала. В девять она переболела дифтеритом и на год ослепла. Брат, страдавший падучей болезнью, в детстве заставлял ее просить милостыню, но полученные деньги выбрасывал: «стыдно было» ему, дворянину. Сестра же требовала приносить в жертву огню самое любимое, и они жгли игрушки. Когда нечего было жечь, бросили в печь щенка, его еле спасли взрослые. Вот такая странная семейка! Все эти ужасы описаны Максом Волошиным в дневнике с её слов, но есть сомнения в их правдивости. Как бы то ни было, жизнь её совсем не баловала. В тринадцать лет ее изнасилует любовник матери. Вот что она рассказала об этом Максимилиану Волошину, а тот записал в своем дневнике «История моей души»: «… Мне было 13 лет, когда в мою жизнь вошел тот человек. … Он был насмешлив и едок. Мама очень любила его. И тогда начался кошмар моей жизни. …он был влюблен в меня, он требовал от меня любви; я в то время еще не понимала совсем ничего. Я иногда соглашалась и говорила, что буду его любить, и тогда он начинал насмехаться надо мной. Его жена знала и ревновала меня. Она делала мне ужасные сцены. … Он взял меня... У меня настало каменное спокойствие. И никто ничего не заметил…» Несмотря ни на что, девочка училась хорошо, в 17 лет окончила гимназию с серебряной медалью, поступила и окончила Женский Педагогический институт по двум специальностям: средневековая история и французская средневековая литература. Еще она дополнительно изучала старо-французский язык и испанскую литературу. С тринадцати лет Елизавета писала романтические стихи. Вот, к примеру, один из них:
Схоронили сказку у прибрежья моря
В чистом, золотистом тающем песке...
Схоронили сказку у прибрежья моря
Вдалеке...
И могилу сказки скоро смоют волны
Поцелуем нежным, тихим, как во сне...
И могилу сказки скоро смоют волны
В глубине...
Больно, больно плакать над могилой сказки,
Потому что сердце умирает в ней...
Больно, больно плакать над могилой сказки,
Не своей...
В 1906 Лиля познакомилась и обручилась со студентом Всеволодом Васильевым. Волошин описал его так: «Это юноша бесконечной доброты и самоотвержЕния, который бесконечно любит ее. Но кроме сердца у него нет ничего – ни ума, ни лица». В 1907 Дмитриева - вольнослушательница парижского университета Сорбонны. На момент знакомства с Николаем Гумилевым она изучала рыцарские романы и средневековые хроники, великолепно говорила по-французски, хорошо знала и любила поэзию французских символистов. Всё это любил Гумилев и их интересы сошлись. Вот что она написала в своих воспоминаниях: «В первый раз я увидела Н. С. в июле 1907 года в Париже, в мастерской художника Себастьяна Гуревича, который писал мой портрет. Он был еще совсем мальчик, бледный, мрачное лицо, шепелявый говор, в руках он держал большую змейку из голубого бисера. Она меня больше всего поразила. Больше я его не видела. Но запомнила, запомнил и он.» По возвращении в Петербург Дмитриева преподает русскую словесность в Петровской женской гимназии и посещает вечера на «Башне» поэта Вячеслава Иванова. «Башня»- это квартира поэта Вячеслава Иванова в башенной части здания на углу Таврической и Тверской улиц, где посетителями были лучшие представители питерской богемы. На поэтических вечерах «Башни» возобновляется знакомство Елизаветы Дмитриевой и Николая Гумилёва. Тогда же на неё обращает внимание Максимилиан Волошин. Сама Лиля Дмитриева про этот период жизни в своих воспоминаниях расскажет так:«Весной уже 1909 года в Петербурге я была на какой-то художественной лекции в Академии художеств; был Максимилиан Александрович Волошин, который казался тогда для меня недосягаемым идеалом во всем. Ко мне он был очень мил. На этой лекции меня познакомили с Николаем Степановичем, но мы вспомнили друг друга….Это был значительный вечер в моей жизни. Мы все поехали ужинать в "Вену", мы много говорили с Николаем Степановичем об Африке, почти в полусловах понимая друг друга, обо львах и крокодилах. Я помню, я тогда сказала очень серьезно, потому что я ведь никогда не улыбалась: "Не надо убивать крокодилов". Николай Степанович отвел в сторону Максимилиана Александровича и спросил: "Она всегда так говорит?" - "Да, всегда", - ответил он. Гумилев поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это - "встреча" и не нам ей противиться. Это была молодая, звонкая страсть. "Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей", - писал Николай Степанович на альбоме, подаренном мне». Они стали часто встречаться. Лиля напишет, что Гумилев не раз делал ей предложение, но она отказывалась, ссылаясь на своего жениха, и была цитирую «связанная жалостью к большой, непонятной мне любви». Со слов Дмитриевой: «Воистину, он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его - невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья».
К тому времени Николай Гумилев окончательно устал от напрасных ухаживаний за Аней Горенко. Он четыре раза делал ей предложение, получал отказы, один раз она согласилась – но вскоре разорвала помолвку, после чего Николай пытался покончить с собой. Дело в том, что Аня любила другого – своего бывшего репетитора по математике Владимира Викторовича Голенищева-Кутузова, но дружбы с Гумилёвым не прерывала. Любовь Ани Горенко к Кутузову была такой же несчастливой, как любовь Гумилёва к ней. Вероятно, Гумилев решил, что Дмитриева заменит ему Анну Горенко-Ахматову. В будущем Ахматова, спокойно относившаяся к многочисленным увлечениям Гумилева, терпеть не могла только Дмитриеву. Как бы то ни было, в мае 1909 Гумилев и Дмитриева приедут в Коктебель к Максу Волошину. Как писала впоследствии сама Лиля , именно в Коктебеле сложился их любовный треугольник. О своих чувствах она рассказала так:«Самая большая моя в жизни любовь, самая недосягаемая это был Макс. Ал. (Волошин). Если Н. Ст. (Гумилев) был для меня цветение весны, «мальчик», мы были ровесники, но он всегда казался мне младше, то М. А. для меня был где-то вдали, кто-то никак не могущий обратить свои взоры на меня, маленькую и молчаливую. То, что девочке казалось чудом, – свершилось. Я узнала, что М. А. любит меня, любит уже давно, – к нему я рванулась вся. Мне все казалось: хочу обоих, зачем выбор! Во мне есть две души, и одна из них верно любила одного, другая другого».
Гумилев увидел, что Лиля отдает предпочтение Максу и уехал в Севастополь, где была тогда Анна Ахматова, чтобы в очередной раз сделать ей предложение и получить отказ. Лиля Дмитриева осталась в Коктебеле до осени и, по ее словам, «жила лучшие дни жизни». Именно тогда- в Коктебеле, была задумана самая блестящая мистификация русской литературы 20 века. В ноябре 1909 Макс Волошин привел Лилю Дмитриеву в редакцию вновь созданного литературно-художественного альманаха «Апполон». Редактором этого журнала был элегантный Сергей Маковский, известный ловелас. Маковский серьезно подумывал - не установить ли такого правила, чтоб сотрудники являлись в редакцию “Аполлона” не иначе, как в смокингах, а в сотрудницы мечтал набрать балерин из петербургского кордебалета. А тут явилась скромная учительница Дмитриева, не элегантная и хромая, и стихи ее были в редакции отвергнуты. Тогда Волошин и Дмитриева решили изобрести псевдоним и послать стихи письмом. Письмо было написано достаточно утонченным слогом на французском языке, а для псевдонима они взяли наудачу черта Габриаха. Ещё в Коктебеле Волошин подарил молодой поэтессе чёрта по имени Габриах. Это был морской черт, выточенный волнами из корня виноградной лозы. У него была одна рука, одна нога и добродушная собачья морда. Имя ему было найдено в книге «Демонология» и принадлежало бесу, защищающему от злых духов. Но для аристократичности Черт обозначил свое имя первой буквой, в фамилии изменил на французский лад окончание и прибавил частицу “де”: Ч. де Габриак. Имя придумала Лиля. Она вспомнила об одной героине американского писателя Брета Гарта, которая жила на корабле, была возлюбленной многих матросов и носила имя Черубины. Так родилась восхитительная Черубина де Габриак- самая блестящая литературная мистификация. И вот в редакцию «Аполлона» начали приходить письма и стихи от неизвестной дамы. В стихах незнакомка как бы невзначай сообщала и о «своей пленительной внешности, и о своей участи – загадочной и печальной». «Адреса для ответа не было, – вспоминал редактор Маковский, – но вскоре сама поэтесса позвонила по телефону. Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса». Когда же из её писем открылось, что Черубина – испанка, что ей восемнадцать, и она необычайно хороша собой, что отец у нее – деспот, а духовник – строгий иезуит, в таинственную испанскую красотку влюбились все поэты, начиная с редактора. Ей посылали корректуры с золотым обрезом и корзины роз. Стихи печатаются в журнале, тираж расходится «на ура». Успех таинственной корреспондентки был настолько головокружителен, что где собирались трое, там речь заходила только о ней. А сама Дмитриева тем временем вжилась в придуманный романтический образ Черубины и ей стало казаться, что её везде преследует живая Черубина.
Вижу девушки бледной лицо,
Как мое, но иное и то же,
И мое на мизинце кольцо.
Это - я, и все так не похоже.
Но Она от томительных будней,
От слепых паутин вечеров
Хочет только заснуть непробудней,
Чтоб уйти от неверных оков,
Горьких грез и томительных будней.
Вот как об этом раздвоении личности написала Марина Цветаева: «В этой молодой школьной девушке, которая хромала, жил нескромный, нешкольный, жестокий дар, который не только не хромал, а, как Пегас, земли не знал. Жил внутри, один, сжирая и сжигая. ….Некрасивость лица и жизни, которая не может не мешать ей в даре: в свободном самораскрытии души. Очная ставка двух зеркал: тетради, где ее душа, и зеркала, где ее лицо и лицо ее быта. Тетради, где она похожа, и зеркала, где она не похожа. Жестокий самосуд ума, сводящийся к двум раскрытым глазам. Я такую себя не могу любить, я с такой собой — не могу жить. Эта — не я.»
Но осветят мой темный мрак
Великой гордости рубины...
Я приняла наш древний знак —
Святое имя Черубины.
А как вел себя Николай Гумилев в этой мистификации? Гумилёв за все три месяца мистификации никогда и нигде не высказал ни одного слова о стихах Черубины де Габриак, хотя всегда внимательно следил за творчеством молодых, начинающих поэтов. Может быть, он раскусил эту игру, но молчал. Ведь он знал стихи Лили Дмитриевой. Как бы то ни было – легенда гласит, что он был неистово влюблён в таинственную испанскую аристократку, пишущую стихи, которыми восторгался "Аполлон", и был уверен, что покорит испанку, как только встретит её. Волошин был руководителем и блистательным режиссёром этой игры. Переписка Черубины с Маковским лежала исключительно на Волошине. Маковский при встречах с Волошиным, показывая ему письма Черубины, написанные или отредактированные самим Волошиным, говорил: "Какая изумительная девушка! Я всегда умел играть женским сердцем, но теперь у меня каждый день выбита шпага из рук." Волошин подливал ещё больше масла в пламя любви, сжигающей Маковского.
Тот настойчиво требовал свидания. На все просьбы увидеть её Черубина отвечала отказом, ссылаясь на то, что живёт с очень суровым католиком отцом и под присмотром строгого духовника – иезуита. Маковский сходил с ума от любви: «Если бы у меня было 40 тысяч годового дохода, я решился бы за ней ухаживать". А Лиля в это время жила на одиннадцать с полтиной в месяц, которые получала как преподавательница подготовительного класса. Волошин гордился своей мистификацией: «Нам удалось сделать необыкновенную вещь: создать человеку такую женщину, которая была воплощением его идеала и которая в то же время не могла его разочаровать, так как эта женщина была призрак». После того, как Маковский начал получать от имени Черубины письма, написанные не ими, Волошин и Дмитриева решили оборвать эту игру. История Черубины начинает приближаться к концу. Черубина написала Маковскому последнее стихотворение. В нем были строки:
Милый друг, Вы приподняли
Только край моей вуали…
Лиля выдала себя сама. Она открыла тайну поэту Иоганнесу фон Гюнтеру, вместе с которым занималась оккультизмом и скоро об этом стало известно всем. Самой неприятной для Лили была встреча с Маковским , когда открылся её обман. Маковский рассказал про их встречу так: «Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы.Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину…» Маковский стал уверять её, что он уже давно обо всем знал. "Я хотел дать Вам возможность дописать до конца Вашу красивую поэму». Сама Дмитриева про эту встречу сказала: «Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною “я”, которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну…» Маковский подозревал о сообщничестве Волошина с Лилей и спросил Макса об этом, но тот отрекся от всего. Даже сейчас является загадкой- кто писал стихи Черубины-Лиля или Волошин. Волошин это отрицал: «В стихах Черубины я играл роль режиссера и цензора, подсказывал темы, выражения, но писала только Лиля». Тем временем по редакции пошли гулять сплетни. Гюнтер рассказывал всюду, что Гумилёв говорит о том, как у них с Лилей был большой роман в Коктебеле. Потом будет подстроенная Гюнтером встреча Лили с Гумилевым. Там Гумилев, который, хоть и звал Лилю замуж, бросит ей при свидетелях: «Вы были моей любовницей. На таких не женятся!..» Об этом узнал Макс Волошин. Возмущенный «мирный увалень» Волошин даст в Мариинском театре звонкую пощечину Гумилеву, что станет поводом к дуэли – самой громкой дуэли Серебряного века. На другой день рано утром они стрелялись возле Чёрной Речки. Оба дуэлянта опоздали к месту дуэли. Гумилёв прибыл на собственном автомобиле в дорогой шубе и цилиндре, но его машина застряла в снегу и её пришлось откапывать секундантам и дворникам. Волошин приехал на обыкновенном извозчике, но тоже застрял в сугробе и решил идти пешком, но по дороге потерял калошу. Стреляться без калоши он не хотел. Секунданты бросились разыскивать в снегу калошу, нашли и вернули владельцу. После чего "бесстрашный Гумилёв сбросил шубу с плеч. Остался в смокинге и цилиндре. Напротив стоял растерянный Волошин в шубе без шапки, но в калошах. В глазах его были слёзы, а руки дрожали». Поэты остались живы: у Волошина дважды подряд произошла осечка, а Гумилев промахнулся или специально выстрелил вверх. На этом все закончилось. С Лилей Дмитриевой Николай Гумилев больше не виделся никогда, даже упоминание о ней вызывало в нем негативные переживания. Имя Волошина он не хотел даже произносить. Об этой дуэли он рассказал Анне Ахматовой, та наконец согласилась выйти за него замуж. После разрыва с Гумилёвым и Волошиным, а также скандальной дуэли между двумя поэтами, Дмитриеву постиг глубокий творческий кризис. В прощальном письме Волошину она писала: «Я стою на большом распутье. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе… В 1911 году Елизавета Дмитриева вышла замуж за инженера-мелиоратора Всеволода Николаевича Васильева, с которым была обручена в 1906, и приняла его фамилию. В «Исповеди», написанной Елизаветой Дмитриевой и опубликованной после ее смерти, есть слова, сказанные в адрес Николая Гумилева: «Но только теперь, оглядываясь на прошлое, я вижу, что Н. С. отомстил мне больше, чем я обидела его. После дуэли я была больна, почти на краю безумия. Я перестала писать стихи, лет пять я даже почти не читала стихов, каждая ритмическая строчка причиняла мне боль; — я так и не стала поэтом — передо мной всегда стояло лицо Н. Ст. и мешало мне. Я не смогла остаться с Макс. Ал. — В начале 1910 г. мы расстались, и я не видела его до 1917. Эти две встречи всегда стояли передо мной и заслоняли всё: а я не смогла остаться ни с кем. И это было платой за боль, причиненную Н. Ст.: у меня навсегда были отняты и любовь и стихи. Остались лишь призраки их…». Перед смертью она сказала мужу: «Если бы я осталась жить, я бы жила совсем по-другому».
ссылка
Тема: Поэтесса Елизавета Дмитриева (Прочитано 483 раз)
