Рассказ
Ночь стекала на село черным дегтем. Вязкую темноту разбавлял скучный моросящий дождь. Тоня не спала и в каком-то оцепенении смотрела из окна на стоящий напротив соседский дом. По обе стороны от этого дома тянулся пустырь. Из-за пустоты черное небо рядом с домом начиналось у самой земли. В темени не было видно ни контура дома, ни его крыши. Поэтому два светящихся окна, казалось, висели в огромном черноволосом небе. Тоня смотрела на эти окна и думала о том, как хрупка перегородка, защищающая человеческое бытие. Как легко разбить эти подвешенные к небу окна и нарушить чью-то привычную жизнь.
...Когда Тоне было лет пять, однажды вот такой же темной ночью плачущая мать затолкнула ее на чердак. Тогда из семьи к волоокой молодой залетке ушел отец. В отчаянии мать бросилась к неизвестно откуда приблудившейся в их село гадалке. Та наказала матери посадить на чердак, поближе к печной трубе, младшую дочь, чтобы она жгла там бумагу и кликала отца. «Пусть зовет батяню домой и дым отнесет к нему детский клич, - учила гадалку мать, принимая от нее бидончик свеженадоенного молока и вырученные вчерашним днем на базаре за картошку рубли.
Тоня живо помнит, как она поджигала в алюминиевом тазу газетные лоскутки и подученная матерью что есть мочи надрывалась: «Папка, айда домой! Папка, айда домо-о-й!». Так гадалка на нездешний мотив говорила слово «иди». Маленькой Тоне казалось, что в этом непонятном «айда» и скрыта сила, которая заставит отца прибежать на ее зов. И она старалась изо всех сил: «Айда! Папка, ай-да!». Внизу, в сенях с надеждой часто кивала головой мать.
Но, видно, ветер в ту ночь дул не в папкину сторону или его молодица закрыла на ночь окно, только дым ничего до отца не донес, домой он не пришел, а вскоре и вовсе уехал со своей зазнобой в соседний поселок. Там они прожили года два, пока залетка не нашла кавалера повыгодней и помоложе.
А отец вернулся к ним.
Какая счастливая была любившая мужа без памяти мать! Она не сказала ему ни слова упрека, а просто разом обрадовалась, что мужик снова рядом, и так с радостью в глазах ее через шесть лет и похоронили.
…Тоне уже тридцать семь. Вся ее жизнь: работа на почте и телевизионные небылицы. Еще с детства запомнив расцветшую с приходом отца мать, Тоня для себя усвоила – у каждой женщины обязательно должен быть муж. А вот у нее все как-то не получалось. Как говорили у них в селе, то мы не для вас, то вы не про нас. Которые ей глянулись, на нее не смотрели, а которым нравилась она, ей не к душе были.
Полгода назад в ее жизни появился Валерий. Он был таксистом и часто заезжал в их поселок. Тоня приняла его как праздник. Кровь в ее жилах бежала, как звонкий ручей весной, когда Валерий вечером подкатывал на своей «девятке» к ее дому. Антонина старалась угодить своему счастью во всем. Мужик видный, веселый, уверенный в себе. И ее ценит. Особенно за то, что она, не в пример, его бывшим женам покладистая и работящая. А еще говорит, хорошо, что у тебя детей нет. «Я парень пока молодой и люблю, чтобы все внимание мне доставалось», - обнимая Тоню, улыбался, показывая красивые белые зубы Валерий. В общем, устраивала она его по всем параметрам, и все шло к тому, что быть Антонине наконец-то замужем.
А две недели назад сгорела от водки жена Тониного брата. Самого его еще прошлой весной зарезали в пьяной драке. Осталось у брата три девки от горшка два вершка. Сейчас они были у Тони и тихо спали на разобранном диване. Завтра за девчонками должны были приехать из райно и отвезти их в детдом. Тоне же было велено заполнить бумагу, что она, как ближайшая родственница, отказывается от опеки над ними.
О том, чтобы взять детей к себе, у Тони и в мыслях не было. С братом, после того как он переехал в соседний район, они виделись редко, покойную невестку она не любила да и девчонок почти не знала. В сущности, она детям чужая и вряд ли им будет хорошо с ней. Детдом находился в райцентре. Скоро и Валерий ее туда заберет. Будет она племянниц проведывать, гостинцы приносить, а когда мужа не будет дома (Тоня точно знала, что ему это не понравится) и в гости к себе возьмет. Так что бумагу Тоня давно заполнила и сейчас она белела на столе на видном месте, чтобы завтра впопыхах не забыть отдать ее кому нужно.
Три малышки обвили друг друга ручонками. Тоня осторожно сняла с самой младшенькой оранжевый бант, чтобы та поудобнее примостила головку на подушке. И внезапно подумала: «А ведь там бантик на ночь никто не снимет». И тут же себя успокоила: «Но и утром не повяжет».
И почему она сегодня вспомнила, как звала домой отца. Что-то в той далекой картине не давало ей покоя. И Тоня ясно увидела: тогда в сенцах мать была не одна. В углу жались друг к дружке два ее старших брата. Теперь уже взрослая Тоня до душевной судороги осознала их тогда еще детский взгляд. Так смотрят, когда, пытаясь скрыть колотящую внутреннюю дрожь, стараются не заплакать от горькой обиды. От напряжения вытаращивают глаза, взгляд костенеет и из незатуманенных слезами зрачков вырывается голая боль души. Что в них сломалось тогда, какая струна порвалась безвозвратно в брошенных ребятишках? Как клочки бумаги, сгоравшие той ночью в дырявом тазу, оплавились и обуглились их сердца, заживо брошенные в огонь отцовской страсти. Оба они заблудились в жизни, словно в черном непроходимом лесу. Рано начали выпивать, потом старший загремел за решетку...
Понял ли отец в своей горячке, что совсем не любила его та молодица? Что сыновья, почувствовав в себе ущербность отвергнутых, так с этим и остались?
А ее саму – любят?! Ведь она сейчас тоже в этом угаре!
И Тоня уже не видела ночной темноты: перед ней полыхали и боролись два пламени – сладко-ненасытный испепеляющий душу пожар и огромное сияющее зарево, которое не обжигало, а грело и освещало все вокруг.
...Под утро Антонина взялась разжигать печку, чтобы девчонки проснулись в тепле. Отсыревшие дрова никак не хотели загораться. Она жгла газету за газетой, а желанное пламя все не занималось.
На столе лежал белый лист бумаги. Антонина спокойно взяла его, смяла и засунула в топку. Чиркнула спичкой. Дровишки схватились разом, и в лицо ей улыбнулся горячий живой огонек.
Еремеева Светлана
Два пламени (Прочитано 1034 раз)