Как вы относитесь к тем, кто просит милостыню? Большинство просто проходит мимо: у нас вечные-дела-заботы, куда уж тут обратить внимание на старушку в грязном пальто или на пацана с беременной дворняжкой и картонной табличкой. Кто-то предпочитает просто кинуть мелочь, что завалялась в кармане. Типа – я дал, а там пусть уже выкарабкиваются как могут, моя совесть чиста, а если это специально обученные мошенники, то бог им судья.
Кто-то «попрошаек» осуждает: мол, «тут самим жрать нечего», а еще эти задарма хотят. Я бы, наверно, всегда развинчивала эту позицию до последнего: как-то черствая она, но ведь на самом деле есть школа для попрошаек, где худенькую женщину болезненного вида (например) легко научат зарабатывать в метро или на остановке (конечно, придется раскошелиться на крышу, но она того стоит).
И вроде бы все уже привыкли к этому сословию, к этому люмпенизированному классу, как нас учили в университете. Долгое время я испытывала простое человеческое чувство жалости к этим людям. Потом я переехала в большой город, попрошаек стало больше, времени на них и внимания – меньше. Потом я просто привыкла. Как привыкают к рекламному щиту за окном или к новой автобусной остановке. Жалость была, но где-то в глубине души, где-то очень глубоко. И наружу она вырывалась редко. Но однажды мое мнение о «попрошайках» поменялось.
На одном из перекрестков в центре города сидел дедушка с аккордеоном. Почему-то не поворачивается язык назвать его бомж, дед. А хочется как-то по-родному – дедушка. Я часто проходила мимо него, даже не замечая. Старая потертая ушанка, валенки, аккордеон, советские песни. Кто-то проходил мимо, так же как и я. Кто-то на ходу бросал монеты в картонную коробку, что стояла возле него. Но однажды в самую, как у Некрасова, зимнюю пору, я стала свидетелем одной очень интересной картины.
На улице – под 40. Прохожие перебегают от одного места дислокации к другому, прикрыв замерзающий нос варежкой. Я не думала, что на таком морозе можно продержаться больше получаса. Даже суровые бабушки, которые продают сумки, вешалки и прочую ненужную мелочь, взяли выходные и оставили свои палатки. В такие дни хочется только одного – горячего чая, горячей ванны и теплого одеяла. Но оказалось, что желания такие возникают только у таких слабаков как я. Потому что настоящие фанаты своего дела работают невзирая на морозы.
На перекрестке тот самый дедушка в ушанке играл. Впрочем, слово играл здесь не подходит. Его руки, руки старого человека, покрасневшие, без варежек, его руки просто летали по клавишам аккордеона (не уверена, что называется это – клавиши, но я думаю, вы поняли о чем речь), а вокруг собрались его… не знаю, друзья, соратники, поклонники… Их было немного, человек пять. Один из них закричал – Валя, давай Ленина! Я даже не думала что пресловутого Ленина, который «такой молодой с юным октябрем впереди» можно так исполнить – не скажу, что Валя был оперным певцом, он скорее был деревенским баянистом, но в этом была вся прелесть – каким-то далеким советским праздником веяло от него. Друзья Вали пританцовывали на морозе. Это был их праздник. В минус 40. В самом центре города. Им было не важно, сколько монет Вале кинут. Может быть, даже не важно, выпьют ли они сегодня. Им было хорошо. И почему-то мне стало немного завидно – они умели пользоваться тем, что у них есть. Их не огорчали ни деньги, ни их отсутствие, ни политика, ни начальник-дурак. Они знали какую-то настоящую жизнь и какой-то настоящий смысл. Да, у каждого он свой. И их счастье было только их счастьем. Но я была искренне рада за них. Я пошарила в карманах и положила в коробку несколько монет. Валя, не переставая играть, кивнул мне и улыбнулся совсем по-доброму, как внучке.
Увидев эту неловкую улыбку, я почему-то вспомнила об отце. Надо позвонить сегодня вечером. Просто спросить – как дела, что делаешь, холодно у нас? И позволить себе сделать что-то без повода, просто так. Просто встретится со старыми друзьями. Или просто посмотреть любимый старый фильм. Просто устроить праздник и забраться в кровать с любимым Диккенсом. Просто так.