Интриги, нажива и лихие хирурги

[Миссис уксус]

1

Интриги, нажива и лихие хирурги

В июне 1812 года армия Наполеона вторглась в Россию. 6 июля Александр I издал манифест, предписывающий дворянам организовывать крестьянские отряды и самим вступать в народное ополчение. Одновременно с этим вышло воззвание к жителям «Первопрестольной столицы нашей Москвы» с просьбой стать зачинателями ополчения и показать пример всей стране. Учебники истории и фильмы о войне с Наполеоном рисуют нам чудесную картину патриотического подъема. В ополчение действительно вступили многие представители дворянского сословия, учащаяся молодежь (в том числе и Грибоедов) и даже музыканты и художники.
Но было немало и тех, кто не побрезговал подзаработать на отечестве, попавшем в беду.
 
«До воззвания к первопрестольной столице — Москве государем императором в лавках купеческих сабля и шпага продавались по 6 р. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 р.; ружье и карабин того мастерства 11, 12 и 15 р. дороже не продавали; но когда прочтено было воззвание императора и учреждено ополчение противу врага, то та же самая сабля или шпага стоила уже 30 и 40 р.; пара пистолетов 35 и даже 50 р.; ружье, карабин не продавали ниже 80 р. и проч. Купцы видели, что с голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно воспользовались этим случаем для своего обогащения. Мастеровые, как-то: портные, сапожники и другие, утроили или учетверили цену своей работы, — словом, все необходимо нужное, даже съестные припасы, высоко вздорожали».
 
Смоленское сражение было первой битвой, в которой участвовала объединенная армия под командованием Михаила Барклая-де-Толли. И на фронте, и в салонах люди не допускали даже мысли о том, что город может быть сдан. Верили, что гибель Смоленска приведет к крушению империи, что его охраняет Богородица, что Барклай-де-Толли защитит его от неприятеля. 19 (31) июля полководец лично писал генерал-губернатору города о том, что вверенная тому местность в безопасности.
«Уверяю Вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной стороны, а князь Багратион с другой идем на соединение перед Смоленском... и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной Вам губернии... Вы видите из сего, что Вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их».
 
В итоге в городе не было предпринято никаких эвакуационных мер. Торговые лавки были по-прежнему открыты, в церквях шли службы, а жители даже в начале сражения были уверены, что солдаты сдюжат. Но в ночь с 17 на 18 августа 1-я русская армия покинула город, уничтожив мост через Днепр. Смоленск был сожжен.
Русский офицер Мешетич вспоминал: «...жители, не находя уже убежища, гонимые ужасом и страхом идущих к ним французов, выходили толпами из города, целыми семействами, в отчаянии, в слезах горьких, с младенцами на руках, малолетние дети подле них рыдали громко, мужчины и женщины некоторые были уже ранены».
Позже на такое же «авось» положились и некоторые москвичи. Так, граф Алексей Мусин-Пушкин, ученый и коллекционер, оставил во дворце на Разгуляе свою шикарную библиотеку, в которой хранилось множество древних текстов. Она погибла в пожаре, случившемся после взятия города французами. Среди потерь — оригинал «Слова о полку Игореве».
 
Состояние полевых госпиталей во время кампании 1812 года оставляло желать лучшего. Ни русские, ни французы не заготовили достаточного количества медикаментов и бинтов: раненных и больных оказалось в разы больше. Но самым ужасным явлением были военные операции. В начале XIX века анестезию еще не придумали, поэтому врачам и пациентам приходилось собираться духом.
Артиллерист Радожицкий вспоминал о том, как такие «не раздумывающие» хладнокровные хирурги оперировали его армейского товарища:
 
«Тутолмин вскрикнул и стал охать; хирурги заговорили, чтобы шумом своим заглушить его, и с крючками в руках бросились ловить жилки из свежего мяса руки; они их вытянули и держали; между тем пудреный Оператор стал пилить кость. Это причиняло, видно, ужасную боль: Тутолмин вздрагивал, стонал и, терпя мучение, казался изнеможенным до обморока; его часто вспрыскивали холодной водою и давали нюхать спирт. Отпиливши кость, они подобрали жилки в один узелок и затянули оторванное место натуральною кожею, которая для этого была оставлена и отворочена; потом зашили ее шелком, приложили компресс, увязали руку бинтами — и тем кончилась операция. Тутолмин лег в постель как полумертвый».
 
Благородства и в стане высшего командования не было. Интриги, шпионаж в пользу неприятеля и попытки продавить собственные политические инициативы только мешали разработке стратегии. Александр I оказался бездарным «главнокомандующим», и во время его пребывания в армии ставка больше напоминала светский раут. Его брат Константин проявил себя как знатный паникер: уверенный в том, что «Россия погибла», он сеял хаос и в действующей армии, и в Петербурге. А офицеры никак не могли договориться между собой, и даже в самые тяжелые минуты продолжали взаимную слежку и выяснение отношений. Князь Багратион писал Аракчееву следующее:
«Со мной поступают так неоткровенно и так неприятно, что описать всего невозможно. Воля государя моего. Я никак вместе с министром не могу. Ради Бога пошлите меня, куда угодно».
Руководить всеми этими людьми был призван Михаил Кутузов. Но и он не был добрым дедушкой, как рисует его, например, Толстой. Опытный придворный, он тоже активно использовал интриги в свою пользу.
 
Как и все войны, кампания 1812 года была источником насилия, страдания и средством наживы. Но были и случаи, когда в армиях неприятеля заботились о пленных и раненых. Ученый и путешественник Авраам Норов, потерявший ногу и оставшийся в госпитале горевшей Москвы, вспоминал:
«Пришла ночь, страшное пожарное зарево освещало комнату, люди мои исчезли, а потом и женщина; я был весь день один. На другой день вошел в комнату кавалерист: это был уже французский мародер. Он начал шарить по всей комнате, подошел ко мне, безжалостно раскрыл меня, шарил под подушками и под тюфяком и ушел, пробормотав: Il n’a done rien («Однако. Ничего нет» — фр.), в другие комнаты.
 
Через несколько часов после вошел старый солдат и также приблизился ко мне: Vous etes Russe? — Oui, je suis. — Vous paraissez bien souffrir? — Я молчал. — N’avez-vous pas besoin de quelque chose? — «Je meurs de soif ?. ("Вы русский?“ — "Да“. — "Вы, кажется, сильно пострадали?.. Не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь?“ — "Я умираю от жажды“. — фр.) Он вышел, появилась и женщина; oн принес какие-то белые бисквиты и воды, обмочил их в воде, дал мне сам напиться, подал бисквит и, пожав дружелюбно руку, сказал: Cette dame Vous aidera (2Эта дама Вам поможет“. — фр.)».
ссылка

/ История / History /