Скучаю по нему бесконечно…. Виталий Вульф
По его звонкам, По его «Серебряному шару», по нашим разговорам. У меня до сих пор хранится нераспечатанный флакон духов Habit Rouge - его последний подарок. «Разве ты не знаешь, что Марлен Дитрих
дарила именно эти духи тем, кого любила?» Как это было сказано! С какой неповторимой интонацией наигранного презрения, надменной насмешки и искреннего сочувствия! Впрочем, Виталий Яковлевич великодушно прощал мне мое невежество. Тем более что я честно тянулся к знаниям. Мне повезло: моя жена и я входили в его ближайший круг. За какие заслуги - не знаю. Скорее всего, ни за какие. Он иногда позволял себе такие прихоти. Близких друзей Вульфа осталось совсем немного. Иногда жизнь нас сводит, и нет другой более захватывающей темы, как снова начать обсуждать нашего старшего друга: «А помнишь, как Виталик сказал?». Помнить всего нельзя. Но Вульфа забыть невозможно.
Вначале я ему не понравился. Это же всегда чувствуешь, когда человек к тебе расположен, а когда выпускает свои колючки, как только ты оказываешься поблизости. Я даже сейчас не вспомню, что он такого мне говорил. Но всегда с подковыркой, злой ехидцей и как будто даже тайной обидой непонятно на что. Впрочем, почему непонятно? Понятно. Я был моложе его на целую жизнь. И он долго не мог мне этого простить. Но потом как-то смирился, и общаться с ним стало гораздо легче и приятнее.
Так случилось, что последние двадцать лет мы жили с ним по соседству.
У меня вообще было чувство, что он все время обретался где-то поблизости. Это ощущение усиливалось его еженедельным присутствием на телеэкране и ритуальными телефонными звонками по утрам, начинавшимися с насмешливого вопроса: «Ну и что у вас происходит?»
Мне, как правило сообщить было нечего. Зато с ним постоянно что-то происходило. Виталий Яковлевич Вульф знал всех, бывал на всех московских театральных премьерах и, как правило, находился в эпицентре самых заметных столичных событий. Этот звонок имел у нас с женой кодовое название «Час Вульфа». Потому что каждый разговор с ним длился не меньше часа. Но он больше не старался меня поддеть, уличить в невежестве или незнании каких-либо театральных тайн, лордом-хранителем которых он сам себя назначил.
Тут состязаться с ним действительно было бессмысленно. Он помнил даты, имена, цвет неба в момент первой исторической встречи и последнего расставания. У него была фотографическая память на стихи и письма, из которых он мог цитировать по телефону или на камеру целыми абзацами наизусть без всякой подготовки и телесуфлера. Он был мастером монолога. Каждый его рассказ - как новелла. Каждый разговор - как одноактный спектакль.
Я думаю, он бы гениально мог сыграть «Человеческий голос» Жана Кокто. И неважно, что эта монопьеса - про женщину, которая пытается удержать уходящего любовника своим горячечным лепетом и завываниями по телефону. Никто лучше него не знал этот репертуар. Никто не был способен так хорошо понять и прочувствовать эмоции человека, хватающегося за телефонную трубку как за последнее спасительное приспособление.
Впрочем, на такие смелые эксперименты Виталий Яковлевич вряд ли бы когда-нибудь отважился. Он предпочитал держать свои привязанности и личные драмы при себе. Обожал обсуждать чужую жизнь, но никогда не нарушал границы собственной privacy. Это было его любимое английское слово, жизненное кредо: никогда не выходить из образа элегантного, просвещенного господина, сидящего в неизменной позе нога на ногу в старинном кресле красного дерева. Таким он вошел в жизнь миллионов телезрителей, когда с легкой руки Влада Листьева была запущена в эфир его программа «Серебряный шар». Случилось это, когда ему уже было сильно за шестьдесят. И жизнь, казалось, почти прожита. Но нет, она только начиналась!
Вульф обладал поразительным свойством всех русских интеллигентов: не замечать скучных будней. Для него их как будто и не было. Во всяком случае, они ни разу не становились предметом нашего разговора.
Впрочем, когда он хотел, мог быть очень приветлив, особенно, если речь заходила о редкостном антиквариате или чьей-то исключительной коллекции живописи.
- Если бы вы увидели карельскую березу, которая стояла в гостиной у Марии Ивановны, вы бы умерли, - говорил он про антикварную мебель Бабановой, перекочевавшую потом в запасники Бахрушинского музея.
- Если бы вы знали, какого я видел у Спиваковых Шагала, вы бы сошли с ума.
Почему я должен был сходить с ума или умирать при мысли о чьих-то буфетах и картинах, для меня так и осталось загадкой. Но я смиренно поддакивал ему и таращил глаза, изображая крайнюю степень возбуждения и любопытства. А иначе ему было неинтересно со мной разговаривать. Он не признавал температуру 36.6 C ни в искусстве, ни в дружбе. Вялые, тихие, незаметные люди могли время от времени возникать на его горизонте, но довольно быстро и бесследно исчезали. Оставались только яркие, громогласные, заметные, те у кого, говоря на актерском сленге, был «посыл». Это был его любимый круг.
… Помню одну нашу встречу как-то под Новый год. Накануне у Вульфа должно было состояться обсуждение планов «Серебряного шара» с начальством, и он опаздывал.
Я ждал его, как мы условились, чтобы вместе пойти в ресторан «Bon”, в котором он никогда не был.
Час был поздний. Тверская улица после ледяного дождя напоминала пустынный каток, по которому полагалось передвигаться только с чрезвычайной осторожностью. Наконец появился Вульф. Не обращая внимания ни на лёд под ногами, ни на снег, слепивший глаза, он буквально прокричал мне вместо приветствия:
- Вы представляете, они не знают, кто такая Грета Гарбо!
- Ну и что? - вяло отреагировал я.
- Как - ну и что! Но я уже придумал программу. Галя (бессменный редактор программы «Серебряный шар») собрала видеоматериалы. А тут Антон
(генеральный директор канала «Россия-1») меня вдруг спрашивает: а кто это?
И тогда я встал и сказал: «До тех пор, пока вы не посмотрите
«Королеву Христину» или «Даму с камелиями», мне не о чем с вами разговаривать».
- После таких слов я вас бы уволил без выходного пособия.
- Это вас бы он уволил. А благодаря мне он впервые увидел фильмы Гарбо.
- И как ему?
- Рыдал.
В этот самый момент Вульф поскальзывается и с диким грохотом падает на ледяной тротуар. Шапка отлетает в одну сторону, шарф - в другую. Тело опрокинуто навзничь.
Снег крупными хлопьями медленно оседает на асфальт.
Такой вот кадр, от которого у меня темнеет в глазах. Про себя я понимаю: это всё. Надо немедленно вызывать скорую, полицию, звать кого-то на помощь. Я уже представляю, как первыми сюда примчатся стервятники из «Life News”, главные эксперты по моргам, похоронам и несчастным случаям. И мне придётся, как свидетелю, давать бесконечные показания. Мое воспалённое воображение уже судорожно диктует эти заголовки: «Вульф умер на руках Николаевича», «Не усмотрел» и т.д.
- Виталий Яковлевич, как вы? Потерпите. Я сейчас вызову скорую помощь и отвезу вас в Склиф, - причитал я, склонившись над ним.
- Не надо, лучше помогите подняться.
Кое-как с моей помощью встаёт на ноги. Слава богу, кажется, в состоянии сам передвигаться.
- Тогда я сейчас вызову машину, и мы поедем домой.
- Зачем домой? Мы же собирались в ресторан.
- Но ведь надо выяснить, нет ли перелома?
- И что с того? Это не повод отменять наш ужин.
Я подставляю ему плечо, и мы медленно бредём в сторону «Bon”, как два бойца, покидающих поле брани.
- Что мы делаем? - думал я про себя. - Его надо везти в больницу.
И тут же у себя над ухом слышу его сдавленный шёпот.
- Представляете, он плакал, глядя на неё.
- Кто-о?
- Антон.
- На кого?
- На Грету Гарбо.
… Мы долго сидели в полутемном ресторане, ели какую-то подозрительную еду.
Раз пять с разными вариациями я должен был выслушать историю прозрения генерального директора канала, впервые увидевшего великую шведку, и при этом с ужасом наблюдать, как правая рука Вульфа постепенно раздувается до размеров боксерской перчатки.
- Виталий Яковлевич, что у вас с рукой? Болит?
- Болит.
- Но ведь надо что-то делать!
- Надо. Но вначале посмотрим, что у них тут с десертами.
На следующей день выяснилось, что, конечно, у него был перелом. Причем не первый. Рентген показал, что Вульф уже падал полтора года назад на ту же самую правую руку, только когда и где, он не мог никак вспомнить.
- Кажется, это было прошлым летом в Биаррице.
- И вы не обратились тогда к врачу?
- Мой дорогой, как вы не понимаете, в моем возрасте ходить по врачам уже просто неприлично. К тому же мне было чем заняться в Биаррице.
Увы, уже очень скоро настал момент, когда больничные палаты стали для него привычными декорациями, а врачи - чуть ли не главными собеседниками. О своей тяжелой болезни он сообщил нам с женой мимоходом, как о чем-то малозначащем и не заслуживающем долгих объяснений. Только под моим напором он нехотя назвал диагноз. И тут же насмешливо отверг мои пылкие уверения, что врачи могли ошибиться, быстро свернув разговор на совершенно другую тему.
Сейчас, когда я вспоминаю Вульфа, то думаю, откуда у этого изнеженного сибарита, совсем не мужественного на вид человека была такая невероятная сила воли, такая внутренняя готовность к любому пусть даже неравному бою, такая решимость идти во всем до конца. Что за этим скрывалось, кроме генов и мощной еврейской крови? И не нахожу другого ответа - это жажда жизни. В нем жила энергия многих великих и совсем безвестных артистов, которых он любил, кому поклонялся, посвящал свои книги, телепрограммы, статьи. Избрав Вульфа в качестве собственного полномочного посла и представителя, они придавали ему дополнительные силы, поддерживали в трудные минуты, вносили смысл в его одинокую холостяцкую жизнь.
И наверное секрет многолетней притягательности его «Серебряного шара» в том и заключался, что это был один бесконечный сериал о любви, о мужестве жить, об умении «держать спину» в любых обстоятельствах и скромно, с достоинством нести свой крест. Всё по Чехову.
Виталий Вульф так жил сам, так и ушёл, захватив с собой только том писем Марины Цветаевой в свою последнюю больницу.
Сергей Алексеевич
«Театральные люди»
/Исторический калейдоскоп/
Скучаю по нему бесконечно…. Виталий Вульф (Прочитано 945 раз)