Иван Бунин. Десятого сентября. Почти все дачи были уже пусты, шло начал

[Миссис уксус]

1

Иван Бунин. Десятого сентября.
 
Почти все дачи были уже пусты, шло начало сентября, на сад, на желтые клены то и дело шумно сыпал крупный дождь, всё сквозь солнце и быстро стихавший. Отец и мать говорили, что пора возвращаться в Москву,— она отвечала холодно и небрежно:
— Ступайте хоть завтра. Я раньше десятого не поеду.
По целым дням она лежала на диванчике, в комнате рядом с гостиной,
с шалью на плечах, с книгой в руке, то бессознательно читая, то упорно
глядя своими красивыми коровьими глазами на желтизну сада за окнами. Мягкая коса заплетена кое-как, слегка опухшее лицо бледно. Дни в молчаливом доме, где жили только отец, мать, старая нянька и молодой лакей, шли медленно, однообразно, и так же медленно и однообразно шли в ней все одни и те же чувства, мысли, воспоминания — о том постыдном, что случилось с ней летом и казалось ей самым значительным в мире. Порой она мрачно-насмешливо ухмылялась, подбирая ноги, одергивала подол:
да, если бы кто знал, глядя на эту серую юбку, то, чего вот-вот уже не
скроешь?
Масальский каждый день заходил часа в четыре. Вот слышно, как он
бодро говорит в лакейской:
— Здравствуйте, Сергей. Дома?
— Князь с княгиней только что вышли на прогулку.
— А княжна?
— Дома-с.
Потом шаги в гостиной и притворно простой голос:
— Княжна, можно к вам?
Ей казалось, что он знает дачные сплетни о ней, то, что она брошена,
обманута и даже то, что недаром решила не возвращаться в Москву до
десятого сентября: догадывается, что она назначила на этот день последнее ожидание ответа на все ее безответные письма в лагерь под Петербургом и в Петербург. Но приход Масальского все-таки доставлял удовольствие,— он давно был тайно влюблен в нее, был с ней неловко весел, над ним можно было издеваться, и она медленно отзывалась:
— Милости просим.
Он весело входил:
— Здравствуйте, княжна. Чудная погода, а вы все с книжками!
Она презрительно пожимала плечом.
— А вы всегда с одними и теми же фразами. И не вижу ничего чудесного
в том, что льет с утра до вечера.
— Да ведь льет с антрактами,— грибной дождь, как говорит ваша нянюшка...
И очень хорошо, что вы не уезжаете.
— И совсем нехорошо, что вы тоже не уезжаете. Почему, позвольте
спросить?
Он садился в кресло возле диванчика, глядел на ее поджатые ноги,—
подозрительно, как ей казалось,— и шутя повторял ее слова:
— Я раньше десятого не поеду.
— Не остроумно,— брезгливо говорила она.
Раз он сказал (тоже с легкой усмешкой):
— Не помню, чьи это стихи: «Как идет к вам эта бледность, этих
дней осенних бедность!»
Она подняла на него свои коровьи глаза и спокойно ответила:
— Как идет к вам ваша глупость! Прошу вас и даже требую: не соваться
десятого со своими услугами при нашем отъезде.
Десятого он уехал в Москву утром. А перед вечером, когда старенький,
маленький князь и рослая большеликая княгиня, уже одетые, с зонтиками в руках, сидели в опустевшем доме, из которого выносили последнюю мебель, когда они покорно ждали выхода дочери, за домом кто-то вдруг радостно закричал что-то, потом с топотом пробежали мимо окон в сад мужики, нанятые везти мебель в Москву, а впереди них какой-то резвый босоногий мальчишка...
Из пруда за садом ее вытащили баграми только в сумерки, с трудом
принесли в дом и положили, мокрую, ледяную, тяжелую, с синим лицом,
на голом полу в пустой гостиной, темно освещенной чьей-то кухонной
лампочкой.
Ночью шел уже ровный, затяжной осенний дождь.
 
Москва, 1903 г.
 
******
 
Парижский архив Бунина. Впервые опубликовано в 1961 г. в Нью-Йорке (с датой: Москва, 1903 г.). Печатается по этому тексту.
По содержанию и стилю рассказ резко отличается от произведений Бунина, написанных в начале X X в., и очень близок к рассказам из цикла «Темные аллеи», создававшимся в 1940-х годах.

/Искусство Серебряного Века/