На другое утро у Юли началось сильное, до тошноты, головокружение. Пришла врач, посмотрела, помрачнела, назначила какие-то уколы, а назавтра на обходе был профессор, почитал результаты последних анализов, тоже тщательно осмотрел Юлю и распорядился перевести ее в отдельную палату.
Роман подстерег профессора Привалова возле его кабинета и спросил:
– Дмитрий Алексеевич! Юле Качуркиной очень плохо. А нельзя прямо сейчас использовать лекарство – то, которое у нас уже есть? А там мой знакомый пришлет еще. Может быть, натулан поможет?
– Нет, Роман, сейчас не поможет. Слишком ослаблен организм.
– А операция поможет?
– В таком состоянии опухоль трогать нельзя, она сейчас очень агрессивна.
– Что же делать?
– Надеяться на чудо и поддерживать организм: если это обострение пройдет и наступит спокойный период – тогда сразу начнем натулан.
– А мне можно сидеть с Юлей?
– Конечно, можно и даже нужно. Я распоряжусь, чтобы тебя не гоняли.
– Спасибо…
– Это тебе спасибо, Роман. Самое большое, что можно сделать для человека в таком состоянии – это окружить его любовью, обернуть его ею, как младенца теплой пеленкой и постараться, чтобы у него на душе было спокойно. А мы постараемся избавить твою Юлю от боли.
– Вы все-таки думаете, что это конец?…
– Не знаю, друг мой, не знаю. Давай будем надеяться на лучшее, но готовиться и к худшему.
* * *
Роман почти не отходил от Юли. Очень медленно, будто капли меда с ложки, тянулись минуты, но зато дни мчались быстро, один за другим, и он даже не успевал их считать. Юля теперь по большей части спала под действием обезболивающих, но и во сне она чувствовала присутствие или отсутствие Романа. Когда он уходил в свою палату – к врачебному обходу, на процедуры или по каким-то своим делам, возвращаясь, он всякий раз замечал, что лицо Юли за то время, пока его не было, стало напряженным, между глаз пролегла тонкая морщинка, а губы скорбно сжаты. Поэтому он не любил долго отсутствовать и старался, освободившись, сразу идти к ней. Он садился, брал ее за руку, и черты ее лица тут же расправлялись. Если же она не спала, то радостно встречала его, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он сидел рядом молча, если Юля спала, а когда она бодрствовала – разговаривал с нею, пел ей вполголоса или читал что-нибудь вслух. Он попросил Катю принести из дома двухтомное «Путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлеф. Юле книга очень нравилась. Правда, он замечала, что иногда она слушает не текст, а только его голос, а иногда просто засыпает под него, но раз ей было хорошо, он делал вид, что ничего не замечает. Сам он читал в это время «Жизнь взаймы» Ремарка, но ничего полезного для Юли в романе не находил, а потому о нем даже и не заговаривал. Однажды только прочитал ей небольшую цитату: «Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь».
– Это похоже на мою жизнь, – сказала Юля. – Мы всего два месяца с тобой знакомы, но это самые счастливые месяцы из всей моей жизни. Меня до этого никто никогда не любил.
– А я вообще никогда никому не был нужен сам по себе, кроме тебя, – сказал Роман. – Все только ждали чего-то от меня, но никто никогда не ждал меня самого. Вот как ты ждешь, когда я еще только подхожу к двери твоей палаты: я открываю дверь – а ты уже сияешь мне навстречу!
– Так я же издали слышу и узнаю твои шаги, Ромашка! – тихонько засмеялась Юля. – Ты всегда так крепко топаешь, даже когда ты в тапочках…
Позже Роман очень жалел, что не было тогда у них книг, которые могли бы помочь Юле, да и ему самому. Он тогда и не знал, что есть на свете книги, а среди них одна самая главная, которые нужны человеку, стоящему у таинственной двери, ведущей в неизвестное посмертное будущее. Или в никуда, в ничто, в черную яму, как думали многие тяжело больные, парализованные лютым страхом смерти. Но ни Роман, ни Юля в это самое пустое и черное «никуда» все-таки не верили, как не верили и в вечную разлуку – ее просто не могло быть, так они чувствовали.
– Я буду там ждать тебя, – говорила Юля. – Но ты не торопись за мной, ты все-таки постарайся выздороветь и пожить подольше, ладно? Ты станешь великим музыкантом, будешь ездить по всему миру, люди будут слушать тебя…
– Нет, Юлечка, великим музыкантом я уже не стану…
– Из-за рук? Как я хочу, чтобы ты выздоровел, Ромашка! Чтобы ты снова играл и был счастлив…
– Юля!
– Нет, Ромашка! Ты обещаймне, что и без меня постараешься быть счастливым, ладно? Ты просто помни обо мне, помолись иногда обо мне, а больше мне ничего не надо. Ты обязательно женись и пусть у тебя будет много детей.
– Не надо так говорить, Юля… Я все-таки надеюсь, что мы оба поправимся, станем взрослыми и поженимся. Вот тогда и подумаем о детях.
Юля грустно улыбалась, слушая его.
Пришла бандероль из Ленинграда на имя профессора Привалова, с натуланом. Роман принял это известие равнодушно, но позвонил Михаилу и поблагодарил. Юле он и вовсе ничего не сказал.
Иногда Юля просила его выйти в сад, а потом рассказать ей, что там нового. С таких одиноких и грустных прогулок (он каждый раз забирался в их тихий уголок, садился на их скамью и там плакал потихоньку от всех и от Юли) Роман обязательно приносил тайком какой-нибудь цветок или веточку. Лето вступило в полную силу, и цветов в больничном саду было теперь великое множество. Особенно много было сирени, потом повсюду расцвел жасмин. Юля смотрела на цветы и тихо радовалась. Вот только запахов она уже не чувствовала…
Умерла Юлия Качуркина утром 29 июля. Роман держал ее за руку до самого конца и тихонько пел:
Мы плывем на льдине,
Как на бригантине
По седым суровым морям…
Юля слушала и дышала ровно, только все реже, реже… И вот затихла совсем. Потом пришли санитары и увезли Юлю на каталке.
В этот день к Роману пришла Катя и увидев, что он лежит у себя в палате, одетый и смотрит в потолок, спросила шепотом:
– Отмучилась Юленька?
– Она не мучилась! – ответил он резко.
– Ну и слава Богу, – сказала Катя и перекрестилась. – А ведь в самый День ангела померла твоя девонька! Это верный знак, что пошла она в Царствие Небесное. Ну да отсюда все туда идут, страдальцы бедные.
Роман как-то пропустил Катины слова мимо ушей, а вспомнил о них много позже, когда научился по-настоящему молиться. Сейчас же он пребывал в шоке, не мог даже плакать: просто лежал и ни о чем не думал, и вокруг него была ледяная пустота.
Но долго лежать ему не дали: пришла сестра и сообщила, что профессор ждет его в своем кабинете.
– Прими мои соболезнования, Роман, – сказал Дмитрий Алексеевич. – И мою благодарность.
– За что? Лекарство ведь так и не пригодилось…
– Благодарность за то, что девочка умерла спокойной и счастливой. Это не всякому обреченному больному выпадает.
– Наверное, так оно и есть, – сказал Роман.
– И кстати о лекарстве. Ты прости меня, что я сразу хочу с тобой говорить о деле. Понимаешь, натулан достать у нас очень трудно, почти невозможно, поэтому многие люди готовы заплатить за него любые деньги. Я могу поговорить с родителями тех детей, которым натулан может помочь, чтобы они заплатили тебе. Ты мне это разрешаешь?
– Дмитрий Алексеевич, а Юле-маленькой, которая лежала в одной палате с моей Юлей, натулан может помочь?
– Да, этой Юле он может помочь. Но навряд ли у ее матери найдутся такие деньги, она простая работница с обувной фабрики.
– Это неважно, мне деньги не нужны. Давайте подарим лекарство Юле-маленькой. Тем более, что у нее сегодня День ангела.
– В самом деле? Ну что ж, это будет замечательный подарок.
– И скажите ей, что это подарок от Юли-большой.
– Скажу, Роман, обязательно скажу. Спасибо тебе.
* * *
Лето вдруг испортилось, начались дожди. Роман несколько дней сторожил у морга, ждал, когда мать приедет за Юлей, хотел поехать на похороны, но так и не дождался. Зато промок, простыл и слег с температурой и кашлем. Опять он давился кровавой, почти черной мокротой. «Кажется, Юля, я тебя догоняю!» – думал он. Потом кашель стал утихать, а через неделю ему стало легче, но лечащий врач послала его на рентген, на всякий случай. Сделали рентген – и не обнаружили метастазов в легких. Решили, что произошла какая-то ошибка, перепутали снимки, и сделали еще один снимок – метастазов нет. Провели полное обследование – ни опухоли, ни метастазов.
– Поздравляю, Роман! – сказал очень довольный Дмитрий Алексеевич. – Конечно, мы будет держать тебя под контролем, но можешь поверить моему опыту – ты победил болезнь.
«Любовь наша ее победила…» – подумал Роман, но вслух сказать такое постеснялся.
– Итак, ты на днях покинешь институт и вернешься к музыке, – сказал профессор. – Желаю тебе больших успехов в будущем!
– Дмитрий Алексеевич, а я уже давно передумал: я не хочу становиться музыкантом.
– Кем же ты хочешь стать?
– Я стану врачом-онкологом. Буду лечить детей.
– Ну что ж, учись и становись. А когда закончишь медицинский институт, приходи ко мне – я с радостью возьму тебя в ученики.
Прошли годы. Роман Семенович Осин теперь известный хирург-онколог и работает в клинике профессора Привалова. Он женат, у него четверо детей, старшую дочь зовут Юлей. Профессора Осина по утрам можно видеть в часовне святого целителя Пантелеимона, недавно построенной в больничном саду: он всегда молится перед тем, как идти в операционную. Больные дети его обожают.
©
Вдвоем на льдине(заключение) (Прочитано 1628 раз)