Бренное тело и великая душа лорда Байрона.
Все, знавшие великого поэта, отмечали, что его загадочная натура отличалась необыкновенной сложностью, разнообразием и удивительной переменчивостью. «Он не оставался одним и тем же в продолжение двух дней», — отзывается о нем графиня Блессингтон. «Я представляю такую странную смесь хорошего и дурного, — признавался он сам, — что меня было бы очень трудно описать. Одни могут меня изобразить возвышенным мизантропом, способным на дружеское чувство только в редкие моменты. Это моя любимая роль. Другие могут представить меня современным Дон-Жуаном. Найдутся, наконец, и такие, которые из одного только желания противоречить другим представят меня симпатичным, но непонятным человеком. Если я сам себя понимаю, то могу сказать, что, в сущности, у меня вовсе нет никакого характера». — «У меня, — говорит он о себе в другом месте, — только один шаг от возвышенного к смешному».
Многими своими привычками лорд Джордж Гордон Байрон был обязан врожденной хромоте. По меткому замечанию Пушкина, этот физический недостаток оскорбил самолюбие поэта. В семейных преданиях сохранилось воспоминание о том нечеловеческом бешенстве, в которое впал Байрон, когда мать однажды выбранила его хромым мальчишкой. Будучи почти античным красавцем на лицо, он в подростковом возрасте вообразил себя уродом и дичился людей, опасаясь их насмешливого взгляда.
Впрочем, взрослея, Байрон не мог не заметить, что женщины буквально млеют от его красоты. Он и сам был влюблен в свою наружность, в особенности в свои белокурые локоны, которые ему завивали каждую ночь. Однажды, стоя перед зеркалом и любуясь своим прекрасным лицом, Байрон серьезно заметил своему приятелю, что ему очень хотелось бы умереть от чахотки, так как женщины в таком случае нашли бы его смертельную бледность очень красивой и интересной.
В Кембридже студенты меньше всего были заняты учением. Джорджа тянуло к наукам, но из желания нравиться приятелям-шалопаям он вел ту же, что они, беспутную жизнь. Он не любил вина, но был непременным участником бесшабашных вечеринок и загулов. Временами такая нелепая жизнь вгоняла его в тоску и побуждала к эксцентричным выходкам. Рассеянный и мрачный, он появлялся и исчезал в длинном, развевающимся плаще, приходил в крайнюю степень раздражения при виде солонки и т.д.
Хромота доставляла юноше много страданий. Из-за нее он возненавидел танцы. Но врожденный недостаток в сочетании с гордыней усиливали в нем желание отличиться во всех упражнениях, требующих физической силы и проворства.
Джордж упорно тренировал тело. И добился своего: он прекрасно плавал (мог переплыть Темзу), владел приемами бокса, был хорошим наездником и стрелком, который с двадцати шагов выстрелом гасил пламя свечи. Но, когда с ним случались промахи, он бывал огорчен до слез и, напротив, страшно сердился, если товарищ метко поражал цель.
Зная свою склонность в полноте, Байрон соблюдал строгую диету. Например, его завтрак состоял из чая без сахара и желтка сырого яйца без хлеба. Со временем он приобрел привычку жевать табак, оправдываясь тем, что ему необходимо обуздать свои челюсти, а табак отбивает аппетит. Часто вместо ужина он выкуривал одну за другой две сигары. Работал обычно по ночам и редко ложился до зари.
В зрелом возрасте от его спортивных увлечений уцелела только привычка к верховым прогулкам. Во всех своих путешествиях Байрон возил с собой великолепных скакунов. Когда поэт жил в Венеции, венецианцы шутили, что у них в городе всего восемь коней: четыре бронзовые, на соборе святого Марка, остальные четыре, живые, в конюшне лорда Байрона.
Во время своего первого путешествия по Греции Байрон однажды нечаянно подстрелил молодого орленка. Огорченный страданиями раненой птицы, он дал себе слово никогда больше не стрелять в животных, и в течение всей своей жизни остался верным этому решению.
Отчаянный индивидуалист и себялюбец, он, тем не менее, глубоко сочувствовал всякому страданию и всегда готов был помочь в нужде не только своим друзьям, но и людям совершенно посторонним, и даже своим врагам. «Несчастье было в его глазах свято», — сказала о нем леди Блессингтон. Причем, свои услуги Байрон всегда оказывал с замечательным тактом, часто скрывая свое имя от тех, которым он помогал. Во время своего пребывания в Италии поэт тратил ежегодно на филантропические дела четвертую часть своего дохода.
В 1823 году он отплыл в Грецию, чтобы принять участие в восстании против турок. Поэта сразила не пуля, а лихорадка, которая свела его в могилу. "Смерть, — писал Вальтер Скотт, — подстерегает нас посреди самых серьезных, равно как и посреди самых пустячных занятий. Но есть нечто высокое и утешительное в мысли, что она настигла нашего Байрона не тогда, когда он был погружен в суетные дела, а когда тратил свое состояние и рисковал жизнью ради народа, дорогого ему лишь своей былой славой, ради собратьев, страждущих под ярмом язычников-угнетателей".
"Я надеюсь, — писал Байрон перед смертью, — никому не придет в голову бальзамировать мое тело и тащить его в Англию. Мои кости будут стонать всюду, на всех английских кладбищах, и мой прах никогда не смешается с пылью вашей страны. Мысль о том, что кто-либо из моих друзей внезапно окажется настолько диким и безобразным человеком, чтобы перетащить даже мой труп в Великобританию, может вызвать у меня бешенство в минуту смерти. Помните, даже червей Альбиона я не согласен кормить!"
Как водится, на желание великого человека сограждане наплевали. Тело его все-таки перетащили в Англию и погребли в родовом склепе в церкви Ханкелл-Торкард неподалеку от Ньюстедского аббатства в Ноттингемшире.
Впрочем, червям Альбиона досталось только бренное тело Байрона. Его великое сердце похоронено в Греции.
© Сергей Цветков
Бренное тело и великая душа лорда Байрона. (Прочитано 835 раз)