Рахиль Абрамовна вернулась из эвакуации. Почти четыре года в далекой мордовской Рузаевке не прошли таки даром. У Рахиль Абрамовны обострился ревматизм. Жила она там не очень, это вам не дома. Сначала ее поселили в бараке при лесхозе, а потом подыскали более или менее приличное жилье, которое она честно делила с семьей Гриншпунов, эвакуированных из под Гомеля.
Семья Гриншпун это одноногий Мендель, который что-то там пытался даже зарабатывать, делая модельную обувь из кирзы и войлока, это жена его Броха, сын Додик и старик Исаак Хацелевич. Который вместо лежать на печке, делал всем больную голову и заставлял зажигать свечи по субботам.
-Слава Богу, завтра мой поезд и я больше никогда не увижу вашу мишугине мишпуху- сказала Рахиль Абрамовна и начала собирать чемодан.
Одноногий Мендель только пожал плечами и стал прикалачивать стельку к модельному валенку.
-Азохен вэй, такая потеря, что можно подумать! Еще не понятно кто будет дышать глубже- фыркнула Броха и стала перебирать гречку.
Маленький Додик вытер сопли рукавом и сел на корточки рядом с Рахиль Абрамовной смотреть, как она собирает чемодан.
За окном таял снег, была оттепель, и сосульки плакали прямо с карниза дома, словно расстроившись отъездом Рахили Абрамовны.
Нельзя сказать, что Рахиль Абрамовна так уж обрадовалась отъезду в родное местечко, кто ее там ждал? Муж ее умер за два года до войны, а Боречка, ее единственный сын пропал без вести где-то на их войне. Но мы знаем это их «пропал без вести». Единственная сестра и совсем старенькие родители, как говорят, расстреляны прямо там, в местечке. Они не успели эвакуироваться, Рахиль Абрамовна уехала первая с заводом, где работала бухгалтером, а они вот, не успели.
Но в любом случае, надо ехать. Здесь у нее ничего нет, кроме этих Гриншпунов, а там дом. Мамин и папин дом, в котором жила когда-то не очень большая, но дружная семья. Да и Боречка…Знаем мы эти их «пропал без вести».
От вокзала до дома Рахили Абрамовны близко, каких-то четверть часа небыстрого шага.
Ну, если так, то зачем ей извозчик? Да и вещей у нее полупустой чемодан и немного покушать в узелке. Тем более тепло и можно подышать воздухом. Городок почти не поменялся. Видимо, немцы тут ничего не бомбили. Да и что тут бомбить, это вам не Сталинград, это вам даже не Бердичев. Домики, домики и домики. Пожалуй, только здание вокзала и горсовета можно было бомбить, если им уж это так нравится. Но вокзал не тронут, видимо самим нужен был, а горсовет отсюда не виден.
А вот и дом Рахиль Абрамовны. Крыша немного обветшала за столько времени, но в целом нормально, жить можно не хуже людей. Ой вэй, эта нахлынувшая ностальгия по прошлому и по ушедшим людям, это же невозможно терпеть.
Калитка оказалась открытой. Во дворе дома Рахиль Абрамовна увидела женщину в ватнике и тяжелых мужских сапогах. Женщина вешала какие-то тряпки на веревку.
-Здрасьте вам, дама. И что вы тут вешаете свои кружевные панталоны, как будто у себя в Букенгемском дворце? Кто вам дал ордер на чужую жилплощадь?
-Ой, драсьте- испуганно обернулась женщина и уронила тряпку на грязную ступеньку крыльца.
-Я уже здоровалась, дама. Меня зовут Рахиль Абрамовна Спивак. и я так тут всю жизнь жила и собираюсь жить дальше. Что вы стоите, как вынутая мумия? Вы мне будете что-то говорить или уйдете молча?
— Перепрошую, жиночко, я тут из сином випадково оселилася, думла, що будинок покинутий…
-Это с какой такой радости он покинутый? А я вам, что? Тень отца Гамлета?
-Та що ви таке кажете, ви така вродлива жинка, и що нам тепер робити, уходити тепер, чи що?»
-Чи що, чи що…- Рахиль Абрамовна поставила чемодан на землю- Сын-то где твой?
-Синку, йди-но сюды швыдко, привитайся з тьотею!
Из-за сарая выкатился завернутый в шерстяной серый платок колобок. При ближайшем рассмотрении колобок оказался закутанным в какое-то тряпье и фуфайку худенький мальчишка с пронзительно серыми глазами и чумазой мордочкой:
-Драстуйте, тьотя- улыбнулся мальчишка.
-Ну и что мне теперь с вами делать? Откуда ты взялась на мою больную голову, вэйз мир…
-Ну, як звидки взялись? Оселилась ось… а що робити, ми з сынкою сами лишылися, чоловика вбили, а хату спалили.
-Кого убили?
-Ну, як…мужа, мужа убили.
-Немцы что ли?
-Ни, що Ви, якби-то нимци… партизаны вбили. Вин у мене, гад такий, у полицаи записався, трясця його батькови…
-Что, что? Куда записался? В полицаи? Ты что говоришь такое, дама? В полицаи записался?
-Так, у полыцаи, а що я могла зробити… вин хлиб приносив дитини…
Рахиль Абрамовна вдруг побледнела, пошатнулась, схватившись за перильца крыльца, но взяла себя в руки:
-Слушай сюда, шикса фашистская! Хлеб, говоришь, приносил детине твоему? Хлеб? А ну-ка взяла своего выблядка, свои бебехи и чтоб я тебя через минуту тут не видела, никейва матросская! Геть из моей хаты, я с тобой одним кислородом дышать не хочу!
Женщина вздрогнула, суетливо побросала бельишко в жестяной таз, вбежала в дом. Через несколько минут она с огромным узлом в одной руке и закутанным в фуфайку сыном в другой руке выходила из калитки на улицу.
-Ви нас пробачте, жинко…ви нас пробачте…
Рахиль Абрамовна ничего не сказала, только плюнула и ушла в дом.
Рахиль Абрамовне не спалось. Все в этом доме было таким родным, но в тоже время чужим, далеким, давящим, подкатывающим слезы к самому горлу, заставляющему думать, думать…о погибших родителях и сестре, о пропавшем без вести сыне, о ревматизме и о пронизывающем холоде барака в Рузаевке…
Рахиль Абрамовне стало невыносимо душно, не хватало воздуха, она встала с кровати, подошла к окну и широко распахнула его.
Прохлада ночного апреля озорно ворвалась в дом, и Рахиль Абрамовна громко, навзрыд разрыдалась…
Она плакала обо всем, что так не хватало ей, обо всем, что она безвозвратно потеряла, обо всем…
Рахиль Абрамовна давно так не плакала. Да что там, она никогда так не плакала.
Вдруг, под окнами что-то зашуршало и кто-то закашлялся, видимо ребенок.
-Кто тут?- испуганно сказала в темноту Рахиль Абрамовна.
-Це мы, жинко, куди ж ми пидемо вночи? Ми тут перечекаемо до ранку, а тоди на вокзал… ви плачте, плачте, ми вам не заважатимемо…
Рахиль Абрамовна тяжело опустилась на пол…
Теперь они сидели через стенку. На полу в доме Рахиль Абрамовна, а на земле под коном у дома жена полицая с уснувшим сыном на руках.
Почему-то злости не было. Не было вообще ничего. Лишь пустота и пьянящая легкость апрельского воздуха.
-Сколько ему?- спросила Рахель Абрамовна.
-Кому?
-Сыну твоему, кому…
-Три
А звать его как?
-Борькой назвала…
-Как??
-Борькой…
Рахиль Абрамовна встала, постояла, вглядываясь в темноту, словно пытаясь разглядеть что-то в тающих проталинах, укрытых ночной пеленой.
-А вас как зовут, дама?
-Уляна.
-Ты вот что, Уляна…Иди в дом, не морозь ребенка и майсы свои забудь. Не было у тебя мужа…Не было. Ты просто Уляна и у тебя есть сын Боря. В зале будете спать, не баре… И только не делайте мне беременную голову, особенно по утрам…
Рахиль Абрамовна вернулась из эвакуации. Почти четыре года в далекой мордовской Рузаевке не прошли таки даром. У Рахиль Абрамовны обострился ревматизм. Жила она там не очень, это вам не дома. Ну, так слава Богу, она уже вернулась. Один демобилизованный по ранению, вы его не знаете, он родственник Зямы Шустера с Зубовки, говорил, что лежал в госпитале с человеком, похожим на ее Боречку. Так кто его знает? Знаем мы эти их «пропал без вести». Все может быть.
© Александр Гутин
Все может быть... (Прочитано 1106 раз)