О самой главной книге: реальность и вымысел
Самая большая моя книга, даже в смысле объема — это роман «Обитель». Она же самая титулованная и читаемая. Я ей действительно доволен, скрывать не стану, особенно учитывая тот факт, что роман «Обитель» получился совсем случайно.
Есть такой замечательный режиссер — Александр Велединский (фильмы «Ладога», «Живой», «Географ глобус пропил», сериалы «Бригада», «Дальнобойщики» и др.), он как-то однажды мне предложил поехать с ним на Соловки, поснимать материал. Какой-то олигарх с бандитским прошлым, который сейчас пытается отмолить свою судьбу, дал ему денег на фильм. И он мне предлагает: «Давай ты что-нибудь напишешь, а я экранизирую». И вот с этой мыслью мы туда и поехали.
Уже провели какое-то время на Соловках, а к нам все присматривались местные жители, гиды, которые там не просто работают, а живут. И вот одна женщина мне говорит:
— Захар, а вы сюда приехали не как в Освенцим?
— Нет!
— Просто очень многие люди едут сюда именно с утвердительной мыслью о том, что советский режим, фашистский режим — это одно и то же. Я вот здесь работаю уже 20 лет и понимаю, что это, конечно, место большей трагедии, но не Освенцим.
Мир, тот советский мир в том числе, он не делится вот так ровно: это жертвы, а это палачи. Все далеко не так просто.
Действительно, в книгах, написанных про Соловецкий монастырь, в художественной литературе, в них есть ошибки, сведения, которые не подтверждаются. Есть такие, причем достаточно серьезные, и у Александра Солженицына, и у Дмитрия Лихачева.
И вот эта женщина стала рассказывать мне вещи, которые бытуют в словесной мифологии, но на самом деле не так выглядели. Поведала она такую историю любовного толка, что я решил написать по этому поводу сначала небольшой рассказ. Рассказ, потому что, думал: как я могу написать роман про Соловки? Браться за такие темы, когда есть Солженицын, Домбровский и другие? Но когда у тебя на руках вся документация, подлинная история всего произошедшего, ты понимаешь: мир, тот советский мир в том числе, он не делится вот так ровно — это жертвы, а это палачи. Все далеко не так просто.
И чем больше я работал с документами, тем больше понимал, что я могу написать книгу не столько с точки зрения зэка, сколько с точки зрения тех людей, которые не писали о жизни в лагере. Тех, что стояли на вышках, работали в администрации, они ведь своих мемуаров, воспоминаний не оставили. А я, например, обнаружил такие интересные вещи, что вся администрация лагеря, 80% ее, была потом посажена, большинство начальников — расстреляны.
И такие исходники, которых не было у Солженицына, заставили работать с ними. Я начал писать рассказ, потом повесть, потом уже текст превратился в роман-эпопею. Все потому, что ты начинаешь знакомиться с какими-то персонажами, а они уже не то что оживают твоими руками, это неверно сказано... Просто тебе попадается какая-нибудь справочка о человеке, и ты понимаешь, что вот он, на виду у тебя. А потом уже находишь его фотографии, а дальше — документы об освобождении или приезде матери, расстреле, избиении и т. д. Начинаешь осознавать, что ты единственный свидетель в жизни этого человека, что несешь перед ним ответственность. Потом таких людей становится 5, 10, 15, они каким-то образом взывают к тебе: расскажи про меня, больше никто про нас не знает, не расскажет.
Эйхма
«Зовут меня Захар Прилепин. (Прочитано 875 раз)