Куда ты попадешь?Я живу в заброшенном доме. Он деревянный, одноэтажный, но просторный. Знаете, такой дом, похожий на здания Припяти - внезапно покинутый, в котором все покрыто толстыми слоями темной пыли, а вещи брошены на своих местах. Здесь полно воспоминаний, которыми я упиваюсь. Очень интересно проникать в чужие жизни фотография за фотографией, предмет за предметом. Владельцы многих вещей уже мертвы, ведь дом заброшен давным-давно. Почему его покинули, не знаю даже я. Это очень хороший дом и я сроднился с ним.
Там я и обитаю в одной из комнат, как тень. Если вы достаточно давно живете в этом городе, то, конечно, слышали о доме с проклятой комнатой, может быть, даже приходили и заглядывали в темные окна. Естественно, никто комнату не проклинал, просто людям нравится называть так места, где обитают призраки или случились примечательные смерти. Например, здесь когда-то повесился кузнец. Хотите увидеть его призрак? Приходите ко мне.
Они и в самом деле приходят сюда - сильно напуганные детишки или подростки в поисках острых ощущений. Я никому не отказываю в том, что они ищут, мне нравится будоражить чувства в живых душах. Они сейчас так далеки от меня со своим бытом и семьями. Запах от них домашний, теплый, вкусный, иногда так хочется забрать частицу их уюта, но я не позволяю себе причинять кому-то вред. Я еще не настолько опустился, конечно, я не из этих. Ну да о чем это я…
Несколько раз была даже полиция, которой кто-то нажаловался то ли на огни в доме, то ли на вопли среди ночи, но я без проблем укрылся среди пыли и непроницаемой темноты, которую не могли до конца рассеять даже лучи дневного света и мощные фонари. Полицейским пришлось уйти ни с чем, да и приходили они просто для формальности: никаких доказательств преступной активности в доме не могли предъявить живущие рядом в таких же старых домиках старушки и их не в меру впечатлительные внучата. В доме были следы людей, и немало, но кого это стало бы волновать, если место пользуется славой и его любят посещать, чтобы проверить храбрость.
Время от времени я выхожу из дома, но всегда, когда я вне своего Места, меня неудержимо тянет назад. Я уже говорил, что буквально прирос к нему?
Некоторые люди видят меня, но большинство предпочитает игнорировать, словно я малозначащая тень. В самом деле, кому нужны лишние волнения, проще закрыть глаза и дальше спокойно жить, будто все в порядке. Поначалу мне было очень горько от одиночества, но теперь я привык. Я мог бы объединиться с другими подобными мне, но не хочу ни с кем делить Комнату. Она только моя.
Сейчас я возвращаюсь к себе после прогулки, а позади идут две девчонки, явно готы: одежда черная, лица тоже - только готы так одеваются и раскрашиваются. Не знаю, следуют ли они именно за мной или нам просто по пути. Их цель ясна: мой Дом, я слышу, как они переговариваются о том, кто обитает в Комнате и что она на самом деле принадлежит им. Ха, интересно, с чего они так решили? Только из-за принадлежности к субкультуре готов, сеющих мрак на темных кладбищах в полнолуния? Эту дурь я быстро из них выбью, если они будут вести себя неподобающе.
Я не знал, обратили они на меня внимание или нет, поэтому на всякий случай прошел по улице чуть дальше Дома и просочился туда мимо основного входа, чтобы встретить гостей уже внутри. Они этот маневр точно не заметили, было достаточно темно, осенью темнеет так рано.
Когда они зашли, я стоял у входа в Комнату. Как ни странно, высокая серая фигура на фоне черного дверного проема их ничуть не испугала. Девушки о чем-то тихо посовещались и вынули из сумки хлеб. Неужели решили задобрить меня? Немногие мои гости так поступают.
«Нам нравятся такие, как ты», - сказала одна из них и протянула мне подношение. Хлеб пах жизнью и уютом, как я мог отказаться? Молча взяв его, я стал есть. Как же вкусно, всегда бы так питаться, - успел подумать я, прежде чем мое тело стало казаться мне слишком тяжелым. Я осел на пол, оперся плечом о косяк и с недоумением уставился на девушек снизу вверх. Они стояли надо мной, я плохо видел их лица в темноте, но от ледяных взглядов пробирало до костей. Несмотря на очень слабый свет – только мутные сумерки за окном – их глаза блестели, как вода в колодце ночью, когда внутрь попадают лунные лучи.
«Мы давно наблюдаем за тобой, - прошелестела вторая девушка, - и нам нравятся твои методы, человек. Хочешь, покажем тебе свои?»
Я похолодел. Хотел спросить, кто они такие, но смог только прохрипеть что-то невнятное. Что они мне скормили?
«Так мило, когда кто-то разделяет с нами крышу. Теперь ты будешь еще ближе к нам. Ты оценил, как мы пошутили? Мы тоже умеем шутить, как люди, даже достали порошок. Правда, мы чудо?» Они звонко засмеялись, довольные собой и своей необычной выдумкой. Очертания их силуэтов расплылись, задрожали и стали прозрачнее.
Ухватив меня за руки (какие же у них мерзкие ладони, от них покалывает словно от множества слабых разрядов статического электричества), они поволокли мое бессильное тело куда-то прочь от Комнаты. В подвал? Больше некуда, остальные комнаты забиты хламом, а та самая явно является их личным местом, куда чужим попадать не следует.
Выходит, байки не врали, в Комнате действительно случилось то убийство! Сошедший с ума кузнец замучил здесь насмерть двух девушек и затем повесился, это было очень давно, еще когда дом только построили. Я выдавал себя за дух кузнеца, а тем временем здесь обитали самые настоящие призраки, его жертвы. Получается, они показали мне свои лица еще вне дома, чтобы сбить с толку. Но зачем? Они же призраки, а не люди! Поиздеваться хотели? У них получилось! Я напуган дальше некуда, что еще-то им от меня нужно?! Я могу уйти, сделаю что угодно, лишь бы они оставили меня жить! Я всего лишь парень, которому нечем платить за жилье, простой бомж, на досуге пугающий ребятню. Во мне нет ничего особенного! Зачем я бросил универ, мог бы уже его окончить, работать, быть ученым, может совершил бы открытия в физике и был бы полезен людям, предки могли бы мной годиться, они бы точно гордились, и никогда я бы не попал сюда, не опустился. Вместо этого меня волокут по грязному пыльному полу, ударяя головой обо все, что попадается на пути.
Гребаные призраки, гребаные девки с их тупым психом-кузнецом! Они заварили свою дерьмовую кашу, а мне теперь расхлебывать? Почему именно я? Моя жизнь не может так закончиться, этого не может быть, так не бывает! Многие пугают людей и им ничего за это не случается, почему наказывают именно меня? Нет, так не может все кончится, я должен спастись отсюда, я не могу так умереть, что угодно отдам за свободу! Не надо мне больше ничего, только отпустите, пожалуйста! Господи, Господи… Невыносимо хочу позвать на помощь, заорать изо всех сил, чтобы пришли обычные живые люди, но получается только тихо сипеть. Боже, помоги мне, Боже, помоги!...
Я уже рыдаю, как малолетка, пока эти мысли проносятся в голове. Из последних сил дергаюсь в руках девушек, но получается очень вяло, яд с каждым мигом действует все сильнее и черная дремота непреклонно опускается на мое сознание. Сопротивляться уже нет ни сил, ни желания. Будь что будет, все равно я бы когда-нибудь умер. Вот она какая, моя смерть. Интересно, когда станет мертво мое тело, сумеет ли душа улететь из этого места или я навсегда останусь здесь, привязанный к своим кошмарам? Вечность со своими убийцами. Наверное, это страшно, но привыкнуть можно, человек привыкает ко всему. Знать бы, стану ли я когда-нибудь свободен…
А впрочем, какая теперь разница…
Очень хочется спать.
"Отдашь первое, что встретишь дома..."Как я уже сказала, историю я услышала в дороге, в плацкартном вагоне поезда «Москва-Волгоград». Напротив меня на боковых местах ехали двое мужчин, видимо, спутники. Описывать их внешность не вижу смысла: простые заурядные лица, фигуры, одежда.Время они коротали тоже вполне заурядным способом — пили пиво и закусывали таранькой, которую неторопливо, но ловко лущили. Время от времени из-за спин доставалась «пол-литра» и звякала потихоньку горлышком об края стаканов. Вот уже лампы притушили по всему составу и большая часть пассажиров уснула. А я всё ворочалась с боку на бок: было душновато, к тому же я хорошо выспалась днем, и сон не шел. Невольно я начала прислушиваться к разговору, точнее — к рассказу, который вёл неторопливо старший из спутников.
"…В общем, приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Моей маме все тогда говорили, мол «лиха беда — начало» - в том смысле, что судимость эта у меня первая, но явно не последняя. Да и я, признаться, тоже так думал: ну а что ты хочешь, с шестого класса я другой компании не водил, это вроде как само собой разумелось. Но отсидел. Вышел.
Вместе со мной откинулся один вор в законе, Баркан. Вроде как из цыган он был: черный, кудрявый, нос крючком, во рту в два ряда фиксы золотые. Встретились мы в привокзальной пивной. Я там время до поезда коротал, а что он делал — я не знаю. Может, кого ждал. А может, и меня. И предложил он мне сыграть в карты. Я согласился. Что-то выиграл, что-то проиграл, но больше, конечно, второе. И вышло так, что оставалось у меня только-только до дому добраться. Тогда Баркан предложил:
- А давай на судьбу сыграем?
- Это как?
- А вот так: выиграешь ты — станешь вором в законе. Большим авторитетом будешь, все тебя станут уважать. А проиграешь — проживешь жизнь простым работягой, тихо и неприметно.
- Годится! - кивнул я.
И проиграл.
- Как же ты с судьбой моей договариваться будешь? - спросил я, вроде как с поддевкой, а на самом деле обидно мне было, что в авторитеты не выйду!
- Не твоя головная боль, - усмехнулся Баркан. - Договорюсь, не сомневайся. Хочешь еще сыграть?
- Это на что же? Вроде я уже всё спустил, даже жизнь мою лихую воровскую будущую! - во мне всё обида играла.
- Давай сыграем на то, что ты первым в своём доме увидишь! - предложил Баркан. Мне б, дурню, за ум взяться, сказки детские вспомнить — нет, даже не тюкнуло ничего в темечко. И снова мы взяли карты, и снова я проиграл. А тут и состав мой подошел.
- Адрес запиши! - сказал я.
- Не нужно, - усмехнулся Баркан. В углу рта фиксами блеснул... - Когда понадобишься — тебя найдут.
Ну я подхватил свой сидор с монатками — и в вагон.
Доехал. Захожу во двор и вижу: стоит у калитки пацанчик махонький. Может, два годика, может, чуть поменьше. Из одежки — только труселя да крестик нательный. Я даже припух малость от неожиданности. А потом маманя моя вышла из дому с веником. Сперва она меня вроде как не признала. Ну потом опомнилась, и пошло обычное бабье оханье да причитанье, слёзы там, само собой. Я ее спрашиваю:
- Мам, это чей такой?
- Маруси, - ответила мама и вроде как осердилась немного. - Она на заработки уехала, а мальца со мной оставила.
Маруська - соседка наша - разведенкой была, на сколько-то лет меня постарше. Замужем была за каким-то работягой с цемзавода, а года через три он ее бросил — не беременела. Ну я с ней немного до зоны хороводился.
- Из детдома, что ли, взяла? - не понял я.
- Родила.
- Платит она тебе хоть за него? Или даром возишься?
Тут мама моя совсем осердилась и даже веником меня по заду треснула — мол, не болтай ерунды. Прошли мы в дом, пацанёнок на меня поглядывает: новый человек, может, гостинцем каким угостит? А у меня какие гостинцы — одни только мыльно-рыльные принадлежности в сидоре.
Я сперва-то хотел монатки бросить и сразу к ребятам: новости узнать, показаться. Но маманя меня уговорила хоть первый день дома с ней побыть. На стол накрыла, четвертинку достала из шкафчика — всё чин-чином! Посидели. Постелила она мне на обычном моём месте, под репродуктором. Славка (сына марусиного Вячеславом, оказывается, назвали) — насупротив меня на диванчике лёг, мама его стульями припёрла с краю, чтобы не скатился во сне. Сама за занавеской у печи легла. Ну я кручусь потихоньку, а сон нейдет. И тут меня как по темечку тюкнуло! Ё-моё! Я вскочил, подбегаю к мамане, тормошу ее тихонечко:
- Мам, это что, мой сын, что ли?
А мама ровно еще сильнее озлилась: то ли спросонья, то ли еще почему, но ответила очень сердито:
- Сообразил, наконец!
И на другой бок перевернулась: мол, не мешай спать.
А я по хате забегал. И не пойму, то ли радоваться мне, то ли печалиться. И что делать, вообще? Наконец, не выдержал: засветил потихонечку лампу, что над столом висела: она тускленькая была, может, двадцать свечей, может, и того меньше. Залез в буфет — там маманя всякие бумажки хранила; достал свою карточку детскую. Мне на ней три годика, с оборота подписано. Подошел к дивану и сличаю. Похож! Вот как если бы не меня, а Славку сфотографировали! И нос похож, и подбородок, и бровки так же растут: сперва кустик, а потом пореже. Только уши маруськины.
Вышел я на крылечко перекурить это дело. Долго курил, всё думал, как дальше быть. Ну не получалось у меня от родного сына отказаться. Да и маму мою знать надо.
В общем, с утра надел я всё свеженькое и пошел в ментуру отметиться: так мол и так, бывший зе-ка такой-то срок свой полностью отбыл и по месту прописки прибыл. А навстречу мне — Михан, мы с ним вместе служили. Остановились, разговорились, то-сё. Ну я честно сказал: сидел, теперь вот освободился, а что делать — не знаю. И Михан мне предложил:
- А ты иди к нам в бригаду, мне как раз человека не хватает на подхвате. Я же помню, как ты на генеральской даче кирпичи кидал!
Ты не смейся, ну и служил я в стройбате! Не всем же в десантуру идти. В общем, довольно быстро попал я к Михану в подмастерья, так сказать. А была у него бригада крепкая. С весны до осени шабашили: кому колодец выкопать, кому венцы поднять, баньку срубить, а кому и целый дом поставить из кирпича или бруса. Хорошо заколачивали! А зимой нанимались на оклад в какое-нибудь СМУ: хоть деньги и не такие большие, но всё при деле, а если есть желание — можно и квартиру выработать.
Маруся вернулась с заработков под осень, и мы пошли с ней Славку оформлять: не дело это, когда при живом отце пацан под мамкиной фамилией числится. Стал я к ним захаживать: то гостинца Славке принесу, то просто — посидеть. Компания моя, с которой я до отсидки дошел, к тому времени развалилась: кто на юга подался, а кто и на севера, да не по своей воле. Получалось, что время провести мне не с кем. Ну стали мы с Марусей посиживать. А к весне — смотрю, она округлилась.
Мама моя, как увидела — снова за веник взялась. Приступает ко мне: «Твоя работа?» А я что? Отпираться буду? И расписались мы. К осени дочка родилась — Лиза. А еще через три года — принесла мне Маруся двойню, Женю и Аню, парня и девочку.
Вот как раз она с ними лежала — меня мать в область отправила. Приданого мелким закупить, то-сё. Наказала посмотреть двойные коляски — в нашем-то захолустье их днем с огнем... Ну мы со Славиком сели с утра на рейсовый — и айда! Посмотрели, что требуется, и решил я своего сынка в парке на каруселях покатать. А то шутка ли — парень в первый класс скоро пойдет, а на аттракционах ни разу не был!
Пришли мы в парк, гуляем, наслаждаемся. Вещи я заблаговременно в камеру хранения сдал. И тут подходит ко мне... А та игра с Барканом у меня давно уже из головы вылетела. В общем, подходит ко мне какой-то шестерка и говорит:
- Слыш, мужик, тебе Баркан передает, чтобы подходил к бывшей бильярдной!
Тут я, конечно, игру нашу сразу вспомнил. И сердце у меня в пятки ушло — понял я всё!
- Пойдем, - говорю, - сынок, меня тут один дядя хочет увидеть, поговорить.
Бормочу ему таким манером, зубы заговариваю, а у самого сердце сжимается! И не в том дело, как я на глаза матери да жене покажусь, а люблю я Славку! Кровинка он мне родная!
Но дошел. Бильярдную я эту еще помнил, а теперь — окна покоцаны, дверь сорвана. Заходим. Славик мой за мной шкерится, боится. А у окна стоит Баркан, фиксами блестит.
- Пришел, - говорит. - Трусишь, но пришел. Да ты не теряйся — я же тебя насквозь вижу, все твои мыслишки, все страхи. Не хотел ты идти.
Я — молчу. А он продолжает.
- Ну что, договорился я с твоей судьбой? Или не веришь?
Тут уже не отмолчишься.
- Верю, - отвечаю. А у самого зубы стучат.
- Правильно делаешь, что веришь! - а сам подходит и всё на моего мальца косится. Я бы и рад убечь, подхватил бы Славика подмышку — фиг бы он нас догнал. Но я ж воровские законы помню: карточный долг свят. Если я сейчас Баркана кину — всю мою семью на ножи поставят. Губы кусаю, креплюсь. А Баркан всё ближе.
- Да ты не бойся! - скалится. Присел на корточки, тянет руку к моему сыну, по голове норовит погладить. Всё.
Вдруг — вижу! - словно бы отшатнулся. Выпрямился, а лицо такое стало — синее и злое. Но ухмылку еще держит. А Славик смотрит из-под руки. Отошел Баркан обратно, в глубину. И хрипло так произносит:
- Не трусь. Не заберу его. С тобой уйдет.
А я только слышу — зубы у него лязгают. А почему — понять не могу. И какое-то вдруг облегчение накатило — чуть не уписался. Начали мы потихоньку на свет выбираться. Даже оглядываться не хотелось. Я только шептал всё:
- Спасибо! Спасибо, Баркан! Спасибо! Спасибо!
Вернулись. А через какое-то время я стал замечать, что мой Славик вроде бы меняется. По чуть-чуть, по чуть-чуть... Год прошел, другой, третий — не узнать пацана. Вроде бы мой, а вроде и нет. Посуровел, замкнулся. Волос потемнел. И взгляд такой... словно издалека смотрит. На рыбалку позовешь — идет, но улову не радуется, бесед о снастях не заводит. Поговоришь — отвечает, не увиливает, но интереса не показывает. Книжки, правда, много читал. Я многое на них списывал. Но не всё — засела у меня та встреча в бильярдной — занозой засела.
Я как-то не выдержал, спрашиваю как дурак:
- Славик, ты мой или не мой?
А он поднял на меня свои глаза и спокойно так отвечает:
- Какой же я твой, папа? Ты же меня дяде Баркану в карты проиграл!
Так спокойно, по-взрослому рассуждает, словно знает. А я ему про ту игру ни словечка не говорил. Испугался я тогда малость. А Слава продолжает.
- Он смухлевал тогда. Очень хотел меня заполучить — ему надо было силу свою передать. Но это не считается, поэтому я теперь не его. И не твой. Сам по себе.
И улыбнулся мне. Вот той улыбкой, как раньше. А я прямо не знаю, что делать. Пробовал к одной бабке съездить. Так она меня еще на пороге встретила и развернула: «Не помогу тебе. Нельзя в такие дела встревать, да и поздно». Так и живем. Неплохо, но что-то меня с тех пор точит.
После двойни Маруся долго не тяжелела. Те уже в школу пошли, как родилась Люда. Слабенькая была, много сил на нее ушло. Потом уже думали, что всё, но под самую пенсию Маруся мне еще сынка подарила. Стасика. Я его, последнего, очень люблю. Но всё-таки не так, как Славу..."
Наутро мы прибыли в Мичуринск. Ночные собеседники сошли. На платформе их встречали. Стоянка была долгой, и я вышла из вагона. Так получилась, что мне удалось хорошо рассмотреть встречающего: молодой мужчина с темными кудрявыми волосами и темными глазами. Он принял у старшего сумку и приобнял его за плечи.
Куда ты попадёшь? (Прочитано 2258 раз)