Дозвалась

[серебро]

11

Занесло меня жизнью в Перу — в данный момент снимаем с моим другом домик в перуанской деревне. Хозяйка домика (женщина лет пятидесяти) живет с мужем по соседству, буквально в десяти метрах от нас. Все в одном дворе. Темнеет здесь рано, в шесть часов уже ночь, так как деревня окружена горами.

Месяца два назад, как обычно, сидим за общим столом, каждый за своим компьютером (интернет здесь, к слову, ужасный и дорогущий). Стол находится у окна, за окном темнота, и в комнате тоже — экономим электричество. Молча ползаем по интернету и вдруг слышим под окнами старческое бормотание. Слов не разобрать, но язык точно не испанский, а местный — кечуа. Одновременно мы посмотрели друг на друга, и я спросила: «Ты слышишь?». Друг кивнул, взял фонарик и вышел на улицу. Никого. Даже в соседском доме не было никого — свет в окнах не горел.

Рассказываем утром об этом мужу хозяйки. Тот вроде бы и удивился, предположил, что может телевизор (его у нас нет), но в общем, остался довольно спокойным и равнодушным — мало ли какая шиза у бледнолицых...

Недели через две уже утром, когда светло, слышу с улицы вопли моего друга — зовет меня по имени, да таким взбудораженным голосом, что я пулей выскочила на улицу — что случилось?! Рассказывает: пошел в магазин, проходит мимо соседкиной кухни, там дверь открыта, как обычно, а внутри старичок-инка стоит около стола. Стоит и моему другу, улыбаясь, рукой приветственный жест показывает. Напротив этой двери находится мойка (не знаю, как это правильно назвать) — в это время соседка-хозяйка что-то там стирает или моет. Друг ответил на приветствие этого старичка: «Holla!» — и, повернув голову в сторону мойки, улыбаясь, спрашивает у соседки: «Родственник приехал?». Та не может понять, о чем речь, потому что никто к ней не приезжал. Он начал объяснять ей и показывать рукой в сторону кухни... в которой уже никого не было. В процессе разговора выяснилось, что очень уж похож по описанию тот старичок на отца соседки. Не знаю как, когда и отчего, но отец этот уже умер.

Вот вроде бы и все. Но этой же ночью я проснулась «до ветра», вернулась в комнату. Не спалось, и я закурила в темноте у окна. Слышу, на улице какое-то движение и шепот. Прислушалась — соседка с мужем что-то шебуршат у сарайчика. А сарайчик этот метрах в пяти от нашей двери. Я посмотрела на время, так как встают они обычно в полшестого (это моя слабость — всегда фиксировать время). Было 3:25 утра. На улице темень, а они там по звукам как будто гравий или песок пересыпают. Подглядеть — не видно ничего, подслушать — ничего не понимаю, так как говорят на кечуа. Шпиона из меня не получилось, но окончания их непонятной работы я дождалась. Минут пятнадцать они копошились в темноте, потом благополучно вернулись в дом и, вероятно, легли спать.

Мои необузданные фантазии, конечно же, нашептали мне, что они перепрятывали труп старого инка, пропавшего без вести, но на самом деле убитого корыстной дочерью. Разум же предполагал, что все на самом деле не так кровожадно, но не мог ответить — а как? Как-как... Может, это национальные перуанские традиции — копаться в полчетвертого утра на улице, в темноте, при свете луны?..

Как бы там ни было, после этого старый инка уже никак не проявлял себя больше. Возможно, пока.

[attach=1]

[серебро]

Со слов моего деда, эти события произошли в середине 1970-х годов, в его родной деревне, что находится на юге Сибири. Деревня и поныне населена и исчезать с лица земли не собирается. Мой дед, зовут его Андрей, в ту пору работал мотористом в колхозе. Работы хватало за глаза, особенно в пору посева и сбора урожая, деньги платили очень хорошие, хоть и приходилось в буквальном смысле жить в полях.

Поздней сухой весной бригада, где трудился мой дед, заканчивала работы на отдаленном поле. Работали без выходных уже почти две недели, но никто и не подавал виду, что устал, никто не позволял себе схалтурить или уйти с поля раньше коллектива. Быт был организован здесь же: легкий деревянный навес, под ним большой общий стол с лавками, пара умывальников. Недалеко стояли бытовки на колесах, где все и ночевали. Поле соседствовало с густым лесом, который постепенно переходил в непроходимую тайгу. Так вот, однажды, когда они всей бригадой после долгого трудового дня сели за стол ужинать, к ним из леса вышла женщина. Дед описывал ее как высокую и худую, с необычными чертами лица: «Вроде лицо и красивое, нос, глаза на месте, ямочки на щеках, улыбается, но смотришь на нее и понимаешь, что будто не человек это». Одета она была в серую длиннополую одежду из какого-то грубого домотканого сукна. «Такой одежи я уж лет 30 не видывал, это ж еще при царе наверно так одевались, тяжело жилось, видать, тогда» — говорил дед.

Вся бригада словно оцепенела, все разом отложили ложки и уставились на незнакомку. Та постояла немного в тени сосен и подошла прямо к столу. Кто-то из ребят молча подвинулся и предложил незнакомке присесть, другие гостеприимно налили полную миску борща и поставили к освободившемуся месту. Но незнакомка даже не посмотрела на предложенное угощение, она громко вскрикнула и направилась к одному из тракторов. Тут оцепенение, видимо, прошло, так как бригадир, беспокоясь за сохранность казенного имущества, сказал ей: «Куда это ты, милая моя, лыжи-то навострила? Смотри мне, не озоруй, а то знаем мы ваших. Ходят, мол, дай дядя за рулем посидеть, а сами по карманам в спецовке шарют».

Далее буду описывать события словами деда Андрея.

Мы тогда еще посмотрели на старшого, мол, ну что с тебя, убудет что ли, пусть ходит, не унесет же она этот трактор в подоле. Но Иван Савельич разошелся: «Уходи, — говорит, — отсюда! Ты с какой деревни? Вот на тебя напишу жалобу, что мешаешь людям работать!». А она даже не глянула на него, подошла к трактору и давай нюхать его. Ну, вот прямо картина, стоит деваха, нос свой к двигателю прислонила и нюхает. Ну, мы прямо заржали тогда все разом, словно отпустило нас что-то. Кто-то закричал ей: «Глупая, ты ж солярки-то щас нанюхаешься, потом блевать будешь. Уйди, дура безмозглая!». Ну, в общем, давай ее по-всякому, и про еду забыли, и про все на свете.

А девка-то постояла так, словно и не слышала она нас, потом подняла голову и в поле сиганула бежать, да так быстро, что даже ног не видно было. Мы все повскакивали с лавок и бегом к трактору, а ее и след простыл, даже травы примятой не видно. Только Арсеня наш, с Ивановской который, разглядел у пруда уже ее. Как и не бежала будто, стоит себе и на нас зыркает. Ну мы чот поорали ей, да за ужин обратно сели. Как сели, так и ахнули: борщ весь скис, аж зеленой плесенью покрылся. Хлеб в черных пятнах, аж брать страшно. Кто-то в голос на повариху давай орать, той аж дурно стало, унесли несчастную в бытовку. Стоим вот всей ватагой вокруг стола и чешем репы, что за чертовщина такая. Тут кто-то из наших и спрашивает: «А Иван Савельич-то где?». Оглянулись — и правда, нету бригадира.

Давай звать его, сбегали к поварихе до бытовки, нету там его. Вот только недавно с нами был, орал на эту дуреху и словно сквозь землю провалился. Трое парней кинулись по ближайшим кустам, может, живот прихватило от борща у старшего, но и там тоже нету. Орали, орали, все без толку. Ну прикинули уж, что сам найдется, не маленький чай. Борщ, само собой, на землю вылили, хлеб в костер поскидывали. А жрать-то охота, весь день, считай, на работе. Из продуктов только картошка осталась. У поварихи натурально отшибло весь разум, только лежит да охает. Залили в нее 100 грамм водки и оставили отлеживаться.

Ну, посовещались мужики, да и решили до деревни съездить за харчами, километров 12 в одну сторону, на тракторе часа за полтора-два управиться можно, да заодно фельдшера для поварихи привезти. Вроде решить-то решили, но чего с бригадиром-то делать — не понятно, пропал ведь человек. Ну, тут я, вроде как самый старший после Савельича, и решаю: в общем, езжай, Арсеня, на моем тракторе, а мы тут останемся, да бригадира дожидаться будем. Отцепили плуга, завели трактор, сел, значит, Арсеня в кабину и тут же выскочил оттуда весь белый. Ноги говорит. Ноги из-под трактора торчат, с другой стороны. Там как раз тень от деревьев, только с кабины и разглядишь.

Подбегаем: точно, лежит кто-то под трактором. Кинулись ближе — бригадир наш там. Мы его за ноги давай дергать, мол, Савельич, вылазь оттуда, потом взяли втроем да вытащили его волоком. Бледный весь, лицо все маслом машинным закапано, но вроде живой, дышит. Мы водой его давай плескать, по щекам бьем, не приходит в себя. В бытовку, к поварихе отнесли, а Арсеня тут же по газам в деревню, за фельдшером и участковым.

Про бабу эту чудную и забыли уже все, потом спрашивал своих — никто не помнит, стояла она так же в поле, иль нет. Прошло наверно с полчаса, выходит из бытовки бригадир, очухался, значит. Лицо все отекшее, словно с попойки. Мы, значит, сидим все за столом, смотрим на него, молча курим. Савельич подходит к нам и говорит: «Уезжать надо отседа, мужики. Место тут плохое, беда будет». Мы ему: «Иван Савельич, шли бы вы обратно, отлежались бы в тенечке, щас вот Арсеня фельдшерицу привезет, посмотрит вас». Про милиционера как-то промолчали все, мало ли чего. Так он хвать сразу первого попавшегося за грудки, Сенька это был, Валерки твоего другана дед, да закричит ему в лицо: «А ну, тать твою растак! Собирай железяки, да бегом отседа, в колхоз. Все!!» У меня аж душа в пятки ушла, никогда таким не видел старшого.

Ну, мы поглядели друг на друга, папироски потушили, да давай вещи собирать. Кто-то полез навес разбирать, так Савельич закричал: «Брось его! Давайте соляру забирайте всю и технику».

Я к нему подхожу и спрашиваю так негромко, мол, чего случилось-то? Он посмотрел на меня и снова: «Беда будет, уходить надо».

Какая беда, где, когда — ничего от него не добился, молчит, да по сторонам зыркает. Потом и вовсе побежал к полю, как раз к тому месту откуда эта баба убежала. Постоял, значит, поглядел вдаль, в сторону пруда, потом к нам вернулся. Мы уже к тому времени были готовы выдвигаться. И тут-то все увидели тучу! Шла она сперва медленно, со стороны леса. А потом ветер налетел такой хлесткий, ну точно быть урагану. Подумали — уж не про эту ли беду говорит наш бригадир? Ну да, радости мало, навес сорвет, да одежду забытую пораскидает по всем гектарам, но ведь не в первой же это. Тех, кто в страду работал не первый год, этим не испугаешь.

А тут еще трактор, который баба та нюхала, не заводится. Уж все завелись, на дорогу потихоньку выползать начали, а он ни в какую. Дергают, дергают его, значит, он только чихает и все. Уж не помню чья была машина-то. Савельич, значит, подбежал и кричит снова: «Бросай его, ехать надо!». Схватил того мужика за шиворот и потащил к дороге. Ну, уж никто и тут спорить не стал, да и надоел этот балаган всем, домой так домой! А трактор потом заберут, никуда не денется.

Ветер уже сильный был, уж подлесок к земле начинал пригибаться, и туча эта все ближе и ближе — вот-вот хлынет. Это мы уже порядком отъехали, километра три-четыре, как вдруг запахло дымом. Вот так резко и сильно, а потом смотрим — глазам не верим, снег повалил. Я назад-то оглянулся, а там все красно! Тайга горит за нами, а то не снег, а пепел валит! Ой, что тут началось, все по газам дали, справа-то поле целинное сушняка, а слева-то лес стоит, вот как догонит нас пожар, тут и останемся. Смотрю, повариха в прицепленной бытовке крестится и на поле показывает, а там тоже огонь скачет — отрезает, значит, нам дорогу.

Ну, выехали, значит, мы уже к реке, там огню не достать уж нас. Трактора поближе к воде подогнали, моторы не глушим, а сами из кабин повыскакивали, смотрим на это зарево и бригадира давай выпытывать — откуда узнал про пожар? Ведь ни дыминки не было.

Ну, он уже успокоился, беда миновала, стало быть, и рассказать можно.

«Погубить, — говорит, — она нас хотела ведь, девка-то эта. Уж и не знаю, кто это такая, ведьма иль дух какой злой, но не получилось у нее ничего».

Мы все рты пооткрывали, слушаем его, значит, дальше.

«Пошел я к ней, значит, разобраться, кто она такая, и чего ей надо. Убежала-то она от нас далеко и прытко, даже и не видел никто, как так вышло. Пошел я через поле, она все машет и машет мне рукой, зовет, видимо. Я ей кричу, мол, иди сама сюда, не злимся мы на тебя. Она не обращает внимания и все тут, машет и машет, потом давай в меня пальцем тыкать и чего-то прикрикивать, видимо, что б торопился, шел к ней. Прибавил я шагу, сам иду и чувствую, на сердце тяжело становится, будто кто-то изнутри меня начинает потихоньку сдавливать. Тут мне и страшно стало, и уж решил плюнуть на нее, да назад повернуть, но не могу, словно тащит она меня к себе. Ни головы повернуть назад, ни рукой помахать уже не могу. Только ноги сами передвигаются. А баба эта, смотрю, заулыбалась так страшно, рукой своей все сильнее замахала и клокочет что-то про себя. Лицо жуткое, словно из бумаги мятой большой комок вместо головы. Рот огромный и круглый стал, вроде как у рыбы какой, глаза серые, мутные, словно из слюды — вот так уж близко к ней подошел я. От страха давай вспоминать молитвы да заговоры, да ни помню ни одной, хоть и крещеный. В голове только «Господи, спаси, убереги от нечистого», да матушку свою покойницу вспомнил, она у меня набожная была, начал в памяти перебирать, как мы в церковь ходили, какие слова там говорили. Уж как давай я все эти слова церковные про себя повторять, потом уж и молитву «Отче наш» вспоминать начал, забубнил ее шепотом. Чувствую, как тяжесть уходить-то начала, ноги подкосились, упал я аккурат на колени и давай тут же крестится. Уж как я только не крестился, и слева-направо, и наоборот, и руками обеими по очереди. И помогли молитвы со знаменьем — завыла чудище и в пруд кинулась, там и пропала, даже рябь по воде не пошла. А я все стою на коленях, в себя, значит, прихожу, и тут слышу гудит сзади, как будто огонь в печи, и дымом пахнет. Встал я на ноги, обернулся назад, а там горит наш балаган, вместе с техникой, поле горит, тайга полыхает! И меня тут же огнем накрыло. Ничего не помню потом. Как уж под трактором очутился, ума не приложу. Как в себя пришел и понял, что живой, то долго думать не стал, не зря мне видение это явилось. Стало быть, не зря!»

Уж мы тут и креститься, и молиться давай, бригадира хлопаем по плечам, спаситель наш. Не знаю, сколько времени мы там на берегу стояли, уже и с других полей подъехали бригады, увидев зарево-то наше. И Арсеня с подмогой из колхоза прикатил. А пожар долго еще бушевал, весь лес выгорел, поля и наш балаган начисто сгорели, только груда железа от брошенного трактора осталась, до сих пор тама стоит, никто даже на металлом не утащил — боятся.

Уже позже, знающие люди предположили, что баба эта была дух злой, вроде как полуденница называется. Раньше предкам нашим всячески вредила эта нечисть, поэтому и пахали, и сеяли по древним правилам, в самый зной не трогали поля — знали, что это самое время для духов полуденных. Уживались раньше предки наши с духами и жителями лесными, а с приходом новой власти подзабыли небось, вот и пыталось «это» нас прогнать иль сгубить. Видать, уж сильно мы ей докучали.

Но самое страшное, что не спасли молитва да крест Ивана Савельича от злой полуденницы. Поле это, хоть и сгорело начисто, и засеивать его не стали, но на следующий год колхоз его все-таки прибрал к хозяйству. Я уже в этот год работал помощником главного механика на базе МТС, а Иван Савельич все так же бригадирствовал. Так вот, мужики говорят, проснулись утром, а его нету, пол дня искали — нашли в пруду том, утонул, бедолага. Будто ночью полез купаться и утоп, а пруд-то — куры ноги полощут в нем. Дозвалась, видать, полуденница!

[серебро]

В 10-м классе к нам пришёл новичок. Отец у него был военным, и парень изъездил половину России. Звали паренька Колька. Всем он сразу понравился, особенно девчонкам — смазливый брюнет высокого роста, с голубыми глазами. Так вышло, что с Колькой мы стали близкими друзьями, но ни одну девчонку он к себе близко не подпускал.

Однажды мы с ним готовились к контрольной, и я, сказав своим родителям, что заночую у одноклассницы, со всеми надеждами осталась ночевать у него. Родители его уехали куда-то, и вся квартира была в нашем распоряжении. Коля предложил мне вина из родительских запасов. Мы выпили по бокалу и немного осмелели. Я спросила, отчего он не хочет ни с кем встречаться. Колька опустил голову, помолчал, а потом сказал:

— Да ты всё равно не поверишь.

— Давай уж, говори, что бы ты ни сказал, буду на твоей стороне.

— Ну, просто мне уже лет пять снится один и тот же сон…

— И только из-за этого? — удивилась я.

— Ты не понимаешь. Этот сон ужасный, и я знаю, что, возможно, скоро умру.

— Да не неси ерунды! Никто ещё не умирал из-за сна!

— Хорошо, я расскажу тебе, только потом не говори, что я сумасшедший.

Собравшись с мыслями, Колька начал рассказывать.

— Всё началось в Подмосковье. Нам выделили военное общежитие с двумя комнатами. Мне там приснился первый сон: будто я нахожусь в светлом кабинете, вокруг сидят люди, но лиц я не вижу, и вдруг я в дверь заходит странный человек весь в чёрном, но никто не видит его. Все продолжают болтать и заниматься своими делами. Но один человек его видит, пятится назад и кричит. Никто не понимает, почему он кричит, а вошедший человек тем временем подходит к тому, кто от него пятится, и начинает душить его. В конце концов тот человек умирает, и я просыпаюсь. Подобные сны с того дня снились мне много раз, и в конце каждого из них кто-то умирал...

— Ну, а причём тут твоя смерть? — спросила я в недоумении.

— В том-то и дело, что в последний раз мне приснилось, что этот человек идёт прямо ко мне и смотрит на меня, но никто его больше не видит...

Честно говоря, я тогда подумала, что Колька немного «сдвинут» на мистике и на своих странных снах. Мы стали отдаляться, я немного его даже побаивалась, а он, наверное, чувствовал это.

Как-то раз на уроке алгебры учительница вызвала к доске нашего двоечника и вытягивала из него все его скудные знания, чтоб хоть как-то подтянуть. Был апрель, поэтому в классе открыли форточки. Я сидела с подружкой Светкой и разглядывала журнал. Вдруг дверь в класс резко распахнулась из-за сквозняка. Учительница пошла закрывать дверь, кто-то захихикал, кто-то стал шёпотом говорить подсказки стоящему у доски, а я заметила, что с Колькой что-то не так. Через несколько секунд уже весь класс смотрел на Колю: он пятился к шкафчикам с учебниками и отгораживался от чего-то руками, лицо его стало бледным, в глазах был ужас. Учительница стала кричать, чтобы он сел на место, и тут Колька начал оседать на пол, закатив глаза. Девчонки закричали, кто-то побежал в медпункт, а я, вспоминая некогда рассказанные им сны, не могла пошевелиться от страха. В голове пронеслось: «Может, он всё-таки решил меня одурачить?». Но Коля лежал уже без движения. Его унесли в медпункт, а потом приехала скорая.

На следующий день нам сообщили, что Кольки уже нет в живых. То, что со мной происходило, словами не описать. Чувства, начиная от стыда и страха и заканчивая запоздало вспыхнувшей любовью к Коле, одолевали меня очень долго. Мать водила меня к психологам, я пила сильные успокоительные. А однажды мне приснился сам Колька, который улыбнулся мне и сказал, что всё отлично, так и должно было быть. После этого мне стало легче.

Что это было, я так и не поняла. Что за таинственный человек был в снах Кольки, почему так странно умер мой друг в таком юном возрасте?..

[серебро]

В 80-х годах работала я завмагом. По тем временам — очень хорошая должность. Жили мы хорошо: четырехкомнатная квартира в центре курортного городка, домик за городом, муж, дочь-красавица. Да-да, именно в таком порядке. Материальная сторона жизни меня интересовала больше всего. Всё и вся я мерила деньгами. Даже к матери своей я относилась плохо. Мама жила в деревне с мужем-пьяницей. Просила она меня забрать ее к себе, а я ей отказала. Стыдно мне было перед друзьями, что мама у меня деревенская, некультурная.

Поехали мы раз с семьей на выходные за город. Домик наш находился у леса, а в лесу колодец был, воду оттуда брали. Пошла я за водой и встретила там бабку, которая пыталась вытащить ведро из колодца. Я стою и жду, когда она ведро-то вытащит. Бабка обратилась ко мне, даже не повернув головы:

— Ну что ж ты, Лена, стоишь-то, и мне, старой женщине, не поможешь? Видишь, слаба я стала, ведро вытащить не могу.

— А ты полведра набери.

И тут до меня дошло: «Откуда она меня знает?». Бабка повернула голову, и я увидела, что это моя мать в старости, вся в морщинах. Матери моей тогда еще 50 лет не исполнилось, а бабке той на вид 90 лет было. Я стояла и не верила своим глазам, а бабка мне сказала:

— Полведра, говоришь? Вот теперь, Лена, ты будешь жить в полжизни.

Бабка с силой дернула за веревку и вытащила ведро, а в ведре вода была какая-то мутная, серая. Я стояла, как вкопанная. Бабка ушла в лес.

Не вдаваясь в подробности, скажу, что через полгода я купила машину, а денег на нее заняла под проценты у местных бандитов. Вскоре меня уволили с работы, и в тот же день муж попал в аварию и разбил машину. Платить бандитам было нечем, начали капать проценты. Пришлось продавать домик за городом, но этих денег не хватило. Муж ушел от меня. Я искала приличную работу. Был 1991 год. Кто помнит то время, тот поймет, как сложно было устроиться, а мне непременно приличная работа нужна была. В общем, через полтора года я с дочкой уже жила у мамы в деревне. Квартиру у меня отобрали бандиты. Из квартиры я ушла с дочкой в том, что было на нас, и всё...

Недолго мы прожили у мамы — мой отчим по пьяни избил меня и мать и выгнал меня. Дочка осталась с ними; ее он не трогал, любил, своих детей у него не было, а он всегда о дочке мечтал. С одним дальнобойщиком я приехала в свой курортный городок.

Следующие семь лет я жила на свалке. Да-да, на свалке, ела то, что находила в грудах свежего мусора. С грустью вспоминала, что когда-то я пользовалась только французской косметикой, носила шелковые халатики, частенько ужинала в ресторане — а теперь ем хлеб с плесенью, хожу в выброшенном кем-то нижнем белье и радуюсь, когда удается найти целые трусы моего размера, пью водку из кружки с отколотой ручкой...

Как-то раз я попала под машину. В больнице я провела полтора месяца. Как-то раз привезли в мою палату девушку — она была похожа на мою дочь. Девушке требовалась пересадка почки. От медсестер я узнала, что у нее нет близких, кто мог бы отдать ей свою почку. В общем, теперь у меня одна почка...

После операции мне приснился сон, в котором я стояла на коленях у колодца в лесу. Спиной ко мне стояла бабка и пыталась вытащить ведро из колодца. Я предложила помочь ей. Она мне ответила:

— Ну что ты, сама справлюсь. Ты вот какая, посмотри на себя. Как ты мне можешь помочь? — и засмеялась.

Она с легкостью вытащила ведро. Повернулась ко мне лицом, а лицо у нее молодое — прямо девочка совсем...

На ноги мне встать помогла Вероника (девушка, которой я отдала почку). На свалку я больше не вернулась. Жила сначала у Вероники, работала продавцом в магазине, потом сняла квартиру. Когда все наладилось, я поехала к маме в деревню. В доме моей мамы жили чужие люди. Они мне рассказали, что мамы моей уже год как нет в живых, а отчим пять лет назад умер. Дочка моя замуж вышла, дом продала и с мужем в город уехала.

Нашла я дочь четыре года назад. Пришла к ней, думала, не впустит она меня. Пустила. Посидели мы с ней, поговорили. Зла она на меня не держит. Спросила я у нее:

— Может, доченька, тебе что нужно? Так ты скажи, я все для тебя сделаю.

— Ну что ты, сама справлюсь, — ответила она. — Ты вот какая, посмотри на себя. Как ты мне можешь помочь?

У меня аж волосы на голове зашевелились от ее ответа.

С дочкой я вижусь очень редко, один — два раза в год. Чувствую, что чужая я ей.

[серебро]

Мой прапрадедушка Никита жил в Иркутской губернии. У него была семья — жена Анна (моя прапрабабушка) и двое детей, мальчик и девочка. Жили небогато, но и не бедствовали. Работали на железной дороге.

Однажды утром Никита проснулся каким-то подавленным. На вопрос жены, что случилось, он рассказал: «Аня, я сегодня видел странный сон. Иду я по дороге, и вдруг меня нагоняет тройка лошадей. Смотрю, а на телеге сидит мой покойный отец. Мы разговорились. Он спросил, куда я иду, а потом предложил поехать туда вместе, так как ему тоже надо было в то место. Я сел на телегу. Отец погнал лошадей, а кони были очень лихие и сразу очень быстро поскакали».

Жена забеспокоилась — такой сон мог предвещать нехорошее. Но надо было собираться на работу, и о сне забыли.

В полдень, выполнив работу на железной дороге, они решили передохнуть. Выбрали место около речки. Никита подошёл к воде, зачерпнул её ладонью, чтобы умыться, и упал. Жена подошла, наклонилась над ним — а он уже не дышал. Смерть была мгновенной...

[серебро]

Рассказывала мне эту историю бабушка в детстве, а ей — то ли ее бабушка, то ли мать, я уж не знаю теперь. Просто передали эту легенду, и все, как своеобразное семейное предание. Говорила, что мать в детстве пугала ее этой байкой похлеще всякой буки и бабайки.

Дело было на Дальнем Востоке, в Забайкалье, как я понимаю, до революции, еще при царе Горохе. Бабушка моей бабушки была тогда маленькой, лет десяти или около того. Были вроде и еще дети, но она была самой старшей и мать ее уже везде брала с собой помогать по хозяйству: на покос, вязку снопов, дрова рубить — в общем, познала она тяжелый крестьянский труд с малых лет. Мужа у матери, похоже, не было, раз все вдвоем с дочерью делали.

Один раз задержались они в лесу — то ли грибы с ягодами собирали, то ли веники вязали на зиму в баню. Дело вроде как уже к осени было, в августе или в сентябре, наверное, но еще было тепло, готовились к осени. Стемнело. Дальше буду рассказывать со слов маленькой бабушки.

«Мать говорит: »Ульяна, пошли быстрее, нам до ночи надо успеть из лесу выбраться, а то здесь волки водятся, страшно«. Вот идем, идем, и вроде понимаем, что зашли куда-то не туда. Заблудились, в общем. Вышли черт разбери куда, к какому-то озеру. Ну, мать хорошо здешние места знала, сообразила, куда мы зашли. Говорит, нам туда-то надо. Ну и пошли вдоль этого озера по бурелому чуть поодаль от бережка. Тем временем стемнело окончательно, не успели до темноты. Луна еще засветло чуть висела над горизонтом, а теперь уже высоко так поднялась и освещала дорогу молочным бледным светом. Идем-идем, тут вроде стал доноситься звук такой со стороны воды, как будто в воде кто-то плещется. И смех такой серебристый, девичий будто. Мы сначала с матерью подумали, что нам причудилось, переглянулись еще так, и обеим вдруг стало страшно, будто водой ледяной окатили из ведра. Мы стали двигаться осторожнее в ту сторону, откуда шел звук. А плеск не прекращался. Все явственнее доносился он, иногда прерывался смехом. Мне было так жутко, никакие волки так не напугают. А мать мне наказала стоять на месте и подождать, а она пока сходит и посмотрит, что там. И стала пробираться через кусты в сторону берега — до него недалеко было. Я присела под кустик, чтобы меня не шибко видать было, а то мало ли что... Сижу, дрожу, боюсь.

Матери не было минут семь, не больше. Она внезапно бегом выбежала из кустов, схватила меня за руку и как сумасшедшая бросилась бежать, не разбирая дороги, тащила меня за руку. Мне было больно, но я не стала спрашивать у матери, что случилось. На ней лица не было. Я не соображала тогда ничего, просто поняла, что мать увидала что-то на самом деле страшное, и надо просто бежать, не останавливаясь. А скоро показалось и село, мы совсем недалеко от него были.

Всю последующую неделю мать ходила угрюмая и какая-то сама не своя, будто на нее давило что-то. Разговаривала неохотно, больше молчала. А потом сказала мне: »А знаешь, Ульяна, я ведь скоро умру!«. Я испугалась от ее таких слов, стала говорить ей: »Мамочка, что ты, зачем ты такие страсти говоришь? Не надо так!«. А она мне говорит: »Помнишь, там, в лесу, на озере — ведь то русалки были. Они саван мой стирали. Я, когда вышла к бережку-то, так их и увидела. Они вроде как девушки такие, волосы длинные, распущенные, сидят на берегу, на меня смотрят и смехом заливаются. И в воде полощут саван белый. Меня по имени позвали, говорят, Устя, иди-ка сюда, к нам! А я испугалась, откуда ж они, проклятые, имя-то мое знают. А русалка одна мне и говорит, как будто слышала, что я подумала: «Э, Устя, да мы все знаем-то!». И смеется сама. «А еще, — говорит, — ты, Устя, помрешь скоро, совсем недолго тебе жить осталось. Мы вот тебе саван стираем, готовим», — и показывает мне. Тут я и бросилась бежать оттуда, как угорелая, тебя схватила только...".

Баба Устя померла месяца через четыре, как и предсказала. Бабушку моей бабушки с малыми взяли к себе в дом какие-то дальние родственники. Так и выросла она сиротой. Из малых поумирали все, только брат ее вроде выжил. Приемные родители обижали ее часто и не кормили толком, не одевали, только работать заставляли во всем доме самую грязную работу.

Вот такая старая деревенская страшилка, которую передавали в нашем роду по наследству. Мне ее в детстве бабушка рассказывала, она меня хорошенько пугала, помню. Ну, а теперь и с вами поделился.

[серебро]

Эту историю рассказал мне три года назад мой дядя. Произошло это с ним, когда он был студентом. У него на тот момент была девушка, и как-то раз они решили посидеть вечером с друзьями. После шумного вечера мой дядя был обязан проводить свою подругу домой. Жила она в деревне, которая располагалась сравнительно далеко от города, где он учился.

Возвращаясь в город, дядя решил срезать путь. Ему для этого предстояло пройти через местность с высокими зарослями. Шагая по дороге, он вдруг услышал мяуканье кота. Дядя не обратил на это внимания, но через минуту, уже совсем рядом, послышалось очередное: «Мяу!». Он удивился и посмотрел в ту сторону, откуда доносилось мяуканье.

На обочине дороги, возле густых зарослей, стоял гроб. Возле гроба ходил кругами чёрный кот, будто охраняя его. Увидев, что человек смотрит на него, он стал злобно шипеть. Дядиному страху не было предела. У него от ужаса зашевелились волосы на голове. Долго не раздумывая, он сорвался с места и бежал до самого общежития. Успокоившись и открывая дверь в подъезд, он опять услышал характерное: «Мяу!».

В ту ночь мой дядя не спал до самого утра. А утром пришла плохая новость — оказалось, вчера вечером у него умер отец...

[серебро]

 1975 году я ходил в подготовительную группу детского сада — то есть это был мой последний год перед школой, и я уже достаточно хорошо понимал, что вокруг происходит. В нашей группе была одна девочка, которой трудно давалось общение с ровесниками. Обычно на прогулке она выбирала удаленный участок площадки и сидела там, играя с листьями, или чертила что-то прутиком на песке. Дети ее не беспокоили, воспитательница тоже. У меня же к Соне был какой-то повышенный интерес — я вообще всегда стремился к необычным людям, а эта девочка был из таких. Иногда, набегавшись, я садился рядом с ней и пытался общаться. Сначала Соня дичилась, но постепенно вошла в контакт, и мы стали разговаривать.

Ее почти не занимали детские забавы, так что общих тем было немного. Однажды я спросил Соню, что такое она все время рисует на земле — на мой взгляд, это были какие-то геометрические фигуры. Она ответила, что это ей снится по ночам — прилетает ангел и показывает огненные знаки. А еще ей снится, что будет на следующий день происходить. Про ангела я не очень понял, а вот снами о будущем заинтересовался — захотелось проверить. Я попросил Соню рассказать, что будет сегодня интересного происходить. Она сказала, что ничего особенного, но когда она во сне увидит что-то важное, то заранее мне сообщит.

На следующий день Соня подошла ко мне после завтрака и поведала, что ей приснилось, будто загорелась одна из ламп в помещении нашей группы. Произойдет это после сна, когда зажгут свет. Я еле дотерпел до вечера — так хотелось проверить. Даже спать не мог — все боялся пропустить момент. И вот «тихий час» закончился, и воспитательница подошла к выключателю. Щелчок, и все лампы дневного света характерно замигали, включаясь. Только одна мигнула один раз — из нее послышалось сильное гудение и повалил едкий дым. У детей началась паника, все бросились кто куда. Но, к счастью, пожара не было.

С этого момента я стал больше доверять словам Сони. Она действительно видела будущее во сне — в этом я неоднократно убеждался. Вот только ее прогнозы почему-то все были связаны с огнем. Как будто ничего другого ее не интересовало. Пожар на помойке, возгорание на кухне, перегоревшие электроприборы и так далее — огненные происшествия происходили все чаще, и Соня знала о них заранее.

Была уже зима — предновогодняя неделя. На прогулке Соня сама подошла ко мне, когда я вместе с мальчишками строил крепость из снега, и сказала, что видела во сне, как она сама горит. И еще с ней впервые заговорил ангел. Мне было не до нее в тот момент, и я не обратил на нее внимания. Соня обиделась на меня, отошла в сторону и принялась что-то чертить на свежем снегу.

Вдруг краем глаза я заметил свечение и повернулся в сторону, где стояла Соня. Все сделали то же самое. К нашему ужасу, девочка был объята пламенем и даже не пыталась его сбить. Воспитательница бросилась на помощь, но не смогла подойти ближе чем на три метра — такой сильный стоял жар. Снег вокруг Сони моментально растаял. Все замерли, не в силах пошевелиться от ужаса. Вдруг огонь погас — осталась лишь стена пара, и в этот момент мы с криками побежали к зданию садика, как будто там хотели спастись.

Вскоре к нам приехали пожарные, милиция, скорая помощь. Больше я не видел Соню, однако не сомневаюсь, что она не только погибла, но даже и тела ее не нашли — такой сильный был огонь. После этого случая наш детский садик закрыли почти на год, а детей распределили по другим дошкольным учреждениями.

[серебро]

Было это в годы войны и происходило с моим дедом. Тогда наш город еще городом не был, и в районе центральной площади росла клюква, а зимой там охотились волки. На месте нынешнего города были две деревни: одна на берегу большой реки, а другая у ее притока. Отец деда и двое его братьев ушли на фронт, а он с бабкой, матерью и еще одним братом остались. Дед был самым младшим (было ему в то время не больше 6 лет). Есть почти нечего было, медицины никакой, и как-то дед заболел. В горячке лежал, ничего почти не ел, только воду пил. И вот ночью он пошел к большой такой бочке воды, чтобы напиться (бочка стояла в сенях, в пространстве между дверью на улицу и дверью в дом). Напился воды, уже хотел назад возвращаться, но встал как вкопанный: в сенях, кроме него, незнакомая женщина стояла в шляпке. Бледная, как труп — свет от луны, что через окно лился, как будто сквозь нее проходил. «Красивая-красивая, такая, что глаз не отвести», — говорит дед. А потом она ему улыбнулась — тепло, почти с материнской любовью. Палец к губам приложила — мол, тише, все хорошо — и на дверь показала взглядом — мол, спать иди. Дед еще секунду на нее смотрел и ушел. Рассказывать никому не стал: температура, галлюцинации, недоедание... Все бы так и кончилось, но после случилось несколько событий. Дед после этой встречи за пару дней встал на ноги, а через пять дней после встречи его здоровая, еще вполне молодая мать слегла с болезнью и за сутки богу душу отдала. «За мамой моей приходила тогда, — говорит дед, — а мне улыбалась, потому что жалела — негоже сыну без матери расти». Обмолвлюсь, что дед мой материалист и атеист, но про женщину говорит так: «Может, и привиделось мне, но видел ее, как тебя, и лицо до сих пор помню». Мне не верить ему нет оснований.

Следующее ее появление было уже тогда, когда деревня стала городом: появились автомобильные дороги, многоэтажные дома... Но семья тетки моего деда продолжала жить в том деревянном доме ближе к окраинам. Участков своих уже тогда все лишились, а дома остались. Все это выглядело примерно как эдакие американские коттеджи с русским привкусом.

Происходило во второй раз дело уже днем. Постучали в дверь. Те, кто в этот момент были дома, пошли открывать. Открыли дверь — а там эта женщина стояла. Посмотрела на них удивленно, будто не их ожидала увидеть, и поспешно ушла, ничего не говоря. На следующий день дом протаранил большегруз. Трое из пяти находящихся внутри людей погибли. От выживших о её визите и узнали. Похоже, она приходит, когда кто-то в доме должен скоропостижно умереть.

[серебро]

Хочу вам рассказать случай, который произошел с моим отцом. Мне было тогда всего несколько месяцев, мы жили в деревне. Отец вышел из дома покурить и увидел возле нашего дома пожилую старуху, которая была вся в белом. Она стояла возле калитки и смотрела на отца, как будто рассматривая его. Потом повернулась и ушла.

А на следующий день пришла соседка и сказала, что у нее отец повесился вчера вечером. Причём, как выяснилось позже, днем в окно он видел ту же самую старуху в огороде и накричал на нее — подумал, что она картошку ворует. А вечером его уже не было в живых.

Кто это был, я не знаю, но в тот день в деревне многие ее видели, и никто её не узнал. Говорили, что она так «присматривалась» ко многим, но забрала только одного...

[серебро]

Никогда не считала себя суеверной, разного рода необъяснимым вещам старалась найти объяснение. Я человек верующий, но не до фанатизма — просто я верю, что Бог есть. То, о чём я хочу рассказать в моей истории, происходило лично со мной.

С мужем нас познакомили родители. Моя мать медик, делает различные процедуры (капельницы, уколы) на дому. Приехали к ней как-то парень (Сергей) с матерью — ему курс внутривенных инъекций назначили, но лежать в больнице он не хотел, и по объявлению мать ему нашла медика (мою мать) и договорилась об уколах. Приезжали они из села неподалёку, и Серёжа очень понравился моей маме. Добрый, улыбчивый, не красавец, но удивительной души, будто светился добротой — простой деревенский парень с рабочими руками. Наши матери решили меня с ним познакомить. Моя мать дала ему мой телефон. Я увидела при встрече полноватого, добродушного человека с прекрасным чувством юмора и восхищением в глазах. Мы с Сергеем сразу понравились друг другу. Он был очень добрым, сильным и очень хотел семью, детей. Через несколько месяцев мы поженились. Жили душа в душу, как говорится. Он меня на руках носил, да и я была счастлива. Замечательный, любящий муж, планы завести ребёнка...

Прошло чуть больше двух лет. Сергей однажды раньше времени пришёл с работы, жаловался на боль в боку. Вызвали скорую. Диагноз — панкреатит, воспаление поджелудочной железы. Месяц в хирургии. Изменений нет. Температура, боли — поставили диагноз «начальная стадия сахарного диабета». Всё это время я видела один и тот же сон — длинный больничный коридор, каталка, на ней мой Серёжка, его везут куда-то, а я не могу догнать его. Так бывает во сне — хочешь бежать быстрее и не можешь, словно воздух вокруг густой, как кисель.

Сергею назначили операцию. Сказали — для уточнения диагноза. Лапароскопия — два небольших прокола брюшной полости, микрокамера снимает изнутри. Время операции примерно 20 минут. Длилась операция 6 часов... Реанимация. Больше половины его поджелудочной разложилось, её не было. Вся брюшина была залита гноем. Кома... Жизнь Сергею поддерживали аппараты. Через двое суток он пришёл в сознание. Только Богу известно, сколько я простояла на коленях в церкви. И почти каждую ночь видела тот же сон. Потом — снова операция. Откачивали гной, чистили. Сутки комы. Через пять дней — ещё одна операция, потом ещё одна, и ещё одна. И всё тот же сон...

Вечером еду из больницы с сестрой на машине её молодого человека, сижу на заднем сиденье, смотрю на пустое место рядом с собой и вдруг очень чётко понимаю, что рядом со мной НИКОГДА не будет Серёжки. Мурашки пробежали волной. Утром перед последней операцией я еду в больницу на такси, у таксиста играет «Наутилус Помпилиус»: «Пьяный врач мне сказал, что тебя больше нет, пожарник выдал мне справку, что дом твой сгорел... ». Прошу таксиста переключить, он нажимает кнопки на магнитоле, музыка продолжает играть, таксист сказал — заело. Свекровь в больнице рассказала, что у неё этой ночью упала со стены икона Богоматери. Гвоздь, на котором она висела, остался в стене, ничуть не расшатавшийся.

После операции Сергея на каталке везут по коридору, вдруг сопровождающий врач начинает суетиться, торопит медсестер, почти бегом вталкивает каталку в лифт... Бегу по коридору за ними, точно так же, как во сне, двери лифта закрываются у меня перед носом...

Поднимаюсь по лестнице до реанимации, оттуда выходит врач, разводит руками: «Мужайтесь... Мы сделали всё, что могли». Это был день праздника, Покров Пресвятой Богородицы. Батюшка в церкви сказал, что он теперь под её покровом...

А сон тот мне больше никогда не снился. Снился только Серёжа, просил не плакать, говорил, что теперь у него всё хорошо, ничего больше не болит.

Существуют ли предчувствия? Стоит ли им верить? Судите сами...

[серебро]

На два месяца меня сослали работать в перевязочную — у нас нехватка кадров страшная. Там я лишний раз убедилась, что люди чувствуют приближение своей смерти. Мне уже просто страшно делается, даже если кто-то просто шутит на эту тему.

Первая история. Лежала у нас женщина 47 лет. У неё сахарный диабет был с 19 лет. На фоне диабета была гангрена пальчиков на ногах. Итог — все пальчики удалили на обеих ногах. Раны зажили, на одной ноге только немного сочилась ранка. Эту женщину перевели для дальнейшего лечения в терапию, но вскоре выписали. А к нам она раз в неделю приходила на перевязки.

И вот приходит она в свой последний раз, нога почти в норме. И вдруг ни с того ни с сего начинает говорить, как ей не хочется умирать... Что муж у неё такой несамостоятельный, что один он просто пропадёт. Детей у них нет. Ну, мы с врачом давай её ругать за такой настрой. Придумала, мол, умирать, когда уже всё зажило. Да и рано умирать в таком возрасте!

Это было в пятницу. А в воскрeсенье она умерла дома. Я, когда узнала, была в шоке...

Второй случай. Лежала у нас в палате бабулька. Состояние её было очень тяжёлым, и, когда к ней пришла внучка, её попросили остаться с бабушкой на ночь, чтобы поухаживала. Когда внучка вышла из палаты, а я делала бабушке перевязку, та стала сокрушаться, что, мол, зачем вы попросили внучку остаться? Я сегодня умру и не хочу, чтобы она видела это... Именно этой ночью бабушка умерла.

Третий случай. Лежал у нас молодой мужчина 36 лет, неблагополучный — бывший наркоман, а теперь конченый алкоголик. Ко всему прочему, у него был гепатит С, цирроз. У нас лежал с огромной флегмоной, нога была просто страшной. Пытались лечить, но потом стало ясно, что без ампутации не обойтись.

Но этот Саша на ампутацию не соглашался. Во время очередной перевязки я стала его уговаривать: соглашайся, а то потом поздно может быть. А он говорит, что ничего не поможет. Что приходила во сне жена (такая же пьянь, которая несколько недель назад умерла в терапии от цирроза) и сказала, что Новый год они вместе будут встречать.

1 декабря он умер. Я не знаю, встречали ли они новый год «там», но факт остаётся фактом.

Это всего только три истории за два месяца моей работы в перевязочной, но их было намного больше.

[серебро]

Недавно прочитала объявление на автобусной остановке. Написано оно было на тетрадном листке в клеточку. Содержание было примерно такое:

«Кто украл кошелёк 6 сентября в автобусе №642, тот будет проклят, и вся его семья будет проклята. Кости переломаешь, глаза повытекают, сдохнешь в мучениях — месяца не пройдёт, если не вернёшь по адресу: (тут был написна адрес)».

Далее шли какие-то иероглифы, похожие на пентаграммы — в общем, от прочитанного осталось тягостное впечатление, как будто сама к этому каким-то боком причастна.

Села в подошедший автобус, поехала. Позади меня сидели две тётушки. От нечего делать стала прислушиваться к их оживлённому разговору, в котором как раз обсуждалось это объявление. Как выяснилось, написал его некий «Боря-пьянь». Одна из этих дам говорила:

«Я его с 77-го года, как в дом вселились, знаю. Страшный человек! Помню, в школе ещё учился, собак вешал в лесочке рядом с домом, издевался над всеми, кто на глаза попадался. Три раза женат был. Одна жена из окна выбросилась, другая пропала без вести. Может, сбежала, а может и… не успела. Третья сейчас в психушке. Соседи с оглядкой ходят, он, как напьется, начинает проклинать всех, бегает по подъезду, на стенах каракули пишет. По утрам горстки земли под порогом квартир постоянно находят. Не ладится жизнь у тех, кто живёт рядом с его квартирой. Говорят, если Борьку с утра встретишь, пиши — день пропал, готовься к неприятностям. Особо мнительные люди квартиры попродавали и разъехались, а те, кто приехал, мучаются и тоже пытаются съехать. Ведьмак, одним словом. Не работает, а всегда при деньгах, сыт, пьян, на такси разъезжает. Так что не завидую тому, кто кошелёк у Борьки спёр…».

Этот разговор, как и объявление, наверное, вскоре бы стёрся из моей памяти, если бы не случай, произошедший в эти выходные.

Утром в воскресенье я решила пройтись по магазинам. Вышла из дома и отправилась к остановке. Издалека около остановки увидела машину полиции и так называемую «труповозку». На остановке лежал большой черный мешок, вернее, труп в черном мешке. Возле него суетились люди и наш участковый. Близко подходить мне не захотелось, и я решила пройтись до следующей остановки пешком.

Вчера я встретила участкового и, конечно, поинтересовалась, что там, на остановке, произошло. Как оказалось, погибший был тем самым Борькой. Его нашли утром сильно избитым, руки и ноги переломаны, с одним выколотым глазом. Долго к нему никто не подходил, думали — пьяный, а он жив был ещё, лежал и стонал. Когда уже подошли, оказалось, что поздно.

Вспомнила тогда я его объявление: все, что он вору тому пожелал, с ним и случилось. В голове у меня не укладывается: если он сам был ведьмаком, то почему с ним такое произошло? Может, всё же есть предел злобы и у людей, желающих другим несчастья, и к ним всё обратно возвращается?

[серебро]

Было это месяц назад. У нас (а мы живём вдвоём с матерью) гостила моя пятилетняя племянница Юля — сестра уехала в командировку, а Юльку не с кем было оставить. Так как мама работает, возиться с племяшкой пришлось мне. Не то чтобы я её не любила, но няня — явно не моё призвание. В общем, продержалась я неделю, а потом уехала на дачу копаться в грядках и вернулась только через двое суток, да и то около трёх часов ночи (по пути сломалась машина).

Захожу в дом, свет не включаю, чтобы никого не разбудить. Зашла на кухню и чуть не умерла от страха: откуда-то из угла на меня кинулась Юлька. Толкнув меня, она выбежала из кухни и с плачем бросилась в мамину комнату. Мне стало стыдно — напугала девчонку, да и сама испугалась. Я ещё удивилась — что она там делала?

Утром спрашиваю маму — чего Юлька ночами бродит? Мама посмотрела на меня, как на больную, и сказала, что Лиза (сестра) её ещё позавчера забрала, а в нашем доме других детей нет. Но я Юльку видела так же ясно, как сейчас вижу монитор. Что же это было?..

Сказать, что я была шокирована — ничего не сказать. Она же подбежала ко мне, толкнула меня, я чувствовала её прикосновение!

Через пару дней мама пришла с работы взволнованная и попросила всё ей рассказать ещё раз, поподробнее. Когда я сказала, во что была одета Юля (а на ней тогда была белая ночная рубашка), мама сказала:

— У неё не было никакой рубашки, она спала в пижамке.

И точно, у неё была такая розовая пижамка, Юля её очень любит и спит только в ней.

Мама была расстроена — она сказала, что это дурной знак. И точно, через несколько дней Юля попала в больницу — опрокинула на себя горячий чайник и обожгла ногу. А когда мы с мамой пришли её навестить, на ней была белая больничная рубашка, точно такая же, какую я видела на «Юле» ночью...

[серебро]

Было это в июне 1996 года. Я тогда каждое лето проводил на Украине. Была у нас там мазанка (глиняная деревенская хата, кто не в курсе), купленная ещё в советском 1987 году в качестве дачи (сам я коренной москвич).

Так вот, в 1996 году я там шестое лето подряд жил с бабушкой. Иногда приезжал дедушка и очень редко — отец с матерью в отпуск. И когда мы жили с бабушкой одни, началась какая-то ерунда. По ночам, когда мы с бабушкой ложились спать, раздавался глухой троекратный стук в стене за холодильником. Знаете, как будто кулаком по крепко прибитой деревяшке. Три раза — тук, тук, тук, стоп. Пауза секунд на пятнадцать, потом опять — тук, тук, тук, стоп. И так раз по десять за ночь.

Я маленький был, не понимал ничего, а бабушка моя не подавала виду, что пугалась. Я тоже боялся больше не стуков, а бабушкиного «неподавания виду». Она всё пыталась меня успокоить, что это то птичка, то кротик, то веточка. Но я-то уже в шесть лет идиотом не был, понимал, что стена-то не внешняя. Какая еще птичка? Какое, к чертям, деревце? А стук был на высоте сантиметров шестидесяти. Крот, естественно, не полезет на стенку.

Продолжалась эта чертовщина около недели. Уже через несколько лет мне бабушка по секрету рассказала, что и холодильник от стены отодвинула (вдруг это он дрожит?), и водой святой по настоянию деревенских бабок угол тот окропляла. А уже совсем потом, лет в пятнадцать, я узнал, что ещё бабки говорили моей бабушке: «Ой, Зина, не к добру это, беда вас ждёт!».

В общем, у меня как раз в ту неделю (в конце июня) мать умерла. Связи тогда в селе никакой не было — бабушка это узнала из письма через неделю-две, а мне вообще только в Москве ближе к осени сказали, когда приехал. Мне бабушка говорила, что там бабки ей сказали — попрощаться мать приходила.

Мне сейчас двадцать два года, и я до сих пор объяснения тому стуку не могу найти. В том месте в принципе нечему было стучать. Собственно, из-за этой истории я и вполне доверяю другим подобным историям, ибо сам был свидетелем необъяснимого.