Олег Батлук

... У каждого времени есть свои отпечатки пальцев, по которым их легко опознать. В моем советском детстве таких было несколько...
 
Например, бабушки у подъезда. Мне казалось, что наши пятиэтажки так и сдавались в эксплуатацию вместе с этими бабушками в комплекте. С годами они все глубже врастали в лавочки. Старушки перед моим домом всегда оставляли на скамейке место с краю. Там сидел Гоша — кот с первого этажа. Гоша был глуховат, но при этом любил слушать разговоры бабушек. Может быть, потому, что они шелестели для него, как ленивый грибной дождик. По крайней мере, для меня эти разговоры шелестели именно так...
 
Или дворник. Дворники в то время были уважаемыми людьми. «Домовыми» двора. Его ангелами-хранителями. Их знала вся округа. И они знали всю округу. У нас работал дворник Володя. Татарин, плохо говорящий по-русски. Естественно, «Володя» было его псевдонимом.
Однажды он поведал кому-то, что взял себе имя, как у Ленина, чтобы добиться большего уважения от окружающих.
 
Но Володю и так все уважали, и без Ленина. Он состоял при нашем дворе несколько десятилетий. При нем рождались и умирали жильцы. По роду занятий внимательный к деталям, Володя хранил родословные в памяти. Он мог часами рассказывать внукам об их ушедших дедушках, причём в таких подробностях, которые не всегда были известны их бабушкам. Сам Володя никогда не старел, оставался всегда одинаковым и умер молодым в восемьдесят лет. Ушёл дворник в последний день листопада — настоящий профессионал. Его хоронили всем двором. По дороге процессии не встретилось ни листочка ни пылинки — лучше эпитафии не придумаешь.
 
Володя охотно общался со всеми. Как Глеб Жеглов, он держал в голове целую картотеку. Утром он мог крикнуть мне, малолетке: «Ну что, Бальтюк (тяжела была моя фамилия для татарина), сегодня сочинение писать да?», а вечером: «Эй, Бальтюк, тройка исправил что ли?» Володя был для всех нас ещё одним членом семьи. Некоторыми ребятишками он занимался больше, чем их родные отцы. Эти детки бежали из школы с почётными грамотами в руках, чтобы показать их Володе, а не у себя дома. Дворник радовался за них, как за своих детей. Возможно, потому, что своих у него не было. У него вообще за душой ничего не было, кроме метлы летом и лопаты зимой. Ничего, кроме самой души, огромной, на килограмм, при наших стандартных шести граммах, как посчитали ученые. Мы и были его семьёй...
 
И, наконец, политинформация. Этот странный идеологический аппендицит перед первым уроком. Я слышал, ее опять собираются вернуть в школы. А что, лично я не против, пусть детки повеселятся. У нас политинформация была той ещё клоунадой.
 
Наша классная руководительница, женщина в возрасте, с букетом болезней, ненавидела утро. Утро — это вообще время молодых. Только юные и здоровые его любят. А мы, старые и больные, а порой, чего скрывать, и просто похмельные — утро ненавидим. Поскольку советское утро начиналось с политинформации, учительница ее терпеть не могла. На моей памяти она не провела ни одного такого урока. Их все провёл я. Меня каждый раз единогласно выбирал класс. Ритуал повторялся в точности изо дня в день. «Кто сегодня прочтёт политинформацию?», — трагически вопрошала классная. «Батлук!» — орали все в один голос.
 
Меня выбирали потому, что вместо политинформации я пересказывал одноклассникам Жюля Верна. У нас дома было полное собрание сочинений. Классная руководительница засыпала при первых звуках моего голоса и просыпалась ровно через пять минут. Как Штирлиц под Берлином. Профессиональное, годы тренировок. Эти пять минут политинформации были только наши, детские, антивзрослые и страшно антиполитичные.
 
Случались, конечно, и казусы. Классная, бывало, просыпалась в самый неподходящий момент. Например, когда профессор Аронакс с Недом Лендом впервые попадали на «Наутилус». Но я, как рассказчик, всегда следил одним глазом за периметром. И был готов к любым неожиданностям. «Кто вы? — спросил профессор незнакомца», — произносил я зловещим голосом. Класс полулежал на партах от предвкушения, подавшись вперёд. И тут просыпалась учительница. Мутным заспанным взглядом она обводила класс и останавливалась на мне.
 
«Кто вы?» — по инерции успевал повторить я, прежде чем замечал движение в периметре. «Брежнев!» — моментально исправлялся я. Класс продолжал лежать на партах, но уже беззвучно давясь от хохота.
«Молодец, Батлук, продолжай», — бормотала классная и засыпала снова...
 
Бабушки на лавочках, родной дворник Володя, уроки политинформации — мое советское детство, где ты? Наверное, до сих пор плаваешь где-то в бескрайнем океане прошлого неуловимым наутилусом под командованием молчаливого капитана Брежнева, хранящего твои тайны.