Когда я жил в общаге (самостоятельности хочется, а денег на съем нормальной квартиры не было), ко мне прискакало маленькое дикое взъерошенное черное пятно. Сожрало кусок рыбы, перевернуло кактус, нагадило в углу и осталось жить.

Пятно выросло в котяру, о котором до сих пор с содроганием вспоминают все друзья и брат. Я ж не кошатник в классическом смысле. Мне вот эти все котики в вазах, диванные персы и прочие выставочные предметы неинтересны. Мне животные интересны в их естественной среде обитания. Там, где смерть реальна, а за едой надо бегать.

Животные мне интересны как животные, без всего этого слюнявого очеловечивания «ой, собачка стоит на задних лапках», «ой, котик бегает в колесе», «ой, тюлень играет мячиком». Приползло жить ко мне? Живи, нет проблем. Но уважай меня. А я уважу тебя. Как животное, а не экспонат выставки.

Так и вышло. Я не был ему хозяином, он не был «моим» котом. Мы дружили. Василий строил всех гостей. Встречая, просто перегораживал вход в комнату и (особенно!) на кухню. Медленно осматривал своими желтыми блюдцами. И потом по критериям, мне неизвестным, принимал решение «все хорошо, пусть живет» или «он будет у меня страдать».

Желание сюсюкать и утипутять, мять котика, трясти его и жмакать у гостей пропадало быстро. После первой порции йода и бинтов – руки Василий рвал знатно, в клочья. Если кто-то хватал за хвост, пинал, прижимал или просто не давал коту пройти по своим делам, я молча шел к аптечке и считал про себя. Пять... четыре... три... два... один... ага.
«Андрюха, уберииииаааааа его от меняяяаааа!»

Дисциплина была железная. Никто не трогал меня. Никто не трогал кота. Все научились вешать свои сумки и рюкзаки в шкаф. Ибо если что-то бросалось на пол – Василий не метил стыдливо, нет, что вы. Исподтишка это для трусов. Он открыто подходил и мощно, нахально, обильно мочился на брошенный на пол кожзам. «То, что на полу – либо Андрея, либо мусор».

Раз в месяц Василий уходил с выражением морды «мне надо!». Приходил через пару дней тощий, со свежими ранами, жрал и отсыпался. Ворюга, умница такой. Еду тырил у всех соседей в округе. Прямо со столов.

Решив доконать соседку-пуделевладелицу, сожрал у нее полтора килограмма только что сваренной рыбы. Вспомнив про вежливость, решил сказать «спасибо». Соседка как раз на диване спала. Васька лизнул ее в нос. Соседка открыла сонны вежды и увидела перед собой черную харю с рваным ухом и желтыми порочными глазами. По-моему, после этого у соседки закончились слова. Все, чем она могла общаться со мной – всхлипывания, пузыри ртом и тихие стоны.

Драчун. Соседскому боксеру выбил глаз. Ибо нефиг мешать травку щипать. Крики соседей «ваш кот нашу сабааачку» были слышны по всей Лукьяновке. Я пожал плечами и посоветовал не выпускать собаку на улицу без поводка, когда там Василий витамины собирает. Все соседские и уличные коты были биты.

Единственное, что Василию не удалось побить, сожрать или стырить – кактус Ганс. Кот терпеть его не мог. Укусить или утащить нельзя. У них была вражда, и Ганс почти победил. Засох от постоянного скидывания на пол, бедняга.

Еда. «Вискас»? Жрите сами. Василий игнорировал эти катышки. Так, для приличия – «я видел, что ты старался, Андрей» – мог пошамкать парой кусочков. Он был готов голодать, но от спецкормов для котов отказывался в принципе. Свиная селезенка – да. Мясо – да. Молоко – да. Яйца – да. Все, что можно стырить со стола – да, ооо да! Живая рыба – да-да-да-да-да, сюда ее, сюда! За нее он мог убить.

И при всем своем великолепном хулиганском характере он прислушивался к моему состоянию. Когда я застудил почки – грел спину. Сам приходил, залезал на спину, не обращал внимания на мои отпихивания и окрики. Залезал и грел. Когда меня отпускало – уходил. Воровать и драться.

Он удрал потом – надоело ему жить в квартире. Сейчас он, наверняка, уже в другом кошачьем мире. Хорошей охоты ему там. Мерзавцу эдакому.
Е. Смекалкина