Попутчики
Я задержался в Туле, но опоздать я не хотел, поэтому вместо привычной маршрутки до юга Москвы выбрал электричку.
Был ноябрьский вечер, причем, будничный. И народу в вагоне было, на удивление, мало. Я сел в восьмой вагон, на одну из свободных скамеек, ближе к окну. Лицом в сторону движения. До Москвы из Тулы ехать примерно три с половиной часа, мне до этого приходилось кататься на такой электричке. Я уже не маленький мальчик, поэтому насчёт длинного пути не расстраивался, воткнул наушники и, закутавшись в куртку, начал дремать. Мерный стук колёс, тёплый свет. Вечереющая Россия за окном и мягкие мелодии медленно убаюкивали меня.
Альбом, что я включил и слушал, состоит из 10 песен, в среднем, по четыре минуты каждая. Когда я почувствовал «это», шла восьмая песня. В полудреме я узнал песню и приоткрыл глаза. Свет из тускловато-желтого стал белым, как у ламп дневного света. Я не придал этому значения и лишь поёжился от холодка, который забирался за шиворот. Я, как и прежде, сидел один на своей лавке, попутчиков было немного, и я обратил внимание, что не все из них были со мной с отправления — часть «туляков», что сели со мной, куда-то ушла. Новые попутчики, казалось, не придавали необычной пустоте вагона никакого значения. Я поковырялся в плеере и поставил в список воспроизведения следующий альбом. Он, в целом, длится минут пятьдесят. Вновь укутавшись и расслабившись, я попытался задремать. Дальше, периодически просыпаясь, я замечал, как из вагона в тамбур уходят испуганные «туляки». Несколько раз меня будил шум хлопающих дверей, и я замечал обеспокоенные лица моих «оригинальных» попутчиков, убегающих в соседний вагон. Но музыка играла, куртка грела, и я вновь впадал в сладкую дрёму, пока на окончании последней песни второго альбома, через полтора часа после посадки в электричку, я не проснулся. Причём, как ни банально, резко. Дремота и зыбкость восприятия исчезли в секунду. Я поёжился, пробираемый сильным холодом. За окном было темно. Свет, не греющий, а такой же холодный, как и сквозняк в вагоне, освещал вагон хорошо. И только теперь, по-цыплячьи вытянув шею, я осмотрелся вокруг.
Первое, что я заметил: в вагоне ни одного оригинального попутчика, что сели со мной в Туле. Лишь пришлые. Я легко их отличил, потому что туляки были одеты, как подобает жителям крупного самодостаточного областного центра. Окружающие попутчики сели явно на промежуточных остановках. И мужчины, и женщины были одеты в тёмных цветов одежды без каких-либо лейблов или опознавательных знаков. Второе - все они улыбались. Неестественно, не как обычные люди. Улыбка была странной, необычной. Ни такая, как после хорошей шутки или после тёплых воспоминаний где-то в уме. Нет. Даже не хитрая ухмылка. Создавалось впечатление, будто весь вагон (я насчитал 11 человек) решил улыбаться без всякой причины. Они просто корчили улыбающиеся лица. Я поёжился, выключил плеер и несколько минут вглядывался в окно. Глухой лес, хотя периодически на такой оживленной линии должны встречаться селения. Я вглядывался на протяжении десяти минут. Ничего. Лес. Глухой. А когда была последняя остановка? Я не мог вспомнить этого и уж тем более - когда вошли все те люди, с которыми я сидел в этом вагоне.
Белый свет неприятно резал глаза. Я вытер выступившие слёзы, обернулся и понял, что сижу не один: напротив меня, на краю противоположной скамьи сидел парень и улыбался. Всё бы ничего, но смотрел он прямо мне в глаза. Мне сперва, как скептику, показалось, что это очередной сельский «бык», которому захотелось попугать городского. Я громко хмыкнул и, расправившись на скамье, воззрился на него в ответ. Но это не сработало, и очень скоро я ежился от страха. Парень не реагировал на меня. Он так же, не мигая, улыбался и смотрел. Я хмыкал, грозно морщил брови, подмигивал, но это не работало. Вообще. Он смотрел и улыбался. Я спросил: «Что надо?». Парень молча смотрел на меня. Я поднял голову и заметил, что все, кто был в вагоне, стягиваются к нам. Ко мне. Толпа попутчиков в тёмном собиралась ближе. Причём, их перемещений я не видел. Отвлекаясь на смотрящего в упор парня, я не успевал заметить движения. Вот женщина в очках за три ряда позади меня... а вот за два ряда... а теперь за один. Я испугался и вновь смахнул набежавшие из-за яркого света слёзы. Стряхнув влагу с глаз, я огляделся и вскрикнул. Вокруг нас сидели ВСЕ «тёмные» пассажиры. А парень... Парень улыбался сильнее. Я видел его зубы, и мне они не понравились. Я дрожал. Это были острые клыки — причём все его зубы были клыками. Они составляли идеальный прикус — один клык на один. Вокруг сидели остальные — я почему-то подумал, что они все заодно.
Вдруг в дверь впереди, громко свистя в свисток, вошёл контролёр. Попутчики резко обернулись и, как мне показалось, сузили глаза. Контролёр крикнул: «Сюда, парень, ты, в красной куртке! Да вставай уже и беги сюда!». Я, не раздумывая, побежал к нему. Он стоял в тамбуре, придерживая дверь. Свет слепил глаза, но я почти на ощупь добежал до тамбура. Обежав его, я ужаснулся: вся компания стояла позади скользящих дверей, а парень уже не улыбался. Он зло шевелил челюстью, будто грызя самого себя за зубы. Компания позади него, казалось, жутко злилась: их брови искривились, а губы сжались в ненавистном оскале. Контролёр снова дёрнул меня и втащил в переход между вагонами. Когда я попал туда, мне внезапно стало плохо, голова закружилась, а на виски начало давить.
«Всё в порядке, успокойся. На, вот, воды выпей», — поднимая меня с пола, сказал мой спаситель. Я осмотрелся — я уже был в другом вагоне. Рядом стояло несколько курильщиков, они удивленно смотрели на меня, поднимающегося с пола. Контролёр вручил мне бутылку воды и велел идти за ним. Я, радуясь спасению непонятно от чего, шёл по вагонам следом за ним. Обычные люди, кое-где толкучка, блики деревень и крупных городов за окнами, тёплый жёлтый свет... Дойдя до головы поезда, мы прошли в небольшую комнату, в которой контролёр мне попытался всё разъяснить.
- Ты сам-то как? А то, бывает, те, кого успеваем вытащить, того... умом трогаются. - Произнёс контролёр
- Нормально! - Отмахнулся я. - Скажи хоть что-то!...
- Вопросы, всегда вопросы... А вот и чай, выпей. - После этих слов контролёр начал свой рассказ.
"Я на этой линии уже пять лет, и раз в полгода кого-то затягивает, чаще всего тех, кто засыпает и не обращает внимания на вагон и на всё вокруг. Обычно-то люди сами понимают, что дело другой оборот принимает... Не знаю я, почему именно парень! Просто так бывает. Я, когда пришёл сюда, тоже думал, что надо мной подшучивают, а потом сам наткнулся. Иду по поезду, и вдруг вагон какой-то... не такой. Тогда меня самого чуть не затянуло. А чёрт его знает, как спасся... Потом вроде получалось спасти таких, как ты, забытых. Умные-то сами в другой вагон уходят, как увидят этих попутчиков... Да не видно, когда они появляются! И вагон этот... Странная история с ним. Вроде есть, а вроде, и нет. Как будто, ниоткуда. Лишний восьмой. А потом пропадает с такими, как ты, внутри. В прошлом году я не успел. Сидел молодой парень, как ты, за ноутбуком. Работал, что ли... Не заметил, как окружили. Ты-то ещё цел оказался. А он на одной скамье с этим, что зубы скалит. Прямо в толпе. Я и крикнуть не успел, как всё исчезло вместе с парнем и этими людьми. И вагон обычный стал — без этого света, пассажиры, селения за окнами, а не лес. Спрашивай не спрашивай — не знаю, что это. Ты, главное, парень, шум не поднимай, нам и без шума хлопот хватает. Сейчас они чаще появляются".
Примерно так звучал монолог контролёра. Я выслушал, но больше ответов не получил, да и сам он немного знал. Выходит, что где-то на путях в поезд вклинивается лишний вагон с попутчиками, причём появляются они не сразу, а медленно, словно ниоткуда. Постепенно большая часть людей со страхом сбегает в соседние, пока в вагоне не остаются новые попутчики и жертва, а затем щёлк - и нет вагона. Вместе с жертвой.
Я был изрядно напуган, но прошло время, и я начал искать ответы на вопросы. В свободные дни я регулярно в одно и тоже время начал ездить на электричке по этому пути — туда и обратно. А позже, когда зародились первые подозрения, уже в любое время, на всех рейсах.
А теперь читай внимательно — НИКОГДА НЕ СПИ В ЭЛЕКТРИЧКАХ. Никогда не отвлекайся ни на что. И если свет стал бледно-белым, если за окнами густой лес, беги из вагона. Уходи, если рядом с тобой сел улыбающийся незнакомец. Уходи туда, где люди. Они делают так каждый раз. Каждый раз. Контролер ошибается — такое случается КАЖДЫЙ РЕЙС. Часто они остаются ни с чем. Но они выходят на охоту всегда. Всегда. Когда-нибудь ты почувствуешь неладное, взглянув на сидящую рядом с тобой странно улыбающуюся женщину. Прошу тебя, убегая из вагона, захвати с собой тех, кто не замечает, спаси их.
Я встречаюсь с ними почти всегда. Иногда я вывожу кого-нибудь под случайным предлогом, иногда мне приходится силой вытаскивать тех, кто не видит происходящего, а иногда я не успеваю. Но я устал — я пробовал предпринять что-нибудь, но ничего не работает. Если стрелять в них, всё мигает, а вагон становится обычным. Очень сложно объяснить, почему ты стоишь в тамбуре с дымящимся пистолетом в руке. Молитвы не работают, святая вода тоже. Я устал кататься туда-сюда, стараясь понять, что это. Пропавшие люди — их просто не находят нигде. Я пробовал фотографировать вагон, но на фото он обычный. Я пробовал заговорить с ними, но они лишь улыбаются. Я пробовал ждать, следить за ними, но сладкая дремота, несмотря на литры кофе, чуть не убила меня. Я снова оказался в ситуации, подобной первому разу. Но в этот раз я сам успел сбежать, прежде, чем они пересели поближе.
Я не могу продолжать. У меня есть работа, должна быть личная жизнь, а я трачу свободное время, катаясь из Тулы в Москву и обратно. Я перерыл всю историю и вагонов, и линии, и мест, и пассажиров — ничего! Пусто. Ни намёка. Я просто не знаю, что это, кто они. И я сдаюсь — я пишу это, чтобы ты, конкретно ты, смог что-то сделать. Я устал. Не знаю, происходит ли это на других линиях. Но самое страшное, что недавно у них появилось пополнение: у одной из попутчиц я увидел на руках годовалого ребёнка. Он ещё только учится улыбаться.
Разрешение на отпевание подписаноС моим братом Вячеславом случилась беда. Жили мы в разных городах: я в Вильнюсе (Литва), а брат с семьёй – на Украине. Иногда в гости ездили друг к другу, созванивались.
В апреле 1987 года я им позвонила, жена брата Валентина с тревогой сказала: "не могу понять, что с ним происходит. У него какие-то неприятности на работе, сильно переживает, ходит, сам с собою разговаривает, руками размахивает". Когда она к нему обращается, то муж как бы приходит в себя. Иногда встаёт ночью, ходит по комнате, кому-то что-то доказывает. Но говорит невнятно, слов не поймёшь. Валентина сказала, что боится за него, как бы в психбольницу не попал.
Когда я позвонила им в следующий раз, к телефону подошёл сам брат. Спросила у него, как здоровье, как дела? Он сказал, что всё наладится. Мы договорились, что он возьмёт отпуск и приедет ко мне, ему надо отдохнуть. В течение недели брат должен был сообщить телеграммой, когда его встречать.
Накануне мне приснился сон. Море, чистая вода, чистый песок на берегу. Но в море недалеко от берега огромный камень-валун. Я быстро проплыла мимо этого валуна, а брат никак не может решиться. Ходит по берегу, с какой стороны ни подойдёт, камень всё стоит у него на пути, мешает. Я его зову, рукой машу, говорю: обойди стороной, я же проплыла. Но он так и не решился.
Сон я разгадать не сумела, одно успокаивало: вода была чистая, жаль, что брат не последовал за мной.
Ждала от него телеграмму, вечером получила. На похороны. Сразу даже не поняла, кто умер. Имя брата в телеграмме есть, а кто умер, понять не могу. Ему было 46 лет – какие похороны?
Вот вам и сон-вещун. Я сумела преодолеть препятствие, а брат нет.
На другой день я прилетела к ним. Оказалось, что он покончил с собой, повесился в гараже. Когда утром не пришёл на работу, стали искать. Дверь в гараж была приоткрыта, горел свет, там его и нашли.
Не понимая, что делает, он сотворил грех. Мы с ним православной веры, крещёные, правда, я ходила в церковь, а он нет – коммунист, им было строго запрещено. Наши бабушка и мама отмечали все церковные праздники, соблюдали пост. Если бы он успел приехать ко мне, этого бы не случилось. Мы сходили бы в церковь, помолились, исповедовались. Знаю, что в душе он верил в Бога. Ну почему он не успел приехать?
Брата не отпевали, где его хоронить, решил отец, тоже коммунист. После похорон я уехала домой в Вильнюс, надо было выходить на работу.
Я ходила в церковь, всех поминала, ставила свечи. А как поминать самоубийцу?
Периодически звонила Вале, она говорила, что Слава ей всё время снится. В квартиру не заходит, стоит в проёме двери в грязной спецодежде (брат работал мастером в ремонтной бригаде). Молча стоит, небритый, нестриженый, с опущенными глазами, и ни слова не говорит. Когда ни позвоню Вале, она рассказывает, что уже устала от этих безмолвных снов, очень угнетающе они действуют. Кроме сочувствия, я ничем не могла ей помочь.
Знакомые предложили обратиться к батюшке – отцу Владимиру, который проводил службы в православной церкви, находящейся на территории кладбища на улице Лепкальнё. Я поехала в эту церковь, отстояла молебен, а потом обратилась к батюшке со своей бедой. Он сказал, что на отпевание самоубийцы никто не согласится, это грех, никто не станет брать на себя такую ответственность. Но посоветовал обратиться с просьбой к архиепископу.
Всю дорогу я шла с молитвой, просила, чтобы меня хотя бы выслушали. Может, Бог был рядом, когда моя душа открылась в исповеди. Священник внимательно меня выслушал, доброжелательно, не перебивая. Потом предложил зайти к ним минут через двадцать, поскольку этот вопрос решает архиепископ.
Я знала, что сейчас всё решится, и если не дадут положительного ответа, то такова воля Божья.
В положенное время я зашла, документ (разрешение на отпевание) уже был отпечатан. В моём присутствии его зарегистрировали в книге и вручили мне. Документ подписал архиепископ Виленский и Литовский. Фамилия, подпись, печать.
Это произошло в апреле 1990 года, прошло как раз три года со дня смерти брата. Столько лет минуло, а я до сих пор не могу поверить, что всё это было.
Когда я показала документ отцу Владимиру: он даже удивился, сказал, что это крайне редкий случай. Согласился провести отпевание.
На середину церкви вынесли распятие Христа Спасителя, покрытое тёмной вуалью. Церемония отпевания прошла торжественно, горели свечи, пел церковный хор. Я вроде и не плакала, но слёзы безостановочно сыпались, как горошины. Слёзы облегчения. Я мысленно произносила: прости, Господи, заблудшую душу раба Твоего Вячеслава.
После отпевания с распятия сняли тёмную вуаль, и от него как будто сияние пошло. Мне дали запечатанную освящённую землю и недогоревшие свечи, батюшка объяснил, что с этим нужно делать дальше.
Вечером я самолётом прилетела на Украину, позвонила невестке. Договорились, что утром едем на кладбище.
Утром Валя всё порывалась что-то сказать, я чувствовала – что-то радостное. Но не велела ей рассказывать, отложили на потом.
Приехали на кладбище, привели в порядок могилку, и, как объяснил мне отец Владимир, я высыпала на неё землю крестиком. Зажгла не догоревшие в литовском храме свечи и, глядя на фотографию брата на памятнике, сказала:
– Братец, это всё, что я смогла для тебя сделать.
Смотрю на фотографию, а у него глаза заблестели и как будто даже просветлели. Я даже замерла, дух перехватило. Тут Валя как вскрикнет:
– Посмотри на его губы, он улыбается.
Мы обе в шоке сели на лавочку, привести себя в чувство. Как это понять? Мы ничего подобного не предполагали, и нас никто не предупреждал.
Успокоились, а потом Валя рассказала, что ей впервые за три года приснился сон. Как всегда, её муж стоит в проёме двери, но одет в чистый костюм-тройку, в котором мы его похоронили, постриженный, побритый. Радостно сообщает: «Валя, а я теперь живу в другом доме! Мне здесь хорошо».
Я рассказала ей об отпевании и обо всех событиях, связанных с этим. Если разложить в хронологическом порядке, то получается, что все события произошли за сутки: в субботу утром отпевание в церкви Вильнюса, перелёт на Украину, вечерний звонок Вале, её сон ночью и неожиданное преображение фотографии утром на кладбище. Ровно сутки. Пути Господни неисповедимы! Надо полагать, что Бог его простил и принял.
Это хорошо, что у меня нашлись друзья в Вильнюсе, помогли и подсказали. Мой случай не является советом для других в подобных случаях. Терпите и молитесь. Душевного вам покоя. Да хранит вас Господь!
Из письма Лидии Александровны Павлюк,
г. Тольятти, Самарская область
КартинаСовсем недавняя история - про картину. Произошло все где-то год назад.
Ко мне приехал мой друг Дима. Он - галерейщик, то есть выставляет и продает произведения искусства, картины. Дима давно пытается приобщить меня к высокой живописи и научить отличать ранних барбизонцев от поздних дадаистов. Но я как-то с трудом врубаюсь в тему.
Так вот, звонит мне Дима, очень радуется, что я дома и через несколько минут появляется на пороге - с массивным таким полотном.
- Слушай, пускай этот холст у тебя поживет, - просит друг.
Оказывается, одна коллекционерша из какой-то крутой международной организации купила картину нашего модного художника - Димка как раз обеспечивал эту сделку. То есть покупка вроде бы произошла, а потом коллекционерша вдруг решила отказаться от приобретения, вызвала Диму и попросила вернуть полотно художнику. Друг картину взял, в машину погрузил. Позвонил художнику и выяснил, что тот сейчас за границей и будет приблизительно через месяц.
Тут возник вопрос, что делать с полотном - не мотаться же по городу с дорогущей картиной. Димке предстояли две-три важные встречи. Его галерея закрыта на ремонт. Сам живет далеко в Подмосковье. Оставались друзья.
Так что Димка явился ко мне, быстренько снял висящий над диваном мой портрет и водрузил картину.
- Вот, приобщайся. Произведение одного из наших лучших!
И умчался по делам.
Я начала приобщаться. Ну, не полный восторг, но очень даже симпатично. Из легких мазков складывается приятный такой пейзаж. Синие штрихи - море, голубые - небо, желтые проблески - солнечные блики в воде. Из коричневых мазков складываются скалы на берегу. Ну, пусть себе повисит, тем более недолго.
В тот же день приходит мой знакомый компьютерщик - ставить новые программы. Возится с машиной, а потом садится со мной пить кофе: я на диване, он на кресле, лицом ко мне. Сидит и вдруг начинается дергаться, отворачиваться.
- Что такое?- спрашиваю
- А что за жуть у тебя над диваном висит? Просто смотреть туда не могу!
- Это не жуть,- говорю,- а выдающееся произведение современного искусства. Временно облагораживает мою стену. Не понимаешь - не рассуждай.
- А что ж у этого выдающегося такая тематика мрачная, - возмущается компьютерщик.
- Где мрачная? Все очень даже оптимистично!
- Ага, отпевание покойника, зашибись как оптимистично!
- Какое отпевание?!!!!!!!!
- Да посмотри же, - компьютерщик выскакивает из кресла, становится коленом на диван и начинает пальцем водить по картине - Вот батюшка стоит, вот гроб с покойником, вот толпа родственников, чтобы попрощаться.
Поворачиваюсь к произведению. Вот черт! Ведь действительно - силуэты священника, гроба, толпы людей. А те желтые мазки, что казались бликами на воде - вроде бы намек на иконы на стенах церкви.
Трясу головой, пытаюсь снова настроиться на волну "море-солнце-скалы". Не получается! Я же не внушаемая!
- Я бы такое вешать у себя не стал, - мрачно говорит компьютерщик и начинает прощаться.
Закрываю за ним дверь, возвращаюсь к картине. Снять что ли? А с другой стороны на то она и ассоциативная живопись, чтобы каждый видел что-то свое. Ладно, пусть висит, решаю я и на какое-то время забываю и о картине, и о странной метаморфозе изображения. Забываю до тех пор, пока мне на работу не звонит компьютерщик.
- Извини, не смогу к тебе сегодня прийти. Я не в Москве. У меня отец умер, только вчера похоронили. Так что, я пока побуду дома, в Ярославле. Надо матери помочь.
Оказывается, его отец, здоровенный и нестарый еще мужик, никогда ничем не болевший, вдруг свалился. Кровоизлияние в мозг. Скорая не успела. Сын приехал к похоронам, точнее к отпеванию.
"Все, сниму картину",- думаю я всю дорогу домой. Подхожу к полотну. А оно опять демонстрирует мне солнечный морской пейзаж. Как будто просит - ну не снимай, ну пожалуйста. Я стою и пытаюсь понять, как среди этих коричневых штрихов я рассмотрела гроб. Ну, не вырисовывается мрачная церковная процедура. И картина остается висеть над моим диваном.
Через несколько дней ко мне заваливается веселая компания. Точнее мы сначала хотели пойти в любимую кафешку. Выяснили, что она закрыта, и отправились ко мне. Быстро соорудили что-то поесть, сели за стол. Начался обычный треп, хохот, словом, веселуха. На картину обратила внимание только моя приятельница - Инна.
- Что, сильно модный художник? А он, наверное, свою иномарку грохнул. Вот и нарисовал картину про ДТП! А тачка, наверное, у него дорогущая была.
Осторожно, пытаясь не привлекать особого внимания, разворачиваюсь к картине. Ну конечно! Коричневые силуэты машин. Вон одна перевернулась, у другой покорежен бампер, грузовик поперек дороги... А желтые мазки - один из бедолаг, вляпавшийся в это автомесиво, уже горит... Зачем я это на стене оставила!
Но тут кто-то предлагает поехать в клуб, дружно одеваемся, дружно выбегаем на лестницу. И снова я забываю о картине. И снова меня возвращает в реальность телефонный звонок. Общая знакомая, рыдая, сообщает:
- Слушай, Инна разбилась. На машине. Сейчас в реанимации.
Еду домой, повторяя про себя: "Сейчас же сниму картину. Сейчас же запихну куда подальше!"
Врываюсь домой, включаю свет. И застываю перед полотном.
По спине бегут мурашки, ноги становятся ватными. На картине уже не пейзаж, не отпевание и не авария. Я вспоминаю, что муж моей крестной. (эта семья мне ближе родственников) последнее время чувствовал себя плохо. Болело сердце.
Звонок бьет по нервам. Телефон звонит и звонит, а я боюсь снять трубку, потому что уже знаю, что мне скажут. Потому что вижу на картине женскую фигуру, склонившуюся над кем-то, кто лежит на полу.
У мужа крестной случился обширный инфаркт. Он упал в кухне, и крестная безуспешно пыталась его поднять.
Из больницы (крестный - в реанимации, туда не пускают) возвращаюсь домой. Срываю картину со стены (она вроде бы опять пытается подмигнуть мне бликом на воде), заворачиваю в первую попавшуюся простыню. И - подальше, за шкаф!
Хватаю телефон, звоню Диме.
-Сейчас же! Немедленно!!! Забери! Эту гадость! Из моего дома!!!!!!
Димку проняло и через два часа он уже у меня, хотя стоит глухая ночь. Слушает мои объяснения и пытается возражать.
- Слушай, ерунда какая-то. Совпадения. Такого же не бывает.....
Но потом хлопает себя ладонью по лбу.
- Слушай, а теперь ведь все вырисовывается точно.
Оказывается коллекционерша, недавняя владелица жуткой картины, известна в своих кругах, как тетка, которая, за копейку удавится. А тут, возвращая полотно, не стала требовать, тут же предоставить ей деньги. Даже сказала Димке:
-Если художник сразу не сможет отдать, не страшно. Можно по частям.
И потом прошептала на ушко уж совсем неожиданное:
- Даже если всю сумму не отдаст, ничего. Не разорюсь!
И только постоянно Димкина замотанность и занятость помешала ему понять, что дело, в общем-то, нечисто.
Остаток ночи мы метались по городу в поисках места, где можно было бы безопасно пристроить картину (Димке как-то резко расхотелось везти ее к себе домой). Наконец оставили ее в запасниках у друга, Димкиного друга. Хозяин запасника надолго уехал из страны, и было ясно, что в ближайшее время на полотно никто не наткнется.
Потом приехал автор картины. И Димка отдал ему полотно, не разворачивая, в моей простыне.
Мне он пообещал рассказать художнику обо всем и попросить не продавать картину. И, кажется, обещание выполнил.
Нету молока!История произошла в далёкой глухой деревне у подножия Уральских гор в начале прошлого века.
Разродилась молодая первенцем. Но не было радости в семье, потому что не пришло у роженицы молоко - сцеживалась кровью. Вся родня была в ужасе. Дитё голодным криком исходило. Козье молоко в младенце не приживалось, а из груди его молодой матери текли густые струи крови. Бабка, видя, что творится с дочерью и внуком, начала теребить своего мужа, мол, запрягай телегу, дочь надо спасать, вези её сам знаешь куда. Отец знал, куда ему предлагала жена поехать, поэтому махал кулаками, топал ногами и орал, что ни в жизнь не послушает дурную бабу, которая не ведает что говорит! А везти молодую предлагалось в деревню, которую вся округа объезжала за семь верст, потому что в той деревне что ни двор – колдун, что ни дом – ведьма. Но с такой бедой в бескрайних оренбургских степях бежать было особо некуда, только туда.
Сутки уговаривала отвезти дочь в ту деревню и нашла-таки слова, которые отца проняли. Сказала, мол, это только первый народился, а следующих родит – что девка делать будет? Чем детей выкармливать станет?
Наутро отец запряг телегу, посадил дочь, и поехали они вдвоем в ту деревню. Приехав, встретили у колодца женщину, которая вместо приветствия сразу спросила, с какой бедой они явились? Отец рассказал, что творится с его дочерью, и баба указала рукой – вам в тот двор, там помогут.
В указанном доме жил седой косматый старик, который пригласил войти и, не задав ни одного вопроса, попросил у молодой обручальное кольцо с пальца. Налив в миску воды и бросив на дно колечко, он, что-то нашептав, подозвал молодую к себе и велел в кольцо смотреть. Кого увидит – от того беда пришла. Молодая только глянула в кольцо, а там - быть того не может! Нюрка, подруженька лучшая, любимая! А косматый велит отцу: "Сегодня режь овцу, мясо кусками руби и все куски до последнего мне вези. Завтра на рассвете жду вас."
Приехав домой и рассказав всё жене, отец наотрез отказался овцу резать. Щас-с, этому черту косматому целую овцу до последнего куска! Не дождется! Да только жена на горле повисла – режь, говорит! Для спасения дочери всё сделаешь. Зарезал овцу, нарубил мясо и наутро с дочерью был у того деда. Дед мясо взял, но сказал, что это не для него. Мясо нужно будет кидать собакам, когда поедут обратно домой. И чтобы всё раскидали, ничего обратно в дом не привезли! Это настрого наказал и вернул мясо обратно.
Домой доехали быстро, всю дорогу за телегой бежала свора голодных псов (откуда только взялись?!), которые на лету хватали и заглатывали куски мяса. Войдя в дом, молодая пошла к ребенку и приложила его к груди, как велел старик. И, счастливая, видела, как сын с жадностью ест, а в уголках его губ выступают капельки белого молока. А отец с матерью в это время держали оборону у входной двери, в которую билась Нюрка, крича, что ей срочно надо видеть их дочь по важному делу.
Молодую звали Оля – это моя бабушка. Она родила пятерых детей. Четвёртым родился мой отец.
Оля и Нюра сохранили хорошие отношения и остались приятельницами. Нюра со временем стала очень сильной целительницей и настолько прославилась, что к ней обращались за помощью высокопоставленные люди. Замуж она не вышла, и детей у неё не было, потому что всю жизни любила только одного человека – Ольгиного мужа (моего деда), который погиб, сгорев в танке, в Великую Отечественную войну.
ДругуВстреча была назначена на сегодня, на той же самой скамейке, что и всегда. Мы договорились о ней ещё прошлой осенью, когда деревья рядом с его новым домом сбрасывали сухим дождём свои листья, засыпая траву красивым ковром.
Виталий переехал чуть менее пяти лет назад. За это время мы с ним виделись около десяти раз, но прошлой осенью так и не смогли как следует поговорить. У него были гости. Тогда-то я и пообещал, что обязательно приеду весной.
Сегодня, стоя в своей уютной, залитой утренним солнцем кухне, я попивал крепкий кофе и думал о том, что рассказать Виталию, о чём было бы интересно спросить его. Подготовив в уме приличных размеров рассказ и несколько незамысловатых вопросов, я стал собираться на встречу. Обычно мы сидим на скамейке возле его нового дома по нескольку часов в день, в течение двух–трёх дней. Так как на улице сегодня довольно прохладно, я надел тёплую толстовку с капюшоном и холщовую куртку поверх неё.
Когда я сел в автобус, который ехал к месту встречи, мне вспоминались мои юные школьные годы. Именно тогда-то мы с Виталиком и стали лучшими друзьями…
Признаться честно, я боялся школы. В основном это было связано с моими родителями, которые в штыки воспринимали любую плохую оценку и даже не брезговали рукоприкладством. Наказывали практически за всё. Бывали такие моменты, что я не мог делать домашнее задание, потому что от отцовского ремня болела спина и то, что ниже неё, глаза не видели из-за слёз, а уши болели от постоянного крика и ора.
Я был меж двух огней. Школа и дом. Дома мне доставалось из-за плохой успеваемости в школе, а в школе доставалось, потому что из-за домашних проблем я не мог сделать уроки. Замкнутый круг.
Дома не было ни капельки позитива: пьяный отец, из-за этого нервная мать. А в школе был Виталик. Наш классный Джим Керри. Мог рассмешить, ну или хотя бы развеселить, даже самую мрачную тучу. Знаете, есть такие люди, с которыми на какое-то время забываешь проблемы и смеёшься, хотя в глубине души осознаешь, что дома будет крепкий нагоняй за тройку по математике, вот он из тех людей.
На переменах мы играли в «кэпсы» или просто фишки, иногда устраивая целые межклассовые баталии. Разбивались на команды и играли. Было весело. У Виталика был даже свой «ритуальный танец» перед каждым боем. Он казался нам очень смешным, а ему только это и нужно было. Наверное, как батарейка, он заряжался от нашего смеха.
Приехали. Двери распахнулись, и я вышел из автобуса. Где-то во дворах близстоящих многоэтажек кричали дети. Я пошёл по узкой тропе к месту встречи. Подойдя к ограде Виталика, открыл дверцу и зашёл внутрь. Он уже ждал меня у скамейки. Смотрел в мою сторону и слегка улыбался.
- А ты всё не стареешь... – сказал я ему.
Виталя ничего не ответил. Я расстелил принесённый с собой плед на лавочке и, пригласив друга, плюхнулся на неё.
Откинув капюшон, я поднял голову вверх и посмотрел на небо. Это теперь мой «ритуал», как тот, что был у Виталика в школе.
Около пяти минут мы просто молчали: наслаждались весенним утром и тишиной, которую нарушал только шум деревьев.
После мы начали беседовать…
Виталик отучился в нашем классе пять лет, а затем перешёл в другую школу. Причиной тому стал их переезд, и до нашей школы ему было очень долго добираться.
Виталия почти всю жизнь воспитывала мама, а отец ушёл. Насколько мне известно, он ушёл не к другой женщине, а к бутылке. Я видел его очень много раз и ни разу трезвым. Возможно, он каким-то образом надоедал матери, и она решила продать старую квартиру и купить новую подальше от прошлой жизни.
В классе всё очень поменялось после его ухода. Не было уже той искры, и отношения в классе становились всё хуже. Мы часто ругались, некоторые споры доходили до драк. Но иногда после занятий я и ещё несколько ребят ездили к Виталику. Мы ходили к дворцу культуры, к футбольному стадиону и просто бродили по городу, правда, не очень долго, у Виталика очень сильно уставали ноги.
Нет, он не был толстым или даже пухлым, просто что-то с ногами, а может, переутомился в школе.
С течением времени наши встречи стали реже. Загруженность в школе, усталость, домашние задания – всё это отнимало очень много времени. Затем Виталя и вовсе исчез из вида на какое-то время.
И всё бы шло хорошо, но в 2003 году у Виталика обнаружили лейкоз. Я помню, как по местному телевидению показывали его фотографию и просили помочь, кто может, на операцию. Узнав об этом, я отдал все деньги, что скопил, его матери. И так, всем городком, мы собрали деньги. Операция прошла удачно, и уже через год мы с ним снова встретились. Я просто не мог в это поверить. Он находился буквально на пороге смерти, но остался таким же весёлым и добродушным парнем, каким и был в начальных классах. Правда, цвет волос
поменялся, они стали почти чёрными.
Договорив с Виталей, я накидываю на голову капюшон, складываю плед, подхожу к его надгробию, кладу на него руку и сквозь слёзы говорю:
- Мне не хватает тебя, друг.
Затем выхожу за оградку и закрываю за собой калитку.
Виталя всё так же улыбается с фотографии.
В 2007 году произошёл рецидив, который почти сразу забрал у нас Виталика.
Мы тебя помним и любим.
Посвящается Виталию Моисееву (1990-2007)
Источник: интернет
Тема: Попутчики (Прочитано 2708 раз)
