Волчий пастухЧто вы знаете об оборотнях?
Уверен, достаточно, чтобы засыпать меня самыми подробными и точными ответами.
Вервольфы всех мастей и видов привлекают к себе внимание и в наши дни. О них снимают фильмы, пишут бесконечные книги и рассказывают мистические истории. Однако, не в количестве восхищенных возгласов смысл и сама цель моего рассказа. Важно показать, где тайна, а вот решение ее остается на совести читателей.
Итак, оборотни бывают разные. Помимо классических форм, есть очень экзотичные. Например, волчий пастух. О людях обладающих особой силой существует немало преданий. В средневековой Франции их считали могущественными колдунами, вожаками стаи вервольфов и волков. Обыватели не видели разницы между тем, кто каждое полнолуние обращается в зверочеловека и тем, кто от рождения имеет власть над волками. Хотя, для «специалистов» — егерей, лесников и охотников, отличия были очевидны.
Мне часто встречались упоминания о встречах с обладателями дара «пастуха». Вы могли читать об этом или смотрели кинофильм «Чудо волков» («Тайны Бургундского двора»). О том, как к оказавшейся в затруднительном положении женщине пришла на выручку волчья стая. Звери убили нападавших разбойников, но не тронули несчастную девушку, а окружили ее и охраняли, пока не подоспела помощь. Интерпретации этого события могут различаться, но в хрониках так же описан последовавший за этим суд и обвинения в колдовстве в адрес той женщины.
Во всех рассказах о происшествиях, подобных описанному выше, волки помогают человеку, наделенному определенной мистической силой, природа которой заслуживает отдельного разговора. А бывает наоборот.
Есть у меня дедушка-охотник, проживший без малого лет двадцать в таёжной глуши в рабочем поселке, затерянном среди бескрайних лесов и болот Таймыра. Так вот, быт в тех местах не отличался особым разнообразием. Вахта — выходная неделя. Выходная неделя — вахта. Отдыхая по нескольку суток кряду, начинаешь либо спиваться от скуки, либо искать развлечения. Самое популярное: охота и рыбалка. Каждому своё, разумеется.
Знаете, что еще особенного в такой жизни? А то, что ни одно мало-мальски заметное событие не проходит без обстоятельного изучения и обсуждения всеми сельчанами. Сплетни, слухи, новости. Но среди массы будничных и заурядных эпизодов попадаются и таинственные, мистические истории.
Дед пропустил начало сезона охоты. Были авральные работы. Когда он вернулся домой, то весь посёлок гудел, как улей — обсуждали таинственное исчезновение охотника из соседнего посёлка. Мужчина лет тридцати, назовём его Михаил, вышел на промысел в лес и пропал без вести. Поиски ничего не дали. Власти активно зазывали местных присоединиться к спасателям и пройтись по хоженым тропам, вдруг чего найдут. Оно и разумно, ведь поиск с вертолёта мелких следов на земле не покажет. Дедушка принимал участие в поисках, но без пользы.
Через неделю пропавший мужик сам объявился. Вышел к поисковикам, как ни в чём не бывало. Без следов усталости и измождения. Так, словно уходил и вернулся за один день. Спасатели разъехались по домам. Зато примчался репортёр из районной газеты, чтобы записать рассказ охотника о странной встрече в тайге. Но, к тому времени эту историю мог пересказать любой местный житель.
И вот, собственно, она, от первого лица.
***
День намечался хороший, небо ясное. Я решил сходить в лес и проверить силки, заодно пройтись вдоль реки и прикинуть, где лучше сеть ставить. Без моторной лодки дело гиблое, но дури в голове хватало. Ушёл рано. Часов в девять утра уже был на тропинке. Места знакомые, заблудиться даже пьяному невозможно. Только ощущение появилось странное. Как будто зовут меня. Вот, только не голосом и не по имени, а в голове как-то… Тянут меня в сторону. Иду, а сам удивляюсь, что такую глупость придумал. Ведь тихо кругом. От чего такие мысли появились — не понятно. Но остановиться не в силах, напротив, только шагу прибавил. Тороплюсь. Сердце как у зайца колотится. Виски пульсируют, туман перед глазами поплыл.
Думаю, что от болотных цветов дурман пошёл. Такое со мной случалось — бывало, надышишься пыльцы и ходишь с больной головой остаток дня. Но рядом было сухо. Ни болотца, ни лужи, и от реки прилично отошёл. Покрутил головой в стороны — не узнаю места.
Паниковать не стал, чего зря пугаться? По следам всегда можно вернуться.
Тянет меня дальше. Странное чувство, щемящее, словно ребёнка потерял и ищешь, ищешь. Сколько так плутал, не вспомню, но долго, потому как солнце уже за зенит давно перевалило.
Тогда и увидел его в первый раз. Огромного, матёрого с подпалинами волка. Он стоял и смотрел на меня в упор. Метрах в пятнадцати, не больше. Глаза жёлтые такие, горящие. Взгляд умный. Я замер и потянулся карабин из-за плеча достать. А он как почуял и отбежал. Но не так чтобы далеко. Остановился за деревьями и выглядывает. Оторопь берет, как вспомню.
Карабин на руку вскинул и медленно к нему стал подбираться. А волчара тявкнет и отбежит опять.
Зигзагами в сторону куда-то уводит. Ясное дело, стрелять не стал. Зверь не простой, раз не побоялся выйти и показаться. Так и шли мы вдвоём по лесу. Волк меня вёл, прям как лайка охотничья. Даже подумалось, что это собака. Но нет, и след за ним волчий и глаза не собачьи совсем. Вывел он меня к оврагу незнакомому, сам с краю сел и вниз поглядывает, мол «спускайся, человек!». Я и полез, говорю же — дурь в голове, сам не знал, что делаю. Просто делал и всё. Овраг небольшой, метров двадцать в длину и пять в ширину. Дно сухое, поросло мхом, корни, вывороченные повсюду и пещера в одном из берегов. Скорее яма даже, но похожая на пещеру. Заглянул и ахнул. Логово волчье. Там не шибко глубоко было. Как смог протиснулся и вижу: лежит на земле волчица. Брюхо вздутое. Скулит жалостливо. Я не ветеринар, но как собаки щенятся видел. Так что сразу смекнул, что к чему.
Подлез к ней тихонько. Шепчу, чтобы не пугалась, что дело не страшное. А она так глянула на меня, даже пот проступил. В глазах и отчаяние, и боль, и страх. В общем, на меня надежда. А я же не врач. Хотя тогда не сомневался ни минуты. Осмотрел волчицу. Понял в чём беда — волчонок застрял. То ли не так развернулся, то ли еще что, но разродиться несчастный зверь не мог без посторонней помощи. Вот я и стал волчьим акушером. Вытащил первого щенка, за ним и остальные вышли. Мальчики-девочки — не разобрать. Я эти комочки серые к мамке подложил на брюхо и сам тихонько к выходу. На свет вылез из логова, смотрю — волк тот сидит в шаге от норы и носом водит в стороны. Нервничает.
Отошёл подальше, оглядываюсь, волк только сунулся в пещеру и обратно — за мной потрусил, проводить решил. Уже вечереть стало. Понятное дело, что домой не выйти засветло, надо себе ночлег обустроить. Присмотрел деревце потолще и лапника рядом накидал, чтобы лежать не холодно было. Развёл костёр. А что волк? Напротив костра в темноте залёг. Глаза только сверкают, как угли. Поначалу уснуть не получалось, тревожно было, но потом сморило меня.
Проснулся, а волка уже и нет. Прошёл к месту, где он прятался накануне. Там только следы его лёжки. Значит, не померещилось.
Обратно шёл по наитию. Знал, что не заблужусь. Лес, как дом родной. И скоро выбрался к старым тропам, от которых и до посёлка легко дойти. Тут я и спасателей встретил. Спрашиваю, кого потеряли, а они удивляются…
Меня искали, говорят, больше недели пропадал. Но прошли сутки, я же всё помню.
Страшненькая:
КаторжникиПервоисточник: www.ficbook.net
С тех пор, как беглые каторжники убили охотника с семьей — история, передававшаяся из уст в уста и обраставшая немыслимыми подробностями — местные предпочитали даже не заходить в здешние ельники, не говоря уж о том, чтобы селиться в них.
Эда, уставшего прорубаться сквозь заросли, это обстоятельство немало огорчало: он был не без основания убежден, что нацеленный карабин сделал бы любого встречного сговорчивым помощником. А так приходилось третий день прятаться в разросшихся колючих кустах, каждую секунду ожидая наткнуться на облаву или собачью свору; терпеть ночные заморозки — и все это без крошки пищи: изредка из пожухшей травы вспархивали рябчики, но стрелять беглецы боялись, чтобы не быть замеченными.
Когда они поднялись к хребту, Хьюго стал совсем угрюмым и даже перестал бранить своего спутника за неловкость. Решив, что старший устал, Эд предложил сделать привал.
— Ни хочу лишней минуты оставаться в этом проклятом месте, — буркнул Хьюго, едва подняв глаза, и оба снова молча начали карабкаться через обросшие мхом камни.
Ржавый закатный свет просачивался между еловыми лапами и, казалось, сразу же ложился на землю инеем, когда они миновали перевал и присели на гнилое бревно, застрявшее на осыпи. Кругом был густой, иссиня-черный лес, который словно тяжело наваливался на горы, но сейчас их от погони отделяла уже очень существенная преграда, и Эд, несмотря на слабость, повеселел.
— Я схожу к ручью, воды наберу, — произнес он полувопросительно, прислушиваясь к бурлящему внизу потоку. — Я быстро.
— Вместе пошли, — отрезал старший, поднимаясь. Штаны его были мокры, а на губчатом сизоватом мху, которым обросло бревно, темнела оставленная задом выемка.
Эд вздрогнул — в словах спутника он ощутил, может быть, даже не поняв этого, страх.
— Здесь зверья полно. А карабин у нас один, — словно почувствовав его напряжение, пояснил Хьюго.
Беглецы спустились в распадок. Эд обломал кромку льда, окружавшего камни, носком ботинка, зачерпнул воды и, морщась, умылся, поскреб спутавшуюся бороду.
— Ледяная, зараза, зубы ломит, — заворчал, склонившись над ручьем, Хьюго. Ствол карабина, висящего за его спиной, ткнулся в воду, словно тоже желая напиться.
И, привлеченный этим движением оружия, Эд глянул старшему за спину.
Чуть ниже по течению ручей поворачивал, огибая серую, в ржавых прожилках глыбу; и там, у поворота, едва различимый в вечернем мглистом тумане, виднелся сруб избы.
— Смотри! — ткнул он Хьюго в плечо. — Там можно заночевать.
Хьюго выпрямился, глянул на избу — и его передернуло. Лицо исказилось, как от невыносимого отвращения, под нижней губой повисла прозрачная, ясная капля, медленно впитавшаяся в клокастую, как лишайник на вездесущих еловых лапах, бороду.
— Не пойдем.
— Почему? — Эд растерялся и испугался его реакции, следом пришла злость. — Там может быть даже печка.
— Дым, — отстраненно отозвался Хьюго, не отрывая глаз от избы. «Словно боится удара в спину!» — кольнула Эда неприятная мысль. — Дым нас выдаст.
— В долине туман стоит выше, чем любой дым, — парировал Эд. — И ты это знаешь лучше моего. Не темни!
Хьюго отряхнулся, как старый пес, попавший под дождь.
— Это то самое место, — бросил он. — То самое место, где мы убили мужика и малявку.
Эд опешил.
— То есть это правда? — выговорил он. Собственный голос показался ему издевательски писклявым. — И это сделал ты?
— Я, Хорек, Джо Поллок и Снаут, — с обреченной готовностью отвечал Хьюго. — Шесть лет назад, в мою первую сидку. Мы спустились вот так же, в сумерках, и наткнулись на эту халупу. Окошко, — он дернул плечом, — светилось. Сначала мы побоялись туда идти, и Снаута это взбесило. Когда мы перелезли ручей, на нас бросилась тощая собака. Снаут свернул ей шею. За этим хозяин его и застал. Мужик сразу все понял и вел себя тихо. Видно было, что очень боялся. Приготовил нам еду, достал из погреба спирт. Без пререканий отдал двустволку и три коробки патронов. Мы наелись и, хотя пили немного — кто знает, что на уме у этого охотника — совершенно осоловели. А он все суетился перед нами и то и дело лазал в погреб. Сначала это не казалось странным — он доставал мясо, соленые грибы, выпивку — а потом, ближе к ночи, стало уже раздражать. Когда мужик, нервно оглядываясь, потащил в погреб тулуп, Снаут схватил его за шиворот.
— Кого прячешь?
Мужик отпирался, говорил, что в погребе никого нет — а в темноте ничего разглядеть было нельзя — даже когда Снаут врезал ему в живот. А когда Снаут ударил еще раз, сильнее, мужик заорал — и в погребе кто-то сдавленно вскрикнул от испуга.
— Кого прячешь? — повторил Снаут с довольной ухмылкой.
— Дочку, — по серовато-белому, как снег в сумерках или дрянная бумага, лицу охотника текли слезы. — Маленькую. Ей четыре…
Кто-то из нас принес керосинку, и, перегнувшись через край погреба, осветил его. У лестницы жалась девочка, одетая в заплатанную отцовскую рубашку, достающую почти до пола, как платье. Хозяин дома не соврал — ей вряд ли можно было дать больше пяти, — Хьюго прервался; заметно было, что воспоминания его тяготили. А Эд вдруг подумал, что Хьюго на самом деле умеет говорить долго и сложно, и то, как красиво зазвучала его речь, лишь изредка спотыкающаяся о каторжный жаргон, делало сказанное им еще жутче.
— А мамка где? — хмыкнул Хорек. Малявка исподлобья смотрела на него черными, как сливы, глазами и молчала.
— Умерла жена, два года как, — срывающимся голосом проговорил мужик. — Не трогайте ее!
Мне тогда показалось, что все успокоились. Снаут присел, свесив в погреб ноги, спиной к мужику. Хорек убрал лампу.
— Поднимай малявку сюда, — сказал Поллок мужику. — Простынет.
Мужик посмотрел на него с такой горячей благодарностью, которую я помню до сих пор — как утопающий, которому протянули руку — и поковылял к лестнице.
Девочка осторожно полезла наверх.
— Верно-верно, не бойся, малышка, — заговорил Снаут, наклонившись над погребом, и от этого притворного сюсюканья и от кривой ухмылки на его лице мне стало страшно. Похоже было, что он не простил мужику обмана и теперь едва сдерживал бешенство. — Хочешь поиграть?..
Хорек побледнел и схватил мужика за плечи.
— Мы тебя не обидим, — и Снаут вдруг резко подался вперед, схватив едва коснувшуюся верхней ступеньки ручку. Малявка завизжала, и он в голос заржал.
— Снаут!.. — попытался было вмешаться Поллок, но раньше, чем он успел сказать что-то еще, мужик, оттолкнув державшего его Хорька, схватил валявшееся у печи полено и с размаху опустил Снауту на затылок.
Тот шатнулся и упал в погреб, внизу зазвенело стекло. Мы бросились следом.
Снаут, чертыхаясь, поднялся на ноги, скользя на раздавленных грибах и солонине. Девочки не было.
— Укусила меня, паршивка, — бросил он, вытирая окровавленный кулак. — И куда делась?
Теперь Хорек держал мужика, и за лампой сходил уже я.
Погреб, не считая плотно составленных бочек, был пуст, но в углу виднелась дыра с неровными краями, в которую уходила веревка, прочно привязанная к крюку в стене. Из дыры сильно тянуло холодом.
Снаут потянул — веревка была сильно нагружена — и выволок разделанную оленью тушу.
— Что за хрень? Что за хрень, я спросил?! — он приставил нож к горлу мужика, оставив тушу лежать на камне.
— Пещера. Как колодец. Холодная. Мясо так храню, не портится долго, — отрывисто отвечал мужик.
Удовлетворившись ответом, Снаут оставил его Хорьку и Поллоку и продолжил осматривать пещеру с лампой в руках.
— Ага, там сидит, — заключил он. — На ступеньке, — он пошарил рукой в темноте. Мужик снова попытался вырваться, но Хорек ударил его по почкам. — Хрен достанешь.
Я видел, как разочарование на лице Снаута вдруг уступило место какой-то омерзительной идее.
— Ведите его сюда, — приказал он остальным, пристраивая лампу на краю. — Раз эти крысы любят прятаться в норки — пусть прячутся в норки!
Спорить со Снаутом не решился бы в этот момент даже Поллок.
Когда мужика подтащили — казалось, ноги у него отнялись — Снаут снова притворно засюсюкал.
— Помаши папе ручкой, маленькая! — произнес он, подходя к мужику.
Малявка, как дикий зверек в капкане, поворачивала голову, следя за ним взглядом.
За секунду до того, как Снаут пырнул его ножом в живот, мужик одними губами, но уверенно проговорил «Не бойся!». Снаут резал так, чтобы не дать мужику умереть быстро — от таких ран истекают кровью часов восемь — а потом просто столкнул его в колодец.
Тело пролетело мимо ступеньки, на которой ютилась девочка; тяжелый глухой удар раздался нескоро, отозвавшись эхом.
— Задвиньте бочки сверху, — распорядился Снаут громко.
— Совсем с ума сошел? — не вытерпел Поллок. Старший смерил его взглядом.
— Хочешь составить им компанию?
Больше никто не спорил. Дыру закрыли двумя рядами тяжелых бочек. В избе переночевали, но спать не мог никто, а утром ушли. Потом, когда мы попали в облаву, Хорьку прострелили ногу, и мы его бросили. Он был зол на Снаута, поэтому рассказал; но в яме на ступеньке никого не нашли, а глубже спускаться не стали. Снауту, впрочем, это тоже навредить не могло — ушел, отбившись от остальных, и его не взяли, — закончил Хьюго и бросил еще один враждебный взгляд в сторону скрывшейся в сумерках избы.
— Да уж, — Эд поежился, не зная, что ответить. — Пошли повыше, чтоб в тумане не спать? — переменил он тему.
В темноте у Хьюго блеснули глаза.
— К черту! — сказал он хрипло. — Пошли в избу. Чего мне там бояться, привидений?
— Совести своей, — вполголоса, надеясь не быть услышанным, отозвался Эд. Не утерпел. Самому ему спать над жуткой замурованной могилой не хотелось.
— Пошли, я сказал! — повысил голос Хьюго. Эд неохотно подчинился и в темноте побрел через ручей, то и дело проваливаясь под хрусткий ледок. Ступни онемели от холода.
Изба была почти целой; только вездесущий мох охватил ее стены, повис косматыми прядями над порогом — дверь выпала и лежала внутри.
Шаркая ногами, чтобы не оступиться, Хьюго дошел до угла напротив окна, чиркнул спичкой и пошарил в изгнивших досках на полу. Лицо его в неровном свете казалось красной глиняной маской.
От раздавшегося металлического скрипа Эд едва не вскрикнул. Хьюго выволок керосиновую лампу с разбитой колбой, потряс в воздухе и поднес догорающую спичку к фитилю. Над жестянкой запрыгал колышущийся от сквозняка огонек, и Эда замутило от понимания, что он видит тот же свет, при котором на глазах ребенка убили отца и после которого девочка уже навсегда осталась в темноте.
— Можно сжечь стол, — Хьюго коротко кивнул на обломки. — Дров здесь, вроде бы, не оставалось.
Вскоре, заслонив разбитое окно доской, они растопили печь и прислонились к покрытым облезлой от влаги известкой кирпичам.
По полу все равно тянуло холодом. «Из дыры шел сильный сквозняк» — вспомнил Эд и беспомощно обернулся к спутнику, надеясь, что разговор позволит отвлечься от тягостных мыслей. Но Хьюго, мрачный, как сыч, молча кутался в куртку, а глаза его были темными, как пасмурное небо. Эд понял, что Хьюго не то испытывал, не то наказывал себя возвращением в дом убитого охотника и не хотел, чтобы ему мешали. Но Эду не нужно было ни испытаний, ни наказаний, и он решил не сдаваться.
— Тебя ждет кто-нибудь? — спросил он.
Хьюго резко поднялся.
— Я за дровами, — бросил он, отвернувшись, и шагнул в темноту.
И в ту же секунду треск гнилых досок потонул в его крике.
— Погреб! — заорал Хьюго изменившимся голосом. Оправившись от потрясения, Эд поднял лампу и отыскал старшего. Тот провалился по пояс и отчаянно скреб руками по осклизлым вспухшим доскам.
— Не шевелись, — приказал ему Эд, сам удивившись уверенности своего тона. — А то провалишься. Главное, успокойся!
Лицо Хьюго исказила напряженная гримаса, на лбу выступил пот. Он всеми силами пытался подтянуться, налегая грудью на доски. С каждым его движением усиливался стылый запах плесени, исходивший из-под пола.
— Хватит, слышишь! Я сейчас подам тебе что-нибудь, — сказал Эд. — Не шевелись!
Он вспомнил про ремень карабина; но, стоило ему сделать шаг назад, как Хьюго вновь отчаянно закричал.
— Не смей меня бросать! — взвыл он. — Не смей, слышишь?! Я убью тебя!
Доски вновь затрещали, и Эд, забыв об осторожности, схватил Хьюго под мышки, растянувшись на кренящемся, как палуба в шторм, полу. Сильные пальцы с отросшими ногтями впились ему в спину.
— Я держу, держу! — сквозь сжатые зубы выговорил Эд, шипя от боли. — Здесь где-то должна быть балка, нужно на нее… — он пополз боком вверх, надеясь сместить центр тяжести на опорную балку. Хьюго обмяк и повис в проломе; он дрожал. — Я тебя вытащу, только не шевелись, хорошо?
Хьюго часто закивал, а потом, как игрушка, у которой закончился завод, снова замер.
Эд нащупал носком перекладину — доски над ней горбатились гребнем — и попытался забросить ногу, словно пытаясь оседлать равнодушного динозавра, как вдруг Хьюго снова задергался, как рыба на крючке.
— Он схватил! Схватил меня! Тянет вниз!
— Стой! Стой! — перекричал его бессвязный рев Эд, ощущая, как с трудом найденная опора ускользает. — Успокойся!
Хьюго, расшатывая провал, как гнилой зуб — десну, полз вверх. Куртку он оставил в капкане досок, а рваную на спине рубашку, как пояс, охватывала полоса грязи и крови — расцарапал досками. Глаза его, красные от света керосиновой лампы, вылезали из орбит, хватавшие крошащиеся доски руки дрожали — Эд видел, что силы, подстегнутые страхом, вот ни вот закончатся.
— Успокойся! — рявкнул он, задыхаясь от натуги. — Я тебя вытащу!
— Он внизу! — проревел Хьюго, поскальзываясь, и Эд резко дернул его назад. Ноги резко высвободились из дыры и дернулись вверх, взметнув в воздух обрывки штанов. Кожа была полосатой от ссадин. И в то же мгновение из дыры вынырнули белые тонкие руки, вцепились в лодыжки — как ни быстро это произошло, Эд видел, как длинные пальцы впились в мясо — и их обоих со страшной силой потащило в провал.
Следом за ними осыпались доски, пыль, мох; расплескался по хламу керосин из искореженной лампы, чудом погасшей в полете. От удара о ледяной каменный пол в голове у Эда точно взорвалась петарда и наступила непроглядная мгла; а Хьюго все продолжал кричать, отбиваясь от кого-то обломком доски. Глухие удары сменились сырым хрустом, и вопль, достигнув верхних надрывных нот, обратился в бурленье замерзающего ручья.
«Поднимайся! — приказал Эду инстинкт. — Сейчас же!». Он с трудом оторвал свое тело от камня и поднял голову.
Белая человеческая фигура сидела у Хьюго на груди, обнимая коленями шею, и с усилием проталкивала в глазницы пальцы. Несоразмерно большие ладони ее порхали над лицом, как уродливый голубь.
Эд подавился криком, но т.варь услышала сиплый выдох, вырвавшийся из его горла, и с хрустом, не отличимым от звука ломающихся мокрых досок, повернула голову.
Он схватил первый попавшийся обломок — тот был большим и тяжелым, с острым, как шип, зубцом на конце — и попятился в угол. Бедро пронзила резкая боль.
Т.варь высвободила похожие на корни бесконечно длинные пальцы из головы Хьюго — его тело моталось из стороны в сторону с каждой фалангой, как мертвая крыса в зубах у терьера — и, опираясь на тыльную сторону ладоней, волнообразно, как тюлень, двинулась в сторону Эда.
Теперь она не казалась похожей на человека — сумерки скрадывали детали, но благодаря неестественной белизне кожи существа Эд различал и выступающие на сгорбленной спине позвонки, и вывернутые суставы ног с раздутыми, как от артрита, коленями.
— Я не делал тебе зла! — прошептал он, с трудом превозмогая боль, и пополз на ягодицах вдоль стены.
Похрустывая, как заиндевелая трава после заморозка, бесцветный силуэт паука-сенокосца безмолвно надвигался.
Задетая его безжизненно колышущимися пальцами — казалось, белые перчатки прорвались на указательных, обнажая темную плоть, но то была кровь Хьюго — прокатилась по полу, расплескивая остатки керосина, жестянка.
Эд судорожно сунул руку в карман — первое действительно быстрое движение в замерзшем подвале — и сжал, раздавив непослушными пальцами, коробок спичек.
Не прекращая пятиться, спиной натыкаясь на растрескавшиеся бочки, похожие на скорлупы гигантских яиц, он попытался вытащить спичку — и просыпал остатки в темноту, на свои бесчувственные колени. Между крышкой и коробком застряла последняя.
Не дыша, Эд подцепил ее ногтем и все-таки выудил. Ему казалось, словно он и паукоподобный хозяин подвала кружат уже больше часа, хотя на самом деле он прополз не больше пяти метров.
Коробок был слишком измят — спичка терлась и не загоралась. Эд остановился, и его ноги — как раз рядом с раной — коснулось что-то вялое и мягкое, совершенно мертвое на ощупь, Эд закричал в голос и дернулся, ослепнув от боли, а спичка вдруг вспыхнула.
Он швырнул горящую спичку прямо в протянутые вывернутой лодочкой — ладонями кнаружи — руки т.вари, и керосин вспыхнул.
Огонь заплясал по бледным лапам, ринулся струйками по захламленному полу, высветил стеклянистые, как кварц, острые иглы зубов, когда т.варь без единого звука бросилась на него и опрокинула на спину.
Эд давно уже должен был упасть, но все летел назад, как осенний лист, подхваченный холодным ветром, переворачиваясь и скользя, ударяясь и продолжая падение, а охваченная пламенем т.варь летела следом за ним, вытягивая руки, словно пытаясь помочь, до самого дна колодца.
Наверху бушевал пожар; как ни пропитали влагой избу туманы, она сразу же занялась пламенем. Искры осыпались в колодец, но не долетали до конца и гасли в воздухе; изредка сыпалась черная пыль и куски древесины. Дым, невидимый в темноте и ощутимый лишь по запаху, медленно растекался в колодце, как сахар в кружке горячего чаю.
***
Останки т.вари догорали: подергивались длинные лапы, неравномерно чернели, словно по грязно-белой бумаге кто-то мелко-мелко писал густыми чернилами. Тлело что-то у целый коллектив редисок
внутри, и над ее проваливающейся черными пузырчатыми пятнами спиной поднимался дымок, а по блестящим граням кристаллов, вмурованных в стены колодца, бегали красные блики. Эд вдруг подумал, что божье создание
была настолько изгнившей внутри, как сухой и трухлявый ствол, что могла бы вспыхнуть и без керосина.
Колодец расширялся книзу, и чуть дальше, в боковой нише, распластался скелет. Судя по остаткам одежды, то был каторжник; покрытая плесенью или инеем старая двустволка закрывала его позвоночник, и черное дуло выглядывало между ребер, как из прохудившейся корзины.
Эд, скорчившись и зажимая кровоточащую рану в бедре, поковылял к мертвецу. Он выкорчевал ружье из грудной клетки — оно было не заряжено, а под прикладом свилась толстая — в два пальца — небольшая гадюка с черной полоской по спине. Она недовольно шевельнулась, разбуженная не то движением, не то теплом от пожара, и застыла снова.
Эд подумал о том, что, упади змея сверху, из погреба, она наверняка бы разбилась. Значит, заползла боковым отнорком.
Он собрал остатки тряпья, обмотал их вокруг стволов оружия и ткнул в язычки пламени, одиноко и бесцельно бродящие по телу целый коллектив редисок
. Не сразу, но прелая ткань загорелась.
Освещая дорогу факелом и кашляя от дыма, Эд пополз вперед. Холодная мягкая глина, на ощупь похожая на мертвечину, зыбко скользила под пальцами. Иногда, словно зубы из дряблой десны, из нее выступали острые грани крупных кристаллов, в кровь режущие руки и колени.
Эд задыхался и полз, не останавливаясь даже чтобы вытащить засевшее в коже крошево; а ход медленно сужался, заполняясь стылой землей.
Он начал копать, ломая о камни ногти; как собака, он отбрасывал землю назад, между расставленных колен и засыпал себе путь назад. Порой он просто падал в глину лицом — от слабости.
Факел погас чуть раньше, чем он наткнулся на еще одну змею. Оцепеневшие кольца упали ему на шею — ход заворачивал вверх.
Эд продолжал копать и протискиваться, отшвыривая камни. Один из осколков застрял у него под животом и, стоило ему чуть двинуться вперед, вонзился, как нож. Вдохнув до предела, Эд прополз по камню, ощущая, как неровные грани вспарывают кожу, и продолжил копать.
Что-то сухое, перепончатое попало ему в руки, окатив жаром внезапного отвращения и испуга. Совладав с собой, он ощупал находку — то был засохший древесный лист.
Эд рванулся вперед — поверхность была уже близко, и он попросту выдавливал мягкую рыхлую землю, как пробку. Ударился о выступ виском — глаз заволокло красно-бурым, но впереди забрезжил свет.
Он высунул руку наружу, нащупал мокрые склизкие камни и начал расчищать выход, толкаясь, как ребенок в родовых путях, пока не вывалился наружу и не покатился по склону вместе с грохочущим потоком камней, крича от боли, страха и восторга освобождения.
Ледяная вода подхватила и обожгла его; он захлебнулся, ударился о дно и, фыркая, вынырнул под струи ручья, обращенного скалами в водопад.
Вода белела, словно вскипая, разбивалась на вылизанных до зеркального блеска уступах, и разливалась заполнившим расщелину озером. Камни на дне скользили от покрывавшей их ледяной корки; прозрачно-белые и кружевные, как дамские нижние юбки, забереги блестели и на скалах. Метрах в десяти вверху виднелись корни, вздувшиеся, как сосуды у человека с больным сердцем, с которых свисали лохмотья мха — там шумел сзелена-черный ельник.
Солнца еще не было видно; но тучи словно расцарапала в кровь алая заря.
С Эдом случилась первая судорога, когда он пополз к дальнему концу расщелины, пытаясь найти неровность, до которой можно было бы дотянуться, и он упал в чистый и прозрачный, как воздух, жидкий лед.
Выглаженные водой скалистые берега с редкими тонкими трещинами, зияющими чернотой, возвышались над ним.
Задыхаясь до боли в легких, Эд вынырнул. Перед глазами колыхались разноцветные пятна, похожие на каменистое дно озера.
Из трещины метрах в двух над ним показались, как ростки из тянущегося к солнцу семени, тонкие белые пальцы. Щель захрустела и набухла белесым, как зарастает зарубка на древесине.
Онемев, Эд смотрел на протискивающийся между камнями человеческий скелетик, обтянутый бесцветной кожей. Это была малявка. Хьюго не солгал — глаза у нее были огромные, дымчато-черные, как две перезрелых сливы.
Боль совершенно оставила его тело; рана на бедре обмерзла, и кровь перестала течь, даже торчащий обломок кости покрывал чистый, без примеси бурой мути, лед. Вокруг груди понемногу намерзала прозрачная рубашка, сковывавшая дыхание.
Девочка высвободилась из скалы, с хрустом расправилась — так хрустят и щелкают зимой промерзшие смолистые стволы — и, сгибая худые и непропорционально большие руки, паучком подползла чуть ниже и замерла, уткнув подбородок в ладони и наблюдая за Эдом.
Тема: Волчий пастух (Прочитано 2551 раз)
