Георгий Ляндау. «Житейское».
Когда у почтмейстера умерла мать, телеграфистъ Семикопеечный счелъ своимъ долгомъ нанести ему визитъ, чтобы своими скромными средствами помочь начальнику перенести тяжесть утраты. Въ комнатѣ, гдѣ лежала покойница, находились, за ея исключеніемъ, четверо:
Убитый горемъ сынъ, полумертвая отъ отчаянія жена, старая тетка почтмейстера и, совершенно нетронутый, подмастерье гробовщика.
Почтмейстеръ молча пожалъ руку Семикопеечнаго и, указавъ палыіемъ на подмастерье, спрссилъ:
— Видали такого олуха?
Семикопеечный сдѣлалъ видь, что роется въ памяти, а жена почтмейстера громко высморкалась— повидимому, въ послѣдній разъ.
Подмастерье отвѣтилъ:
— Ругаться, конечно, можете— воля ваша. А только что мы здѣсь не виновати; по мѣркѣ дѣлали...
Потому думали, что какъ онѣ старушки небольшія...
— Старушки небольшія?!— взвизгнулъ почтмейстеръ: Здрасьте! Видѣли, тетушка?
Тетушка разсердилась:
— Да ты съ ними, безстыдниками, не разговаривай.... Кромѣ пакостей, ничего не услышишь. Бѣдовѣй ихъ, гробовщиковъ, въ свѣтѣ нѣтъ.
— Да мѣрку-то кто снималъ? — сдерживаясь, зашипѣлъ почтмейстеръ: — Я снималъ? Онъ снималъ?— ткнулъ онъ Семикопеечнаго:— Таврическій
губернаторъ снималъ?
— Мы снимали.
— Значитъ, кто виноватъ?
Подмастерье задумался. Потомъ, принявъ опредѣленное рѣшеніе, сказалъ:
— Да кто жъ теперича виноватъ? Извѣстно дѣло — съ покойницы не спросишь. Потому, думали, какъ онѣ старушки средніи...
Онъ добродушно развелъ руками, видимо, отъ души прощая послѣднюю выходку, подкузьмившей его, старухѣ:
— Потому, думали, какъ онѣ, старушка-то, больше докторова гимназиста не будутъ.
— Какого гимназиста?— спросилъпочтмейстеръ.
— Шестикласснаго — докторова нахлѣбника...
Потому они обѣщались въ прошлую пятницу помереть, но, однако, рѣшили повременить.
Почтмейстеръ затрясся:
— Да я - то вамъ— для гимназиста гробъ заказывалъ или для китайскаго богдыхана? Ну?
Онъ задохся и сѣлъ.
— Небольшая старушка!? Да она, можетъ, больше меня будетъ. А? Да я, можетъ, для нее всѣ юбки длиннѣе на три пальца носила— прости, Господи, поперечное слово...
— Возьми гробъ и проваливай, — прохрипѣлъ почтмейстеръ:— матушку жаль, а то бы такъ и двинулъ... Къ завтрему чтобы готовъ былъ— ни копейки не дамъ... Да мѣрку-то сними, а то опять на гимназиста сдѣлаете.
— Хозяинъ знаетъ,— буркнулъ подмастерье.
Онъ взялъ гробъ и, нахлобучивъ свободной рукой шапку, неохотно вышелъ.
Въ дверь просунулась голова кухарки.
— Пожалуйте— супъ какъ есть выбѣжалъ —шестой часъ, пробило.
Почтмейстерша высморкалась и выжидательно посмотрѣла на мужа.
Онъ посмотрѣлъ на покойницу и убѣжденно высказался:
— Святая женщина, молодой человѣкъ.
Затѣмъ, считая, что этимъ замѣчаніемъ рамки послѣдующихъ отношеній между покойницей и Семикопеечнымъ достаточно установлены, уже проще добавилъ:
— Вотъ такъ— съ утра. То одно, то другое— на службѣ даже не былъ. Да... Вы вотъ полчасика посидите, а мы пойдемъ, перекусимъ.
— Помолись, батюшка, — привѣтливо посовѣтовала тетка:— во-она на столѣ книжечка-то. Возьми да помолись объ ея душенькѣ— почитай. И ей-то, покойницѣ, спокойнѣе, и тебѣ удобнѣй... Хорошаго человѣка-то сразу видать.
Семикопеечный густо покраснѣлъ. Онъ, съ дѣтства, очень боялся покойниковъ, и мысль остаться наединѣ съ этой большой и жестокой, какъ высохшій ремень, мертвой старухой наполнила его ужасомъ.
— Простите... я не могу остаться, — глядя внизъ, пробормоталъ онъ.
— Почему?— холодно удивился почтмейстеръ.
Семикопеечный сдѣлалъ мучительную попытку придумать что-нибудь уважительное, но не сумѣлъ и, заикаясь, признался:
— Я боюсь покойниковъ... To - есть, не боюсь, конечно, а такъ какъ-то... знаете...
Почтмейстеръ жестоко-иронически усмѣхнулся:
— Такъ. Боитесь, что ночью придетъ? А? Не бойтесь, голубчикъ— похлопалъ онъ его по плечу:— не бойтесь. Никто не придетъ...
— Ужъ особенно такая симпатичная и порядочная старушка— обиженно вставила заплаканная почтмейстерша.— Очень нужно.
— Она и живая-то, старушка, мухи не обидѣла, а ужъ покойница— такой и на свѣтѣ смирнѣе нѣту,— вступилась тетка.
— Ночью придетъ! Стыдно тебѣ, батюшка. На мертвую-то все можно валить, а только не хорошо... Семикопеечный растерялся.
— Да нѣтъ, — залепеталъ онъ. Помилуйте...
Вовсе не въ томъ дѣло. Я бы съ большимъ удовольствіемъ...
— Съ удовольствіемъ,— перебила старуха:— тутъ человѣкъ померъ, а не съ удовольствіемъ...
Почтмейстерша заплакала, а старуха съ нескрываемымъ омерзѣніемъ покачала на Семикопеечнаго головой:
— Образованные, а хуже деревенскаго... Чисто Марьи Петровны племянникъ,— обратилась она. къ почтмейстеру.— На прошлой недѣлѣ тетку схоронили, а онъ на скрипкѣ играетъ. Я, говорить, скоро обсерваторію кончу...
Уходя почтмейстеръ въ дверяхъ обернулся и, внушительно взглянувъ на Семикопеечнаго, сказалъ:
— Почитали бы надъ матушкой — на будущемъ мѣсяцѣ помощника переводятъ...
Сердце Семикопеечнаго упало. Съ минуту онъ стоялъ неподвижно, охваченный мучительнымъ колебаніемъ. Потомъ рѣшительно закрылъ глаза и пошелъ къ высокому столику, на которомъ тускло теплилась свѣчка и лежали двѣ книги.
Думая только о томъ, чтобы какъ-нибудь краешкомъ глаза не увидѣть страшнаго синевато-желтаго профиля съ темнымъ ввалившимся глазомъ, онъ открылъ, наугадъ, большую сѣрую книжку и сталъ читать монотоннымъ, временами срывающимся голосомъ. Изъ сосѣдней комнаты доносился стукъ ножей и вилокъ, слышались голоса почтмейстера и тетки, прерываемые сморканіемъ почтмейстерши, но Семикопеечный не слыхалъ ничего.
Онъ читалъ и читалъ, въ состояніи полнаго отупѣнія, машинально переворачивая порыжѣвшія страницы большой засаленной книжки.
Вдругъ онъ услыхалъ дрожащій сдавленный голосъ почтмейстера:
— Это что же, господинъ Семикопеечный— телячьи котлеты, соусъ пиканъ для покойницы понадобились?.. Замѣсто псалтиря, выходить?..
— Такъ бы и саданула антихриста:— просвистѣла выглянувшая изъ-за плеча почтмейстера тетка.
Семикопеечный съ ужасомъ взглянулъ на ея совершенно круглые отъ ненависти зрачки, потомъ на книжку и заплакалъ.
Это былъ— „Подарокъ молодымъ хозяйкамъ.“
"Искусство Серебряного Века "
Тема: Георгий Ляндау. «Житейское». (Прочитано 475 раз)
