Мне было четыре года, - сказала Натали, - когда моя мать оставила отца и вышла замуж за этого напыщенного немца. Я очень любила папу, но он был безвольным человеком, каким-то смиренным. Он и не настаивал, чтобы меня оставили с ним в Москве. Вскоре, сама того не желая, я все больше восхищалась отчимом. Но все же я не хотела называть его отцом, и в конце концом мы сошлись на том, что я стану звать его Гайнрих, как мама.
Мы прожили в Лейпциге три года, а потом маме пришлось поехать в Москву, чтобы уладить там кое-какие дела. Она вызвала отца по телефону и очень сердечно с ним беседовала, и даже обещала послать меня к нему на денек. Меня очень взволновала предстоящая встреча с отцом и с домом, где я жила раньше, и о котором у меня сохранились самые чудесные воспоминания.
Все оказалось, как я ожидала. Швейцар у парадного входа, большой заснеженный двор, все было как в моих воспоминаниях. Отец же изо всех сил старался, чтобы этот день прошел интересно. Он купил мне новые игрушки, заказал великолепный завтрак, а на вечер в саду приготовил маленький фейерверк.
Отец был очень добрым человеком, но страшно неловким, и все, что он с такой любовью для меня приготовил, потерпело провал. При виде игрушек мне еще жальче стало прежних, и я все настойчивее требовала именно те, старые, а он все не мог их найти. Парадный завтрак готовили слуги, за которыми не следил зоркий глаз хозяйки, и меня стошнило. Вечером одна из ракет упала на крышу и через дымоход попала в мою бывшую детскую, где подожгла ковер. Чтобы потушить вспыхнувший было пожар, весь дом всполошился, все стали цепочкой с ведрами, а отец обжег себе руку. Так что этот день, который он так старался сделать ярким и радостным, оставил в моей памяти лишь языки пламени и больничный запах перевязки.
Когда вечером за мной пришла моя «фрейлайн», я сидела вся в слезах. Я была совсем маленькой, но очень чувствительной, и очень живо воспринимала малейшие оттенки чувств. Я знала, что отец любит меня, и что он хотел все устроить возможно лучше, и что все это не удалось. Мне было жаль его, и все же немного стыдно за его неловкость, но мысли свои мне выдавать не хотелось, так что я пыталась ему улыбаться, и все же плакала.
Прощаясь со мной, отец сказал мне, что в России на Рождество принято дарить друзьям цветные открытки, и что он купил для меня такую открытку и надеется, что она мне понравится. Когда я сейчас вспоминаю эту открытку, я понимаю, что она была безобразна. Но тогда, насколько помнится, мне нравился и сверкающий снег из буры, и красные звезды, подклеенные под синей прозрачной бумагой, которая должна была изображать ночь, и санки, которые двигались на картонных шарнирах и как будто стремились сбежать с открытки… Я поблагодарила отца, мы с ним расцеловались и я ушла. А потом была революция и я никогда больше его не встречала.
Моя «фрейлайн» привела меня в гостиницу, где меня ждали мать и отчим. Они собирались в гости к друзьям и как раз переодевались. Мама стояла в белом платье и жемчужном колье, Гайнрих был во фраке. Он спросил меня, как я провела этот день. Я с вызовом в голосе ответила, что все было чудесно и рассказала про фейерверк, но и словом не обмолвилась о пожаре. Потом, наверное, чтобы подчеркнуть щедрость отца, показала свою открытку.
Мама взяла ее у меня и расхохоталась.
- Боже, - сказала она, - бедный Пьер, он все такой же! Какая находка для музея ужасов!
Гайнрих, который в это время смотрел на меня, склонился к маме и лицо у него было расстроенное.
- Ладно, - сказал он, - ладно! Не надо при девочке…
Он взял у меня из рук злосчастную открытку, и молча, улыбаясь, рассматривал снежные блестки, подвигал санки на шарнирах, и сказал:
- Знаешь, это самая изумительная открытка, какую мне довелось увидеть. И ты ее храни!
Мне было всего семь лет, но я знала, что он лжет, что как и мама он находит открытку безобразной, и что оба они правы, но что из жалости и великодушия Гайнрих заступился за моего неудачливого отца.
Открытку я порвала и именно с этого дня возненавидела отчима.
Тема: Андре Моруа. Открытка. Короткий рассказ. (Прочитано 1544 раз)
