Мавки

[Котюня]

25

Мавки
Автор: Елена Сергеевна.

Соня училась на филолога. Казалось бы, совсем невостребованная специальность в наше время, но Сонин выбор с будущей профессией определила ее страсть к книгам. Она читала всегда и везде, если удавалась свободная минута. Для допуска к экзаменам студентам необходимо было пройти практику: отработать две недели в школе, помогая учителям русского языка и литературы, а то и вовсе замещать их.

Соне никак не хотелось идти в школу и терпеть заносчивых учеников. Поговорив со своим куратором, Соня выбрала альтернативу: написать подробное эссе о русском фольклоре и отправиться с ним на областную конференцию по русской литературе. Было решено на выходных съездить в деревню к бабушке и поузнавать у местных старожилов сказки да легенды.

Бабушка, конечно же, обрадовалась неожиданному приезду внучки. Встретила она Соню с объятиями и вкусным пирогом, только-только из печи. Бабушка с внучкой сразу сели пить чай и делиться новостями. Соня упомянула и причину своего приезда.

- Да ты, внученька, лучше к Олеське сходи, которая через три дома от нас живет, чем по старикам прохаживать. Они, чай, уже не помнят ничего. А Олеську мавки год рόстили.
- Кто?
- Мавки, мавки. Девы болотные. У Олеськи мать непутевая была, упокой Господь ее душу. Оставила ребятенка в лесу на болотах, изжить хотела, думала, женскому счастью дитя мешало. Ух, как Зина, бабка Олеськина, ее ругала. Из дому выгнала. А через год из лесу-то Олеська вышла, жива и невредима. Только худющая и без голоса. Бабка ее и вырастила. И голос потом к Олесе вернулся. Может, она что и вспомнит про мавок да тебе расскажет.

Поблагодарив бабушку за совет, Соня засобиралась к Олесе. Взяв с собой ручку, блокнот и, на всякий случай, диктофон, девушка направилась на улицу. На пороге ее догнала бабушка и вручила большой кусок пирога, мол, негоже с пустыми руками в гости ходить.

Домик Олеси оказался небольшим, и, в отличии от других деревенских домов, во дворе не было никаких саженцев. Только маленькая яблоня стояла под окном. Соня распахнула калитку и направилась к дому, но ее остановил голос хозяйки, раздавшийся с заднего двора:

- Я тут! Проходите сюда!

Задний двор заворожил Соню: там стояло очень много скульптур из металла и даже работал фонтан. Хозяйка – молодая женщина, одетая лишь в длинную мужскую рубашку, с босыми ногами, стояла возле металлической заготовки и что-то чертила на ней.

- Добрый вечер, вы меня, наверно, не помните, я – Соня, внучка Нины Петровны, которая через три дома отсюда живет.
- Здравствуй, Соня! Почему же, помню. Когда тебя родители в город увезли, мне уже девять было, сознательный возраст как-никак. Да и бабушки наши дружили.

Олеся посмотрела на пирог в руках девушки.

- Смотрю, ты с гостинцами. Ну, пошли тогда в дом, чай попьем, расскажешь, зачем пожаловала, - отбросив в сторону все свои инструменты, хозяйка пошла в дом. Соня последовала за ней.

Убранство дома тоже поразило Соню. Внутри одновременно сохранился какой-то деревенский уют, но вместе с тем дом был похож скорее на мастерскую. Традиционной кровати с кучей подушек не было, спальное место было оборудовано на втором ярусе, над рабочим столом, как сейчас делают во многих современных квартирах. Только кухня ничем не отличалась от кухни Сониной бабушки: добротный деревянный стол, вышитая скатерть, две лавки по бокам и большая русская печь.

- Обстановке не удивляйся, это у меня с домовым уговор такой, что кухню я ему оставила, как при бабуле моей все было, а комнату по-своему сделала, - с улыбкой сказала Олеся, посмотрев в удивленные глаза своей гостьи.

Пока Соня осматривалась, хозяйка уже поставила самовар и разрезала пирог.

- Самовар быстро вскипит, не люблю я чайники, в них души нет. А ты пока присаживайся, располагайся.

Соня присела на скамейку и достала все свои принадлежности.

- Олеся… я к вам пришла не просто так. Мне тут в университете задание дали, про русские легенды написать. Вот моя бабушка и посоветовала к вам обратиться, - девушка честно озвучила причину своего прихода. – Можно, я диктофон включу?
- Вот, значит, как. Ну, хорошо, я ничего против не имею. Только я тебе не легенду расскажу, не сказку, а самую настоящую правду. И прошу, не обращайся ко мне на "вы", я всего-то на четыре года старше тебя.

Самовар вскипел, хозяйка разлила чай по кружкам и начала свой рассказ. Соня взяла в руки блокнот и приготовилась слушать.

- Мне тогда года три было. Жили с мамкой моей тут, у бабушки. Отца я никогда не знала. Вроде как мама поехала в город поступать, а через год вернулась сюда уже со мной на руках. Я ей, наверно, уже тогда помехой была. Бабушка за мной всегда ухаживала, кормила меня. На коровье молоко у меня аллергия, так она поутру ходила в соседнюю деревню, к людям, кто коз держали, молока козьего для меня купить. Мамка все моталась в город, днями не появлялась. Пару лет мы так и прожили. А потом вдруг приехала с мужчиной. Знакомиться привезла, значит. А тот, как увидел меня, ушел молча. Мать белугой выла. Пару раз еще ездила в город. Потом, по весне, перестала. Стала больше со мной возиться, азбуке учить. Как-то раз взяла она меня с собой в лес. Снег уже сошел, в лесу все цвело. Собирали мы с ней цветочки, дошли до поляны. А там цветов видимо-невидимо. Ну а мне, ребенку, что еще надо? Увлеклась, захожу все дальше в лес, уже и к болотам подступаю. Но вдруг как что-то по голове стукнет, хорошо помню, в голове мысль: «А где мама?», оборачиваюсь и вижу лишь спину ее. Убежала она от меня тогда, - хозяйка дома вдруг задумалась.
– Ты не против, если я закурю?

Соня кивнула в ответ.

- Бродила я долго по поляне. Испугалась, зареванная вся. Солнце уже к закату. А тут песню слышу. Красивую, - Олеся напела какой-то мотив. – И плакать перестала, иду на звук как завороженная. Вышла к болотам, вижу девушки пляшут и поют. И будто сам ветер им подпевает, а деревья с травой в такт качаются. Встала как вскопанная на полянке, двинуться не могу. Так уж дух от такой красоты и захватило. Вдруг приметила меня одна из них, подошла, за руку взяла, с собой в танец увлекла. Танцевала я с ними до тех пор, пока солнце не село. Потом они побежали к болоту, и давай одна за другой нырять. Не знаю, каким чудом меня за собой не утянули, может, оттого что крестик на груди висел.

Соня уже отложила блокнот в сторону, ее история и пугала своей невероятностью и завораживала.

- А как ты ночь пережила? – спросила она Олесю.
- Заплакала опять. Одна дева и вынырнула из болота. Дала мне травы какой-то поесть, я ведь сильно проголодалась. И каким-то образом из камыша мне люльку сплела. Там я и заснула.
- Тебе не было страшно?
- Знаешь, я сейчас думаю, что мой детский ум это все воспринял как сказку, которую мне бабушка рассказывала. Только один раз я испугалась, когда дева, которая мне люльку сплела, назад пошла в болото. Она отвернулась от меня, я и увидела, что у нее спины нет.
- Как это?
- А вот так. Нет и все. Видны все ребра, сердце, другие органы. Страшно стало, вдруг и я такая стану. А потом она ко мне опять лицом повернулась, улыбнулась так, по-доброму, страх и прошел.
- И ты так с ними целый год провела? Люди тебя не искали?
- Бабуля рассказывала, что искали. Да только найти не могли, лес весь прочесывали. Даже просили городские власти прислать машины для осушки болот. Да только толку никакого не было. Вот я с мавками год и прожила. Танцевала с ними. Они меня много чему научили, я могла язык зверей и
деревьев понимать. Через воду будущее видеть. А еще, бывало, по лету уже, сядут они на поляне и давай косы друг дружку плести. И мне плели. А старшая из них истории рассказывала диковинные, про царей старинных. А еще, бывало, люди на полянку выходили. Если парень молодой красивый, то девы давай его окружать, в танец заманивать. Меня в такие танцы не брали, я на них украдкой смотрела. Но такие танцы заканчивались тем, что парня этого они с собой в болота утаскивали.

Олеся опять замолчала. Взяла еще одну сигарету и закурила.

- Ты чай-то пей. Вкусный, травяной. Сама собирала в лесу.

Соня уже и забыла про стоящую перед ней кружку. Девушка сделала глоток.

- И, правда. Никогда такой не пила.
- Нужную траву собирать они меня тоже научили.
- Послушай, я одного не понимаю. Мавки тебя так берегли, кормили, учили, но это пока тепло было. А зимой что было? Болота же промерзают.
- Да, прожили мы с ним все лето и бабью осень в таких забавах. А когда холодать стало, они начали ко сну готовиться. Танцы обрядные исполняли. Но меня и в них не брали. Я тоже переживала, что мои дружки меня одну оставят. К тому времени, я и мать позабыла, и бабушку. Но помню, вынырнули девы раз, сплясали танец свой. И ко мне подошла та самая, которая кормила меня и люльку сплела. Дала мне какой-то травы горькой. Помню, как она мне рот вязала. А потом ничего не помню. Темнота одна в голове. Следующее воспоминание, как я по тропинке из леса иду, и меня мужик какой-то замечает. Он как закричит «Олеська!». Деревня все сбежалась на меня посмотреть. Бабушка прибежала, кинулась меня обнимать, в слезах вся. А я ничего не понимаю и слова сказать не могу.

- То есть они тебя вот так просто отпустили? И все?
- Не знаю. Думаю, все-таки пытались они меня своей сделать. Не зря же знаний столько передавали. Да видать, уберегло меня что-то. Крест на груди или бабушкины молитвы. Ну, вот как я оттуда вышла, говорить не могла. С другими детьми не возилась. Лишь с куклой одной играла, все песенки ей пела, бабушка рассказывала. Она меня и выходила. Через три года опять заговорила, бабушке все рассказала, да только она запретила чужим рассказывать. Сказала, что я особенная, раз тайные знания мне доверили. И хранить их нужно, нельзя во вред применять. Уже пять лет, как бабули не стало, а я до сих слово ей держу.

- А твоя мама как? Не хотела с ней больше увидеться?
- А, она так и вышла за того мужика замуж. Но он алкоголиком оказался и руки любил распускать. Вот и забил однажды ее до смерти. Но я не помню ее совсем, лишь по бабушкиным рассказам. И поэтому не жалею ни о чем.
- Спасибо за историю. Совсем не вериться в нее. А мне можно будет написать про дев этих? – спросила напоследок Соня.
- Сама говоришь, что не вериться. Вот и пиши. Все равно никто не поверит. Как и мне, не верят, что я домовых вижу, - озорно улыбнувшись, сказала Олеся.

[Котюня]

Аванс
Автор: Антон Швиндлер

   ...А была жизнь как жизнь. Институт окончил, диплом получил, на работу хорошую устроился. Потом вот Алёну встретил, свадьбу сыграли, хорошо так было, правда, как в сказке. Годика через полтора дочка родилась, Машенька. А когда Маше пять исполнилось, Алёна отправилась одноклассницу проведать. Где-то под Алуштой та обосновалась, после университета с мужем уехали на юга. Всё звала она Алёну мою в гости...

   Алёна не доехала. Автобус упал в семидесятиметровую расщелину и из пятидесяти пассажиров выжило только четверо. Моей жены не было в их числе. Жить не хотелось, на стену лез, пил…  Но выкарабкался, ради Машки выкарабкался. Тяжко было без Алёны, как кусок оторвали и кровью истекать оставили. Всё надеялся, даже после опознания, после похорон, что ошибка это была, что другую похоронили. Что вот сейчас позвонят из больницы, скажут, что гражданка такая-то пришла в себя, мужа с дочкой зовёт… Дурак.

   Многое пришлось учиться делать, взяться за стирку, глажку, уборку. Готовить научился. Работу поменял, на карьеру плюнул. Машка без мамы осталась, не мог я по-другому. Ну в общем пошло-поехало наше с Машкой житьё, приспособились, втянулись, хорошо даже зажили. Накатывало только временами… Стоишь, бывало, на кухне над сгоревшим рагу и ждёшь, что сейчас раздастся голос Аленкин, - «Куда же ты, балбес, смотришь? Огонь поменьше сделай, масла капни…», - и ласковые родные руки отберут треклятую сковороду. И комок в горле такой, что хоть в петлю. Дочка, родная, эти моменты очень хорошо ощущала. Бросала игрушки сразу, приходила ко мне и молча обнимала, гладила маленькими ручками.

   А потом, когда Машеньке исполнилось девять, ей поставили диагноз «агрессивная остеосаркома» и жизни дали при самом благоприятном раскладе от силы год. Да, болезнь нетипично долго не давала о себе знать, и когда мы обратились к врачу, то было уже поздно. Метастазы нашли в лёгких и мозге. Я уже пережил потерю жены. А если умрёт Маша, то и мне жить будет незачем. Я извёл лечащего врача – тогда Машу уже положили в отделение онкологии – я писал жалобы в министерство здравоохранения, в прокуратуру и Президенту. Я уже был готов продать машину и квартиру, денег как раз хватило бы на некое экспериментальное лечение в Израиле…

   В один из дней, когда я навещал Машу в больнице, меня пригласил в свой кабинет заведующий отделением. Он усадил меня в кресло, налил коньяк в пузатый коротконогий бокал и сунул его мне в руку. Сам заведующий уселся напротив и, пристально глядя мне в глаза, сказал: «Девочка уходит, ей остались считанные недели. Всё, что нужно для облегчения состояния, мы ей способны дать в нашем отделении. Лечение, на которое вы уже готовы подписаться, ничего не изменит – не способно никакое лечение что-либо изменить, поймите – но наполнит последние дни вашего ребёнка болью и мучениями. Выбор за вами: либо боль и потом смерть, либо вы спокойно проведёте это время вместе и сможете попрощаться».

   Я вышел из этого кабинета лишённым всякой надежды. Спустился в Машину палату, но она спала под капельницей после очередного приступа мучительной боли.

   На следующее утро я отправился в церковь рядом с домом. Родители крестили меня в детстве, но я не был верующим, церковь не посещал, и не имел никакого представления об обычаях и ритуалах. Когда я вошёл под эти высоченные своды, то ощутил, что все мои заботы и страхи остались снаружи, что всё будет хорошо. Несколько минут я благоговейно шатался по церкви, вглядывался в потемневшие от времени лики святых. Взгляд мой задержался на одной из икон. На доске был изображён старец с седыми бородой и волосами, в одной руке у него была длинная ложечка с крестиком сверху, другая же поддерживала донышко небольшого сундучка с перегородкой посередине. «Это  святой Диомид,- раздался за спиной шелестящий шепоток. – Великомученик. Он по занятию был врачом, но лечил не только лекарствами, но и Словом Божьим…». Я обернулся и увидел старушку, сухонькую и бесцветную, в сером халатике, сером платочке на серых волосах и морщинистым лицом со скорбно поджатым ротиком. Широко открытые глаза старушки были тёмными и немного безумными. Хотя я легко мог спутать безумие с огнём истинной веры. Я кивнул, и старушка продолжила: «Ежели заболел кто у тебя, то молись Диомиду, свечку поставь за здравие. Свечечка за двести, записку с именем священнику – пятьсот…». И после этих слов будто пелена спала с моих глаз и разума. Я огляделся вокруг, уже не ощущая ничего похожего на трепет и благоговение. Я находился в очень старом здании с высокими и давящими сводами, окружённый кучей потемневших от времени и потрескавшихся досок с лицами людей, которых, может, и не было вовсе. В совершенном смятении и будто после холодного душа я развернулся и почти выбежал наружу…

   Ноги сами понесли меня в ближайший супермаркет, из которого я принёс домой изрядный запас спиртного. Да, я пытался залить горе и страдания спиртным. Закуску купить я не потрудился. Опьянел я почти сразу и следующие несколько часов  помню урывками. Сначала просто пил. Потом бурлящие во мне боль и горе начали прорываться наружу кипящим потоком бессвязных слов. Я пил и плакал. Пил и проклинал всех и всё вокруг. Пил и орал самые мерзкие матерные слова, какие только мог вспомнить. Потом я начал молить.

   Не помню, что именно я говорил, но ощущал только, что слова эти исходят из самых сокровенных глубин моего существа. Я молил о том, чего желал больше всего на свете. Я молил неизвестно кого, чтобы моя дочь жила. «Заберите меня хоть всего, хоть кусками, - рыдал я душой, - Руки-ноги поотрывайте, но чтобы она жила...». Ходить и даже ползать я тогда, судя по всему, уже не мог, и поэтому корчился на залитом слезами и заблеванном полу коридора. Потом помню, как грохнула об шкаф входная дверь и тьма заполнила квартиру. Я ощутил жуткий холод и начал трезветь. А следом мной овладел дикий, необузданный и первобытный ужас. Всё, что я мог, это распластаться вниз животом на загаженном полу, влипнув щекой в собственную рвоту. Какая-то часть моего существа, не парализованная страхом, пищала безумным внутренним голоском: «Они услышали тебя!!! Они пришли взять обещанное!!! Не смотри, только не смотри, только не смотри!!!». И я последовал совету голоска, зажмурившись до боли в глазах. Сначала было тихо. Потом послышалось лёгкое шуршание, цокот будто бы коготков по полу. С таким звуком двигались одни. Сипящее дыхание, слизистое причмокивание и влажные шлепки. А это перемещались другие. Шаги босых человеческих ног, но такие странные, будто бы ног у их обладателя больше двух. Так ходили третьи… Их было много там, разных, во тьме вокруг меня…

   А потом я почувствовал прикосновения. Легкие, аккуратные, но шершавые и немного покалывающие. Я не знаю, чем меня трогали, но не руками. Эти прикосновения прошлись по всему моему телу, по голове, рукам и ногам бессистемно, перескакивая с одной части тела на другую и повторяясь, и, наконец, задержались на правой руке, вытянутой вдоль туловища. Потом руку от кончиков пальцев и примерно по середину плеча окутал холод, её сдавило. В следующую секунду там, где холода не было, расцвел пульсирующий цветок боли, и сознание покинуло меня.


   Проснулся я в своей кровати. Солнце светило в лицо через незадёрнутые шторы. В наждачной сухости рту ворочался наждачный язык. Меня мутило, а в голове будто бы лежал здоровенный шар для боулинга, начинавший кататься при малейшем движении. Боже, ну и напился я вчера, вот урод… Так, надо срочно приводить себя в порядок и мчаться к Машке в больницу. При мыслях о дочери сердце сдавило, а на глаза навернулись слёзы. Держаться, только держаться. И я попытался встать с кровати. Спустил ноги на прохладный пол, немного наклонился вперёд, перенося центр тяжести, и меня повело вслед за неимоверно тяжёлой головой. Я рефлекторно выставил правую руку, чтобы опереться об тумбочку, но рука  промахнулась, и я шмякнулся на пол, задев плечом этот неимоверно угловатый ящик. Больно было аж до слёз. Я сел на пол, облокотившись спиной о кровать, обхватил левой рукой ушибленное плечо и попытался протереть ладонью правой руки заслезившиеся глаза. И не смог. Потому что ладони не было. Потому что правая рука заканчивалась гладкой нелепой культёй примерно в двадцати сантиметрах ниже плечевого сустава.

   И вот тут я вспомнил всё, что произошло накануне. До мельчайших подробностей. Хлынувшую через порог тьму. Сковавший меня животный ужас. Наполнившие окружающий меня мрак звуки. Прикосновения. Охвативший правую руку холод и вспышку боли. Вспомнил почти дословно. Почти, потому что так и не смог восстановить в памяти то, как именно и какими словами я молил о помощи. Осталось от этой мольбы-молитвы только лишь ощущение давно назревавшего и прорвавшегося нарыва. Значит, моя просьба была услышана. А вот была ли она выполнена… Что ж, я скоро узнаю.

   С превеликим трудом, матерясь под нос и временами беззвучно рыдая от бессилия, я привёл себя в относительно приличный вид. В коридоре, кстати, ничего не напоминало о вчерашнем происшествии, а вот кухня сохранила все следы безобразной попойки. Когда я начал одеваться, меня ждало шокирующее открытие – весь гардероб был заботливо подготовлен под моё нынешнее однорукое строение. Длинные рукава свитеров, рубашек и пиджаков были подшиты, подвёрнуты или подколоты как раз по длине культи. Одежда на  немыслимо неудобных для одной руки пуговицах перекочевала на дальние полки и в глубину шкафа. На ближних полках лежали вещи с кнопками, на молнии, либо без застёжек вовсе. Обувь на шнурках уступила место практичным кедам и кроссовкам на липучках либо с эластичными вставками по бокам. Закончив с одеждой, я потянулся было за ключами от машины, но в последний момент остановился – с механической коробкой мне сейчас не совладать. Неловко орудуя ключами, я отпер входную дверь и увидел соседку напротив, пожилую, общительную и довольно приятную женщину. Внутренне я был готов к любому вопросу и любой реакции, но не к такой. Скользнув по подвёрнутому рукаву моей джинсовки сочувственным и совсем не удивлённым взглядом, соседка приветливо со мной поздоровалась, справилась о здоровье Машеньки, поделилась наблюдениями о погоде и, выслушав мои односложные ответы, скрылась за дверью своей квартиры. О руке ни слова. Как будто так и нужно.

   Молчаливый угрюмый таксист-частник без лишних вопросов доставил меня прямо к главному входу госпиталя. Уже через минуту я был в палате дочери. Как только я увидел её улыбку и сияющие глаза, то понял – всё, она здорова. Ноги мои подкосились и я почти рухнул на край кровати. А потом…

   Потом мы смеялись и плакали, и снова смеялись, и я неловко обнимал Машку одной рукой. Потом я вполуха выслушивал сбивчивый и робкий монолог врача об устойчивой ремиссии, единичном случае и прочих вещах, которые обычно говорят врачи, когда не знают, что сказать. Потом подписывал какие-то больничные бумажки. Потом мы шли по коридору к лифту, в левой руке я нёс баул с какими-то вещами, а за подвёрнутый правый  рукав по-свойски цеплялась ещё слабая, но довольная Маша. И мы вернулись домой…


                                    ***

   Прошло полтора года. Моя Машка полностью поправилась. Я почти научился обходиться без руки. Работаю удалённо из дома, пишу статьи, занимаюсь редактурой. А ещё получаю пенсию по инвалидности, оформленной уже четыре года назад. Соседи и знакомые не выказывают удивления при виде моей руки, но только на прямой вопрос, – «А как я потерял руку?» - начинают мяться, уходить от ответа или нести околесицу. Руку, дескать, мне отрезали, когда меня машина сбила, после несчастного случая на заводе, из-за инфекции, и прочие правдоподобные небылицы. А Машка знает, куда делась моя рука. В тот день, когда мы вернулись из больницы, я попытался что-то объяснить, но дочка прижала пальчик к моим губам и тихонько сказала. -  «Пап, не надо ничего выдумывать, я всё-всё поняла сразу, когда в то утро проснулась…»

   Так и живём. Я со своей культёй и Машка моя, солнышко. Наладилось всё. Думаю вот машину с автоматической коробкой купить, вместо старой. Но только одно не даёт мне покоя… Моя рука… Не слишком ли низка была плата? А если это был всего лишь аванс и они придут забрать остальное?

[Котюня]

Девочки,  ещё тема ссылка

[glasha]

КОТЮНЕЧКА!!! Спасибо!!!

[мишаня]

КОТЮНЕЧКА!!!  Спасибо!!!

[Дышите Глубже]

Котюшкин  , ура 

[Иванова Светлана]

Котюнечка 

[saimonson]

Котюня, спасибо!!!

[Котюня]

glasha, saimonson, Иванова Светлана, Дышите Глубже, мишаня, девочки   

[Iraaaaa]

Котюнечка!
Спасибо!

[Катеринa 1970]

Котюнечка спасибо 

[Котюня]

Иришка, Катюшка   

[Лиса]

Оленька ,спасибо,очень интересно!  

[Котюня]

Оленька ,спасибо,очень интересно!  

Валюша 

[Верба]

Котюня,