Воспоминания очевидца....
"...Мне выпало учиться в странном времени. Первые три класса средней школы я был октябрёнком, пионером -- и с самого детского сада, с первого класса начальной школы я читал книжки про Ленина, про ГЭС, про Щорса, Чапаева -- и многих других людей Великой Октябрьской Социалистической Революции.
Один урок первого класса я помню особенно чётко: это было 12 апреля, день Космонавтики, где наш классный руководитель объяснила, кто такой Юрий Алексеевич Гагрин и конструктор Сергей Павлович Королёв.
То было странное время. Всё, что так или иначе было связано с СССР, стало называться не иначе как "совок". Большинство как могло открещивалось от "тоталитарного прошлого".
Пенсионеры тихо умирали один за другим.
В столице, как грибы после дождя, стали вырастать многочисленные блошиные рынки. Под окнами соседнего дома стали произрастать в огромном количестве шприцы с остатками какой-то мутной дряни. И естественно, не обошлось без использованных презервативов и пустых пивных бутылок. А чуть позже -- банок.
По улицам стали ходить толпы наглых и задиристых уродов, которых останавливали только две вещи: уголовный розыск и кулак. Старая идеология постепенно отправлялась на помойку, а новая едва угадывалась под помойным налётом эпохи. В это время продавалось и покупалось абсолютно всё, без исключения.
Большинство симпатичных и неглупых баб предпочитали ложиться под иностранцев. В воздухе висело бесконечное "свалить отсюда ..ахуй в благополучную Европу или Америку, дворником -- потому что дворник там получает больше, чем преподаватель в ВУЗ-е".
Тогда я воспринимал это как само собой разумеющееся -- ну подумаешь, толпа гопников? Ну подумаешь -- в соседнем доме нарколыги? Ну подумаешь -- валим замуж в Иностранию -- вырасту, выучусь да здесь подымусь. Или, может быть, тоже свалю. Как умный человек.
Говночистом, например. В Америку.
Это ведь район такой. Просто надо быть осторожнее, а в каких-то исключительных случаях просто уметь дать в морду -- вот и всё. Спасало меня только одно: почему-то уличные хулиганы как-то особенно относились к музыкантам.
Я учился в музыкальной школе по классу скрипки. И если они удивлялись гитаристам, то скрипач (пусть даже и херовенький, откровенно-то говоря) вызывал у местных гопников неподдельное уважение.
Скрипка была подобна защитному куполу.
Я не обращал внимания на ветры эпохи, потому что просто жил там -- и только сейчас в состоянии оценить то, что вообще творилось. И то -- чётко понимая разницу между "сейчас" и "тогда". Жил тем, что учился, читал книжки, пописывал стишки, безнадёжно влюблялся, осваивал три блатных аккорда и первые риффы рок-н-ролла на отцовской гитаре. Особенно любимым предметом в школе у меня была, естественно, литература -- чуть больше, чем русский язык и история -- потому что давала большой люфт для творчества.
Каждое сочинение я воспринимал как вызов, как проверку на прочность, как интересную игру. Потому что уже тогда понимал: я хочу быть писателем, и писателем хорошим -- таким, которым зачитываются, которого перечитывают, с некой тайной между строк, с неким мастерством, до которого тогда мне было ещё очень далеко.
Однажды меня пригласили в какой-то дискуссионный литературный клуб. А там была куча симпатичных девчонок. И умных. Мы с жаром обсуждали "Поединок" Куприна, и под конец был момент, когда мне становилось ясно: ещё немного -- и мне дадут! Но в пылу атаки я проворонил момент со взятием телефона и адреса.
Сочинения мы писали по произведениям классиков. И советских писателей в том числе. По Катаеву, Бабичу, Горькому, Шолохову, Кассилю, Пантелееву, Гайдару. Подчёркиваю особо -- Аркадию.
Мне очень импонировал Куприн, со своей копеечной простотой текста. А заодно -- красотой и глубиной. Особенно нравился Горький, которого я перечитывал вдоль и поперёк по нескольку раз. Немного хуже дело обстояло с Чеховым, ещё хреновее -- со Львом Толстым и Гоголем, которого я внимательно читал исключительно из уважения к Булгакову. Потому что уже тогда знал: Михаил Афанасьевич очень уважал и всячески изучал творчество Николая Васильича, а стало быть, я тоже должен попробовать видеть в нём что-то. Гоголя я воспринимал как создателя ужастиков -- и ничуть не худших, чем, допустим, ужастиков от Стивена Кинга или более тяжеловесного и банального Лавкрафта. Но это было за рамками школьной программы. По ней предлагали "Мёртвых душ", которую я тогда воспринимал как неимоверную нудятину.
Всё это обильно сдабривалось ежедневным прослушиванием групп типа "Metallica" и "Manovar", и уроками классической музыки на скрипке. В голове бродила абсолютно взывная смесь. И в сочетании с абсолютно безнадёжными влюблённостями она давала такой результат, что учителя литературы несколько раз зачитывали мои сочинения вслух перед классом. Потому что, вероятно, видели в этих первых поделках здравое зерно.
Но одноклассницы всё равно не давали. Что печалило.
Для простого школьника из девятого класса моё кунг-фу литературы было реально сильнее кунг-фу многих учеников. Ко мне обращались за помощью и подсказками. Ибо с правильнописанием у меня всё обстояло гораздо лучше, чем у Винни-Пуха.
И вот однажды в программу нашей литературы включили произведения автора по фамилии Солженицын. До этого имя было на слуху, но как-то среди взрослых. Его включили как нечто обязательное, более того: именно с этой фамилии я впервые узнал о том, что такое "реферат".
Передо мной поставили задачу: выбрать одно из его больших произведений и по нему написать нечто, по объёму равное десяти страницам в масштабе школьной тетрадки. Более того, написанное предполагало красивое оформление и обложку: примерно то же, что и реферат студенческий.
Такого не было ни с одним писателем и поэтом, коих мы уже прошли приличное количество. Такой напряг был только с автором по фамилии Солженицын. Чем именно он заслужил такое к себе отношение через мой школярский труд -- я не очень понимал. Но преподносился он ничуть не менее пафосно и таинственно, чем Карлос Кастанеда. О нём говорили с придыханием. Как о каком-то мудреце из Шаолиньского монастыря.
Моя домашняя библиотека была полна журналов "Мир". К тому же, была подписка "Роман-газеты". Я покопался и откопал "Архипелаг ГУЛАГ". Я начал читать. Я честно прочитал две с половиной страницы. Если сравнивать с тем же Горьким или даже Толстым, мозг совершенно не рисовал картинку. Не вырисовывалась история. Текст на ощуп был пресным и твёрдым, как бетон со вкраплениями арматуры. И я, пятнадцати или шестнадцатилетний пацан, не понимал, о чём мне хочет сказать этот человек. Я попросту насиловал свой мозг -- точно так же, как если бы я попытался разрезать кирпич ножом, или, что точнее -- пройти гранит сверлом, рассчитанным на дерево, причём, ручной дрелью -- а не перфоратором с отбойным молотком из специальной стали и победитовым наконечником.
Сверло дымилось и ломалось. Гранит оставался несокрушим и непонятен. Более того: неинтересен. И это я. Владеющий литературным кунг-фу в классе лучше многих. Я, к которому шли за советом и с вопросами. Я, который пописывал стишки. Влёгкую. И почти по любому поводу. Я, который в десять лет в две недели осилил "Мастера и Маргариту", и своими глазами видел адское пламя в глазах учительницы литературы. Которая -- после того -- как я это ей рассказал, спросила: "Ну и какой же персонаж тебе там более всего понравился?" На что я отвечал: "Кот Бегемот, конечно же!"
И сам черт был мне не брат. Я на балу у Сатаны побывал, а вы мне тут -- в школе учиться!
При отсутствии солженицынского реферата грозились поставить два балла. Без вопросов и любому. Когда я с огромным трудом добрался до третьей страницы, стало понятно: я -- всё. Пытайте, режьте, стреляйте в застенках -- но я эту муйню мало того что не прочитаю, нет. Я не буду её читать.
И я не буду писать огромную красивую муйню с обложкой по прочитанному, потому что могу создавать мнение только в одном случае. Когда я прочитал от начала до конца. И въехал в то, что там написано. Пусть на своём, на школярском уровне -- но въехал. Въехал и сформировал отношение. Мнения, когда я ничего не прочитал, не въехал в вещь -- у меня не было и быть не могло. В отличие от некоторых моих более хитро.опых сверстников.
Но тут надо понимать моё отношение к моему литературному кунг-фу. Если притворяться, что ты руками ломаешь камень -- ты никогда не сломаешь руками камень. Если притворяться, что ты можешь дать отпор сопернику, но при этом филонить тренировки -- ближайшая подворотня всё рассудит.
Я не мог так.
Поэтому я в день сдачи на удивлённых глазах всего класса подошёл к учителю и сказал: я не сделал реферат. Потому что не смог прочитать. Потому что ничего не понял -- а по непонятным вещам я никогда и ничего путного не напишу, пусть оно будет оформлено хоть трижды красиво.
Сверкающий меч преподавательского правосудия опустился на мою грешную голову в виде двух баллов. Я это принял спокойно, и даже как-то полегчало. Прошло время -- я эти два балла закрыл новыми работами -- из тех, что мне были по уму и по сердцу. Я не помню, в том ли году у нас по программе был Булгаков -- но помню точно, что был, и что по "Дням Турбиных" я написал искренне и опять-таки -- лучше, чем кто-либо другой. Два балла были закрыты. Четвертная оценка не пострадала.
Шло время. Александр Исаевич очень долгое время являлся "светочем".
Не то чтобы я горжусь тем, что схватил по литре пару, завалив задание. Нет. И не то чтобы я завалил это задание из соображений моего реального отношения к произведениям "светоча демократии". Тоже нет: тогда я был слишком мал и глуп, чтобы что-то понимать. И не то чтобы я с удовольствием вспоминаю время, когда я был глуп и мал и горжусь этой самой глупостью.
Вообще -- нет, ни разу.
Просто, видимо, чуйка не подвела. Уже тогда. Под угрозой схватить два балла. На убогом, школярском уровне -- я понимал, что он в одном строю с Горьким, Булгаковым, Чеховым, Куприным и Гоголем автор по фамилии Солженицын стоять не очень достоин. Просто по ткани произведения.
Не гений. Не мастер. Не пророк. Не лидер. Просто -- назначенный.
А потом, через много лет, в мою жизнь пришли интернеты. И я начал их копать. Раскопки подтвердили: не ошибся."
ссылка
Воспоминания очевидца.... (Прочитано 1196 раз)