"Была Великая суббота, в тихом ясном небе вечерело и слегка, по-весеннему, морозило. Вечернее солнце уже зашло на другую сторону дома и краснеющими лучами светило со стороны сада в окна дома и балконную дверь гостиной, отливая на них вечерним золотом.
В кухне всё пеклось, жарилось, и красились последние яйца.
Мы с самого утра бегали и не знали, где найти себе какой-нибудь уголок, чтобы ничего не пропустить из тех ощущений, какими полны все эти приготовления и эта особенная ночь. Раз десять мы уже побывали в кухне и в доме и опять бежали через двор в кухню...
Пеклись и румянились в печке куличи. Нянька Абрамовна, обжигаясь и дуя на пальцы, вынимала из дымящегося горшка окрасившиеся яйца, давала им стечь и складывала по одному на перевёрнутое решето. Несмотря на просьбы - ради Христа не вертеться под ногами,- нам всё-таки удалось примоститься на уголке стола толочь сахар в медной ступке. Я толок, Катя сидела по другую сторону ступки, а в промежутках отдыха мы отковыривали с пестика кусочки спрессовавшегося растолчённого сахара, похожего на помадки, и ели.
- А мы будем чистить миндаль? - спросила Катя, облизывая свои прозрачные пальчики.
- А дадут нам его? - спросил я в свою очередь.
Катя оглянулась, пососала пальцы, спустившись с лавки, отправилась просить миндаля для чистки. Чистить миндаль - лучше всего. Во-первых, он почти единственная не скоромная вещь и поэтому его можно есть. А во-вторых, просто приятны его гладкие белые зёрна. Его сначала обольют кипятком, чтобы отстала кожица, потом надавишь двумя пальцами, и миндалина выскакивает из отставшей шкурки. Через пять минут кончики пальцев, промывшиеся в тёплой воде, стали у нас чистые и сморщенные, как из бани.
- Ну, довольно с вас, уходите, - сказали нам, и мы, отряхнувшись и взяв по одной очищенной миндалине из чашки, побежали в дом.
На теневой стороне дома уже совсем захолодало. Лёгкий весенний морозец к вечеру затягивал звёздами лужицы около парадного крыльца. Капели стали
застывать и реже падать. И шершавый ноздреватый ледок слышнее захрустел под ногами в тихом вечернем воздухе. Мы нарочно прошлись около дома, продавливая лед на лужицах и прислушиваясь к его стеклянному хрустенью.
- Я не буду спать всю ночь, - сказала Катя.
- А если заставят?
- Ну, не заставят...
Мы забежали заглянуть в дом. В старом большом доме было пустыннее и тише. В гостиной на камине догорали последние красноватые лучи солнца. Здесь было убрано всё. И Таня, становясь на табуретку, вешала последние кружевные шторы на окна. Солнце уже село совсем, только сквозь чёрные ветки сада виднелся красноватый отблеск догоравшей зари. Капли застыли и перестали падать. А на свежем, темнеющем небе, над неподвижно висящей вниз веточкой берёзы трепетно затеплилась одна яркая, точно умытая звезда. Свежеющий воздух был чист, темнеющее небо ясно, а на душе так же счастливо и чисто, как в этом глубоком и высоком небе. Как торжественно тиха будет ночь!
В доме уже были зажжены все лампады и ярко горели в углах, ясно отражаясь в чисто протёртых стёклах и на серебре риз.
Все ложились пораньше, вздремнуть до заутрени, и чтобы не разлёживаться, примащивались кое-где и кое-как...
- Так что же, не будем спать? — сказал я.
- Ни за что.
И мы, после всяких просьб и упрашиваний с нашей стороны, были предоставлены самим себе.
- Надо найти, где лучше всего сидеть, - сказала Катя. Я согласился. Мы пошли искать и скоро убедились, что лучше кресла в зале - ничего не найти. Оно стояло так, что с него, сквозь цветы, видны были все огоньки лампад в зале, видна была в дверь часть гостиной. Для мечтаний и наблюдений это был теперь, как всегда, самый лучший уголок.
Чтобы не так хотелось спать, мы решили почаще умываться.
- И совсем не страшно, - сказала Катя, усаживаясь и оправляя на ногах короткое платьице. Абрамовна говорила, что в эту ночь все до одного злого духа сидят безвыходно в преисподней.
- И очень хорошо, - сказал я, - по крайней мере, хоть можно свободно ходить, а то ни в одну тёмную комнату носа показать нельзя. Я вдруг почувствовал, что опять всецело примирился с Катей. Всё-таки она хороший человек. Посидев немного, мы не утерпели, вскочили с кресла и пошли по комнатам.
Лампы уже все были погашены и только ещё ярче оттого горели лампады, неясно освещая дальние углы по-праздничному обновлённых и убранных комнат. Мы шли, прислушиваясь к тишине, к своим шагам, и старались уловить что-то особенное, неповторяющееся, бывшее в этой ночи. И трудно было понять, что это такое, в чём оно. Во всеобщей ли тишине, в неясных ли тенях или просто - в душе. В угловой мы остановились и прислушались. Слышно было, как круглые часы в столовой зашипели и не в такт качанию маятника, спеша, пробили, потом, защёлкнув, опять спокойно пошли. Только ещё десять.
В гостиной на диване, взяв на этот раз одну подушку, прилёг дядюшка. Он ещё не спал и лёжа курил. Огонёк папиросы отражался в лаковой задинке дивана.
- Не спит ещё,— тихо сказала Катя.
Мы опять пошли в кресло. Здесь в зале, бросая на высокий потолок огромные тени, стояли цветы. На подзеркальных столах по-праздничному были поставлены новые, необожжённые свечи. Кресло стояло глубоко за цветами и только сквозь таинственные просветы в цветах видны были отсюда огни лампад.
- Сделай вот так глаза, - сказала Катя, показывая мне свои сощуренные узенькими щёлочками глаза.
- Ну, сделал.
- Теперь долго, долго смотри на тени. Я стал смотреть напряжённо, до боли в глазах.
- Шевелятся?
И правда, казалось, что тени движутся, шевелятся.
- И как будто всё, всё другое, как будто в волшебном царстве! Тебе хорошо?
- Ах, как хорошо, - сказал я, - удивительно! А ты посмотри, кто это стоит в углу?
- Где?
- Вон, около печки, за дверью.
- Да это шуба крёстной.
- А мне показалось... И совсем не страшно.
- А помнишь, зимой как было страшно? - сказала Катя.
- О, ещё бы!..
И в самом деле было совершенно не страшно в полумраке лампадного света, а было только удивительно, необыкновенно и волшебно.
- Я думаю, что даже на чердак в эту ночь можно одному пойти.
- Ну, на чердак... зачем же на чердак...- заметила Катя.
- Да, туда и незачем, впрочем, ходить, - сказал я, сообразив, что хватил лишнего.
- Надо умыться, - сказала Катя, протирая обратной стороной ладоней глаза. И мы поднялись с нагревшегося под нами местечка.
Часы в столовой пробили половину.
Мы наскоро умылись, кое-как утёрлись оба одним концом полотенца, висевшего на двери, и пошли опять на свое место..
Дядюшка в гостиной уже не курил и тоже спал. И убедившись, что теперь мы уже совсем одни во всём этом царстве неясного полусвета лампад, с тенями цветов, со столами, покрытыми свежими праздничными скатертями, опять пошли в кресло наблюдать эту тишину, эти живущие и движущиеся в полумраке тени и прислушиваться в себе к тем необъяснимым и не бывающим при обыкновенной обстановке ощущениям.
Я опять сощурил глаза и стал смотреть на огни лампад. Сквозь не совсем вытертые, ещё мокрые ресницы, в глазах задрожали и запрыгали разноцветные радуги. Я хотел было сказать об этом Кате, повернулся к ней, но она, подложив ладонь под щёку, уже спала глубоким сном в уголке кресла. Я сощурил глаза совсем, так, чтобы видны были только одни точки огней. Радуги задрожали сильнее. В глазах заточило. Я закрыл их на секунду, крепко сдавил зажмуренные ресницы...
- Вставайте, милые, разговляться, пасху есть, - сказал надо мною голос крёстной, и её большая тёплая рука ласкает мою щёку.
Я открыл глаза. В зале посредине был накрыт уже пасхальный стол, стояли на круглых блюдах высокие куличи, облитые белым, красные яйца, творожная пасха с крестом из изюминок, окорок с бумажным цветком и два ряда приборов с накрахмаленными салфетками.
Ясно, что мы проспали. Но не хочется ни о чём думать, только бы спать ,- хоть одну ещё минуточку привалиться щекой к тёплой коже задинки у Катиной спины и заснуть. Но нас трясут за плечи, и мы поневоле спускаем ноги с кресла, протираем глаза и, не попадая в двери, идём умываться".
Романов П. Детство.
------------
Иллюстрации: Пасха на старинных фотографиях.
/Усадьбы и судьбы/
Тема: "Была Великая суббота, в тихом ясном небе вечерело и слегка, по-весеннему, мороз (Прочитано 582 раз)
