– Светлана Владимировны, вы родились в киношной семье. Выходит, иного пути, чем на сцену – не было?
Светлана Немоляева: – Стать артисткой я мечтала с детства. Постоянно видела, знала этот мир и никакие другие специальности меня не пленяли. А как иначе? Отец был режиссёром, мама звукооператором на «Мосфильме». Она постоянно таскала меня на съёмки и даже старалась запихнуть в массовочку. Во время войны вместе со всей киностудией мы эвакуировались в Алма-Ату. Тогда там собралась элита советского кино. Было голодно, холодно, но все активно работали. Эйзенштейн, например, снимал «Ивана Грозного». Я же больше всего запомнила Марину Алексеевну Ладынину. Она приходила и угощала конфетами меня и брата. Это был цветной сахар, но мне он казался роскошным лакомство, а она сама прекрасной феей.
Моим первым фильмом стала комедия «Близнецы», куда опять же привела по блату мама. Мне сшили прелестный сарафанчик и роскошный бант, который я потеряла, когда ехала в троллейбусе на съемку. Как тогда влетело, в том числе от родителей… Запомнила на всю жизнь. В целом же отец был человек оптимистичный, драмы и трагедии на нём не задерживались, а мама романтичная, загадочная. И я получилась с одной стороны неоправданный оптимист, с другой пессимист и меланхолик, что очень помогает играть разные роли.
– Вы 51 год прожили вместе с блистательным артистом Александром Лазаревым. А как получилось, что, не сговариваясь, вы пришли на пробы в один день, в один и тот же театр?
– Судьба! Мой сокурсник по Щепкинскому училищу очень хотел попасть в театр им. Маяковского. Договорился, чтобы его там посмотрели, а меня попросил подыграть. Я и пошла, чтобы выручить товарища. И Сашу его подружка тоже уговорила поддержать во время показа. Он ведь даже не собирался оставаться в Москве. Саша – ленинградец, родился на Васильевском острове и мечтал уехать в родной город, играть в театре у режиссёра Акимова. Но в итоге нашим друзьям отказали, а нас с Сашей сразу взяли. Так мы с ним встретились, в марте 1960 года поженились и всю жизнь прожили вместе.
– Вас называли идеальной парой, отлично складывалась и карьера. Правда, на одной из встреч вы признались, что слёз и шипов было тоже много, просто их не видно…
– Никогда не бывает актеров, у которых судьба без пригорков и ручейков. И у нас хватало переживаний и страданий, особенно в период, когда театром руководил Андрей Александрович Гончаров. Не люблю выносить ссор из избы, но то, что из нашей блестящей, феноменальной труппы очень многие ушли – факт. В конце из столпов, со времен Охлопкова, остались только мы с Сашей. Ушёл Женя Лазарев, Толя Ромашин, Таня Доронина, Боря Химичев, Владимир Самойлов. Почти все, потому что было очень тяжело.
И у нас случались моменты, когда хотелось все бросить и сказать: уходим. Тем более, что нас звали, и мы легко могли найти себе другое пристанище. Я со своим спокойным характером тоже писала заявление об уходе, так Гончаров меня доводил. Но он был настолько талантлив, что, если на одну чашу весов положить его дар, грандиозные спектакли, которые он ставил, а на другую – особенности характера, нашу трудную жизнь, которую он же и создавал – первая перевешивала.
– Но в театральных кругах до сих пор помнят скандал, когда Гончаров поменял Александра Лазарева на Армена Джигарханяна в знаковом спектакле «Бег» по пьесе Булгакова.
– Тогда Саша репетировал роль Хлудова вместе с Джигарханяном. Армен прекрасный актер, но у Саши была какая-то порода, что-то истинно хлудовское, петербургское, дворянское. Он вошел в эту роль, отдавал ей весь свой внутренний мир. Но в процессе репетиций стала понятно, что Гончаров склоняется к Джигарханяну. Так как Саша был человек очень авторитетный, мощный и в то же время непредсказуемый в некоторых вещах, Гончаров побоялся сказать ему всё напрямик и вызывали меня. Я более дипломатичная, между строк, со мной было легче общаться. Зашла в кабинет, где сидели и заместители, и сразу всё поняла. Всю дорогу домой плакала. Пришла зарёванная, Саша открыл и сразу спросил: «Он меня снял?». «Да».
Выпустили спектакль, который получился изумительным и шёл со сплошными аншлагами. Я играла Серафиму Корзухину, но в доме у нас в это время была тяжёлая атмосфера. А затем мы поехали на гастроли в Киев. И уже на третьей постановке Гончаров вызвал Сашу: «Будешь исполнять роль ты». Без всякой натяжки скажу: Лазарев играл божественно. И первый, кто вышел на сцену после аплодисментов – Джигарханян, с огромным букетом «кровавых» гладиолусов. Они поцеловались, и это была истинная актёрская дружба и понимание.
«Можно хуже, но трудно»
– Запоминающимися ролями в кино вы обязаны Эльдару Рязанову. А правда, что первые пробы с треском провалились?
После окончания ВУЗа Мягков стал работать инженером, но сцена тянула и манила молодого ученого. Страдающий романтик. За что Андрей Мягков не любил Женю Лукашина? – Правда. К моменту встречи с Рязановым я о кино вообще не думала. Столько было неудачных проб, что, казалось, эта муза давно улетела и навсегда помахала мне ручкой. И у Рязанова я сначала потерпела полное фиаско. Восемь раз пробовалась на «Иронию судьбы» – ничего не получилось. «Ну что я тебе могу сказать, Света, – произнёс Рязанов, – можно хуже, но трудно». Потом он возмущался, мол, никогда в жизни так сказать не мог. Мол, сочинила, врушка. Но я не обиделась, он говорил это с добрыми чувствами.
Мы познакомились, когда он принёс в наш театр пьесу «Родственники». Я в ней играла главную роль недотёпы, старой девы, которую всемогущий папа, директор рыбного магазина, пытается выдать замуж. Рязанов присутствовал на репетициях, пришёл на премьеру и сделал мне роскошный подарок. Сказал: «Я теперь тебя постоянно буду снимать, ты – настоящий Чаплин в юбке». Я была счастлива и везде хвасталась, как меня назвал сам Рязанов. Пока не узнала, что то же самое он говорил Лие Ахеджаковой. Мы потом рассказали это друг другу и смеялись от души.
– Вашим звёздным часом стал фильм «Служебный роман». Как удалось выйти именно на такой беззащитный образ, ведь роль Рыжовой можно трактовать по-разному.
– Подсказал Эдуард Александрович. Одной из первых мы снимали сцену, где Рыжова передаёт письма Самохвалову. Я пыталась сыграть это с каким-то особым подтекстом, но Рязанов отозвал меня в сторону и попросил: «Скажи просто: «Отдай мне эти письма». Это стало камертоном, ведь роль Оленьки не такая лёгкая, как кажется. К ней можно по-разному относиться: осуждать, сердиться, предъявить массу претензий. Но из-за того что Рязанов мне сразу дал столь ранимую интонацию, получился образ беззащитной женщины, к которой испытываешь сочувствие. Многие женщины мне потом писали: «Вы сыграли мою судьбу, где вы все подглядели». Я даже сама, когда смотрю эту сцену, иногда плачу. Правда, я легка на слёзы и на сцене всегда нахожу момент, чтобы подпустить слезу. Меня даже дразнят водопроводом театра имени Маяковского, но я знаю: это – любя.
Узнали? (Прочитано 1508 раз)