Из воспоминаний Елены Вигдоровой: "Днем, 12-го апр. 1961 года....."
Мы жили в большой коммунальной квартире на Сретенском бульваре. Днем 12 апреля 1961 года, когда все молодые были на службе, а дома из взрослых оставались одни старушки, в основном из "бывших", вдруг все соседки выскочили в коридор и на кухню. Я помню, как моя бабушка схватилась за лицо и закричала. Оказалось, как только они услышали голос Левитана, произносящий это "говорит Москва, передаем сообщение ТАСС", то все сразу решили, что началась война. Для этих старушек Гагарин в космосе — это было что-то вообще непонятное, дальше все целый день только вспоминали, кто где был 20 лет назад, 22 июня, когда их также огорошили этим голосом Левитана, и что с ними случилось потом. А каждой из них было что вспомнить. Так что первой реакцией шел этот ужас, а за ним — уже облегчение: не война — и хорошо. Эта память и мысль, что война может в любую секунду начаться, жили в советском народе очень крепко. Ничего хорошего никто из них от сообщения ТАСС не ждал.
Единственной, кто уловил что-то про космос и Гагарина, была наша соседка баба Юля, и вот она решила, что мир рухнул. Это была абсолютно солженицынская Матрена, действительно, праведница. Она читать не умела, даже букв не знала, но в Бога верила. Всегда говорила: "Я верую в Бога и во Владимирскую Божью Матерь, а в пост я не верую. Тоня мне сказала, что пост выдумали богатые, чтобы бедные меньше ели, а богатым больше досталось". Тоня — это была ее дочка, доктор, она погибла на фронте. И вот когда прошел первый ужас, что начинается война, баба Юля вдруг заплакала, бросилась в свою комнатку, заперлась и никого к себе не пускала, говорила только: "Я жду Изю". Изя — это мой папа, который в войну был летчиком. И когда папа пришел с работы, ему сказали: "Исаак Абрамыч, Юлия Андреевна вас ждет". Он вошел, и она бросилась ему на грудь с криком: "Изя, Бога нету! Гагарин его не видел!" Папа, у которого всегда была очень быстрая реакция, тут же сказал: "Что вы, баба Юля. Ваш Бог гораздо выше". Потом он еще долго вел с ней беседы. Она его спрашивала: "Гагарин же выше, чем ты летал?" — "Ну и что, я не так высоко летал, но и он не так уж высоко". Это знание, что Господь выше, — было самым главным для бабы Юли.
Ни мой отец, для которого авиация была осуществившейся мечтой юности, ни его друзья, боевые летчики, никогда не обсуждали этот полет с гордостью за советскую страну, у них не было чувства "ура, мы первые в космосе". Наоборот, папа радовался, когда американцы тоже куда-то летали, и страшно раздражался, когда по радио постоянно говорили: "мы опять победили Америку". Для него это была победа человечества, а не отдельной страны. Такое ощущение общего неба, без разделения на страны, было важно для настоящих летчиков. К Гагарину при этом все относились хорошо. Он был симпатяга, у него была светлая улыбка, очень подходящая герою. Он всегда хорошо и по-человечески отвечал на вопросы, а мой муж помнит, как Гагарин пришел к ним во Дворец пионеров и каждому ребенку пожал руку. Но среди детей на вопрос "кем ты хочешь стать?" отвечать "космонавтом" — считалось даже не очень приличным, как будто ты такой специальный отличничек и хочешь быть хорошим. Все рассказы, как дети хотели быть космонавтами, играли в космонавтов — это скорее в фильмах и книгах. Зато я помню, как дети во дворе играли не в сам полет, а в сообщение ТАСС и даже ходили с тазами на головах и повторяли: "сообщение-таз" — так же, как мы клали копеечки в баночки, потому что слышали где-то, что деньги хранят в банках.
Вообще в начале 60-х, как мне помнится, во всем хотели видеть положительный аспект. Например, все знали, что в космонавты брали только с очень чистыми анкетами, но Гагарин-то был мальчик с оккупированных территорий, а его все-таки взяли, все-таки отправили в космос — и про это на кухнях говорили, этому радовались. Леонов был из семьи репрессированных, кто-то еще — наполовину еврей, про это тоже говорили как про признаки "оттепели". Была обаятельная песенка Войновича — "давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырнадцать минут", из нее потребовали убрать "закурим" и заменить на "присядем перед стартом", потому что космонавты не курят. Но папа все равно пел "закурим", а Костя Таюрский, у которого папа был штурманом в войну и который служил в Звездном городке, говорил, что перед полетом космонавты как раз курили.
Из воспоминаний Елены Вигдоровой: "Днем, 12-го апр. 1961 года....." (Прочитано 840 раз)