СтасяУстраиваясь на работу, я, конечно, отдавала себе отчёт, что она опасна для жизни. Летом в маленькой детской библиотеке всегда есть риск умереть от скуки. Но в небольшом провинциальном городишке, где только что встали несколько крупных заводов, выбирать работу не приходилось. Мои родители считали, что это шанс, да и, по правде говоря, я была того же мнения, хоть и не испытывала особого энтузиазма.
Одноэтажное здание библиотеки находилось в пятидесяти метрах от моего дома, и это был несомненный плюс. Я часто ходила туда в детстве, брала книги, писала сочинения и рефераты. И одна из моих коллег даже меня помнила. Её звали Александра Ивановна, она вместе со мной занималась выдачей книг. Очень уютная и добродушная женщина. С читальным залом же управлялась Инесса, высокая строгая дама, похожая на актрису Мэгги Смит. Ей было лет шестьдесят, и она просила не старить её отчеством. Я заполняла читательские формуляры, выдавала книги, по расписанию дежурств занималась уборкой. Ничего особенного — простые и скромные обязанности за очень скромную зарплату.
Самым страшным в этой работе оказалось время. Напротив моего стола под самым потолком висели часы и каждый день, каждый час, каждую минуту издевались надо мной. У этих часов были самые ленивые стрелки в мире. Я даже хотела их снять, но стремянки в библиотеке совершенно не водилось.
Конец мая был сравнительно бодрым: вереницей тянулись школьники с русской классикой, взятой, очевидно, на уроки литературы. Начало июня — почти скучным. За книгами на летнее чтение заходили только особо сознательные ботаники. Сознательных было человек пятнадцать на небольшой спальный район с тремя школами. После них начался «мёртвый сезон». Мёртвый во всех отношениях. К нам почти никто не заходил, а от адской жары и ужасной скуки хотелось в петлю. Коллеги мои гоняли чаи в читальном зале, а я чай в жару не пила, разговоров о внуках и грядках поддерживать не умела, а потому коротала время за всякими монотонными занятиями вроде вязания и гипнотизирования стрелок часов.
Редкие посетители заходили сделать ксерокс с документов в читальном зале. Ещё заглядывала подружка Инессы, бравшая книги для внука. И светловолосая девочка Стася. Стася заставила меня понервничать — я не нашла её формуляра ни по фамилии, ни по возрасту, хотя она утверждала, что давно сюда ходит. Пришлось завести новый. Она взяла рассказы Драгунского. Знаете, я даже на стуле подпрыгнула от неожиданности. Сейчас ведь дети совсем другое читают. Потом пришла снова и взяла «Волшебника Изумрудного города». Потом «Урфина Джюса», «Приключения Самоделкина и Карандаша», «Чёрную курицу»… Она приходила раз в три-пять дней. Мне казалось, что для десятилетнего ребёнка она читает очень быстро. И всегда она пыталась завязать со мной разговор, поделиться прочитанным. Как будто ей не хватало компании, не с кем было поговорить. Я была только рада: без присмотра за часами время текло куда быстрее. Она мне жаловалась на скуку, я её отлично понимала — в общем, мы нашли друг друга. Я советовала ей книги, из таких, старых, она радовалась. А ещё потом мы обязательно в каждый её визит стали играть. На дальнем столе лежали старые и хорошенько уже потёртые настольные игрушки из моего детства, даже и не знаю, как объяснить… чёрт… в общем, кидаешь кубик и ходишь фишками. Кто первый дойдёт до финиша — у того и победа. Ностальгия…
Она была такая славная девчушка, вежливая и смышлёная. Интересовалась всем на свете. Хватала меня за руку и, проникновенно глядя в глаза, говорила: «Ты ведь меня не бросишь? Ты всегда будешь тут, со мной?». Конечно, я ей обещала, куда я денусь.
14 июля — я хорошо запомнила, потому что это была суббота, короткий день, — после того, как за Стасенькой закрылась дверь, рядом со мной материализовалась уютная Александра Ивановна и, больно схватив за руку, потащила меня в архив читального зала. Там в углу комнаты за накрытым столом сидела хмурая Инесса. Она меня долго, а главное, беспредметно ругала. Я терялась в догадках и перебирала в уме пункты должностной инструкции, которые могла нарушить. Но объяснение превзошло все ожидания. Де подружка-то моя мёртвая давно, и в среднем каждые четыре дня на протяжении месяца я выдаю книжки трупу. Инесса рассказала мне душераздирающую историю о том, что-де моя Стасенька лежала в больнице, а сюда приходила за книгами, пока её не сбила машина.
— Лет пятнадцать назад это было. И вот до сей поры ходит. У нас так часто меняются библиотекари поэтому, — Александра Ивановна качала головой. — Мы-то с Инкой привычные, не обращаем на неё внимания.
— Рядом же церковь, какие привидения, — я с усилием выдавила из себя смешок.
— Так она и не в церковь же ходит, милая.
Сначала я подумала, что старухи окончательно выжили из ума. Но вместе, как известно, только болеют гриппом, а с ума сходят поодиночке. Потом я решила, что они меня разыгрывают. Эта версия была ещё более хрупкой, чем всеобщее помешательство. Это были не те люди, чтобы так глупо шутить.
Я предельно вежливо поблагодарила их за предупреждение и сбежала домой. Пила холодный чай, лазила в интернет, читала, чёрт, смешно даже, про привидений. Конечно, в сети всё больше всякая чушь. Конечно, ни слова о мёртвых девочках, посещающих библиотеки. Хотя может ли быть сама мысль об их существовании в реальном мире адекватной? Много думала. Стася приходила примерно в одно и то же время, всегда в одной и той же одежде. Я почему-то никогда на это не обращала внимания. Но разве это подтверждает то, что она труп? А ещё у неё были тёплые руки. По-моему, у привидений не может быть тёплых рук — во всех фильмах ужасов, если ребёнок с чертовщиной, то он непременно холодный. Боже, сама не знаю почему я в мыслях так цеплялась за эти тёплые руки. И почему уволилась моя предшественница, я никогда не интересовалась — я для себя решила, что она просто нашла место с лучшей зарплатой.
Потом позвонила подруге. Было уже за полночь, но я столько всякого надумала... Я сбивчиво обрисовала ситуацию, и она злым сонным посоветовала мне купить дробовик, пару пачек соли и позвонить братьям Винчестерам. Но наутро всё же пришла ко мне. С порога посмотрела мне в глаза, посоветовала пить меньше, в том числе чай, и присмотреться к какому-нибудь персену. Или глицинчику хотя бы. Ещё она подала дельную мысль: а что, если я на самом деле не понравилась этим милым благообразным тётушкам, и они решили страшилками заставить меня уволиться и освободить место для какой-нибудь их знакомой?
Как это всё было просто и логично! Спасительная соломинка. Тогда я решила поймать девчонку на чём-нибудь — она явно была их сообщницей. Проследить за ней, в конце концов.
В понедельник я, как ни в чём не бывало, вышла на работу, а во вторник Стася пришла снова.
— А ты живёшь где-то поблизости? Так часто ходишь к нам, — как можно более дружелюбно спросила я.
— Нет, — девчушка вздохнула. — Лежу в больнице, живот часто болит. Врачи и мама говорят, это потому что ем всухомятку.
— А шоколадки тебе можно? — я протягивала ей «KitKat».
Стасенька залилась краской, поблагодарила меня, взяла книгу, шоколадный батончик и вышла. Я приникла к мутному окну и смотрела, куда она идёт. Перешла через дорогу, потом в покосившиеся больничные ворота, и через мгновение скрылась за пышным бурьяном. Я выскочила на улицу и подбежала к воротам. Вокруг было ни души. Заброшенная уже десять лет как детская клиническая больница скалилась на меня битыми стёклами окон.
Я вернулась в библиотеку. Хотела позвонить подруге, но все слова мерзким комом стояли в горле. Сидела, смотрела на часы. А потом решилась. Решилась сама сходить туда, убедиться, что надо мной по-идиотски шутят, что меня выживают с работы.
Я не из тех, кто любит лазить по заброшенным зданиям. Я страшная трусиха, я боюсь порезаться о битое стекло, встретить агрессивных наркоманов или злого сторожа. Но теперь страх был повсюду — он загнал меня в угол, всего за несколько дней лишил покоя, вкуса еды, счастья приятных мелочей. Я никогда не верила в привидений, домовых и прочие сверхъестественные силы. Я никогда не была религиозной. И суеверной тоже не была. Сама не понимаю, почему я им поверила и так вцепилась в эту историю. Может быть, из-за тех глупых обещаний?
У больницы не было злого сторожа, и злых наркоманов там тоже явно не водилось. На стенах со вздыбившимся кафелем никто ничего не писал, не валялось иного мусора, кроме строительного, и всяких медицинских бумажек. Всё было усеяно пустыми бланками для анализов и пылью. Такой густой и серой, как будто кто-то тонким слоем рассыпал цемент. Из-за неё казалось, что внутри совершенно нет цвета, всё серое и чёрно-белое. Было очень тихо и прохладно. Я методично ходила из одного блока в другой, заглядывая в каждую палату. Не знаю, что я там искала, не знаю, что я там забыла. Удача посетила меня на последнем третьем этаже. Хотя удача ли? В одноместной палате на чистой тумбочке, стоящей рядом со ржавой покорёженной сеткой от кровати, лежали «Приключения Чипполино», сегодня выданные мной Стасе. На книге лежала нетронутая шоколадка. Всё нормально, девчонка отнесла книгу сюда, почему-то не съела шоколадку. Подумала так и осеклась, повернулась ко входу, осветила пол фонариком. Сердце ухнуло куда-то вниз: на полу в пыли были только мои следы. И вообще, во всей больнице были только мои собственные следы. От этой мысли я чуть не сократила путь через окно.
Не помню, как прибежала домой. Очнулась только перед часами в спальне. 17:15. Нет, не может быть. На мобильном 17:14. На компьютере 17:15. Невозможно, нереально, невообразимо. На телефоне было 17:01, когда я ушла с работы и двинула в больницу. Могла ли я обойти три этажа в трёх крыльях больницы за 10 минут? Даже бегом — вряд ли. Могло ли время остановиться? Могла ли я сойти с ума? Я не знаю. Вокруг одни вопросы, но нет ответов.
Пришёл отец с работы, мягко пожурил за то, что не купила хлеба, и ушёл в магазин. Я лежала в своей комнате и смотрела на часы — теперь 18:36. И снова 18:36. И через целую вечность снова 18:36. Мир вдруг затих и посерел, словно покрылся той цементной пылью, всё остановилось. Я испугалась и начала звонить подруге. Со звуком её голоса вернулся цвет, засвистел чайник на кухне, моргнул дисплей часов, меняя минуты.
Вечером, когда совсем стемнело, я стояла на кухне и смотрела на больницу. В одном из окон третьего этажа загорелся неяркий свет, как будто кто-то включил кварцевую лампу. В окне стояла девочка и махала мне рукой. От неожиданности я уронила стакан с чаем. Звук разбившегося стекла вывел меня из оцепенения, только, клянусь, он был не сразу. Я уронила стакан, долго смотрела на Стасю, очень долго, только потом раздался звон.
Через пару дней Стася попросила, чтобы я её больше не навещала в больнице, что врачи ругаются. Я сбежала из библиотеки, сбежала, не отработав положенных после увольнения двух недель. Меня, как ни странно, поняли. Теперь я стараюсь всегда быть на людях, потому что когда я остаюсь одна, я проваливаюсь куда-то в безвременье, в её серый мир, покрытый песком и пылью, там нет ничего — нет вкуса, нет запаха, нет звука. Только страх. Я очень боюсь.
Больше не проси....Эту историю мне рассказала наша бухгалтер, произошла она с ее знакомой – Валентиной.
Жизненный путь Валентины ничем не отличался от многих других. Выросла в счастливой дружной семье, окончила институт, работала бухгалтером на заводе, вышла замуж, через несколько лет родила дочку Анастасию. Вроде бы, что еще надо – живи и радуйся…
В 2 года у Насти диагностировали серьезную болезнь. Точно не помню диагноз, что-то с онкологией связанное. И диагноз был неутешительный. Папашка проявил себя с «лучшей стороны» – сказал, что больной ребенок ему не нужен, собрал вещи, ушел и больше никогда не появлялся в их жизни. Валентина осталась одна со своей бедой, хотя и родители, и друзья - все помогали по мере возможности. А Настя потихоньку чахла. Два года больниц, операция, различные лекарства, поездки на консультации к светилам науки и «бабушкам». Ничего… Нет результата. Дочка медленно умирает у нее на глазах. И, конечно же, походы в церковь и молитвы. Валентина всей душой молилась Богу и всем святым о спасении своего ребенка. Все глаза выплакала в церкви у иконы Богородицы, умоляя об исцелении дочери.
Наступил самый критический момент: Настя лежала в больнице, вся в трубках и капельницах, не вставая, а врачи уже твердо сказали – это конец, последние недели, шансов нет. Есть вариант делать еще одну операцию, но 1 шанс из миллионов, что она поможет, а не отсрочит неизбежное на пару недель или что Настя не умрет в операционной. Что нет смысла мучить ребенка напоследок. Валентина все равно лелеяла надежду на этот единственный шанс, умоляя врачей взяться оперировать. Всю ночь накануне операции она просидела без сна у кровати дочери, снова и снова взывая к Пресвятой Деве Марии, прося помощи, чтобы она дала сил Настюшке перенести операцию. Совершенно разбитая и опустошенная, задремала, сидя на стуле, перед рассветом. И приснился ей сон, что явилась к ней Дева Мария, смотрит на нее как-то сурово, чуть ли не с раздражением, и говорит: «Я помогу твоей дочери. Она поправится. Но больше НИКОГДА и НИ О ЧЕМ меня не проси».
Операция прошла успешно. Настя потихонечку, крошечными шажочками пошла на поправку. Весь медперсонал отделения светился от радости вместе с матерью – чудо… Конечно, это не чудесное исцеление как по мановению руки, но все равно чудо, ведь безнадежный ребенок был. Понадобилось еще полгода лечения и реабилитации, чтобы полностью победить болезнь.
В школу Настя пошла вместе со своими сверстниками. Представляете, какое счастье для матери. Настя росла симпатичной, смышленой, озорной девчонкой. Настоящим солнышком для матери, которая всю себя положила на воспитание дочери. Валентина полностью забыла о себе, не пыталась создать новую семью, в ее жизни был только один смысл – Настя.
Настя росла, закончила школу, поступила на первый курс, хотела быть переводчиком. Со временем Валентина начала замечать за дочерью странное поведение: учебу подзабросила, стала раздражительной, чуть что - в крик, в истерику, взгляд какой-то блуждающий. Она и не сразу поняла, в чем дело. А может, и не хотела понимать, что после всего пережитого на них свалиться еще и эта беда – наркотики.
Что дальше было, вообще описать сложно. Настя бросила учебу, шаталась по притонам, выносила ценные вещи из дому, диким криком орала на мать, требуя денег на очередную дозу. Не получив желаемого, избивала мать, клочьями выдирала у нее волосы, заталкивала ее в туалет, закрывала дверь и устраивала обыск, вынося все, что находила. Подалась зарабатывать проституцией, так как «мамка жадная», денег не дает, а то, что дает или находит, – мало. В общем, сложно сказать, где Валентина больше горя хлебнула: с больным ребенком или взрослой наркоманкой.
Конечно же, она просила, умоляла, ругала дочь. Трижды определяла на лечение в наркологические центры. Толку – ноль. Каждый раз после курса лечения Настя уже через пару дней после возвращения была «обдолбанная». Наркомания вообще такая вещь – пока сам не захочешь, никто и ничто тебе не поможет. А желания, судя по всему, и не было…
И, конечно же, Валентина снова молилась за свое дитя. Но молитвы, как и в тот раз, не находили ответа. Однажды, когда Настя в приступе очередной ломки опять избила мать и, вырвав у нее из ушей золотые сережки, убежала за очередной «дозой», Валентина в приступе полного отчаянья рыдала на диване. Лежала, уткнувшись в подушку, одновременно и молясь, и проклиная Бога и Богоматерь за все то, что ей пришлось пережить. Казалось, что вместе с этими молитвами-проклятиями выходила ее душа. Дальше заснула и снова сон. Будто бы в кресле напротив дивана сидит Дева Мария, задумчивая и грустная такая. И говорит, глядя в потолок, как будто обращаясь к самой себе: «Я же говорила: больше ни о чем меня не проси. Я еще тогда не должна была вмешиваться и помогать тебе. Не суждено твоей дочери было выжить. Такая у нее судьба была. Такое твое испытание в этой жизни. У тебя потом еще должна была быть семья и двое детей. Которых ты бы воспитала прекрасными, значимыми людьми. Но ты так держалась за свою дочь, так не хотела ее отпускать, что мы поняли, что если ее у тебя забрать, то ты не сможешь исполнить то, что тебе по судьбе заложено, что ты вслед за дочерью пойдешь. И оставили тебе Анастасию – без судьбы. Что из этого вышло – сама видишь. Уже скоро она все же уйдет от тебя. Держись. И прости. Не надо было тебя слушать, но меня очень тронули твои молитвы».
Через месяц Настя умерла от передозировки. Два дня пролежала мертвая в доме-притоне среди обколовшихся наркоманов, которые под кайфом даже не понимали, что один из них уже докайфовался. Валентина сама ее нашла. Обеспокоенная долгим отсутствием, пошла проверять все известные ей точки. Когда пришла в тот дом, то там был только его наширявшийся хозяин, который спиной подпирал дверь в комнату и, еле ворочая языком, пытался уговорить ее не заходить туда: «Не ходите… Там страшно! Настька умерла…»
С тех пор прошло уже лет пять. На Валентину смотреть страшно – не человек, а призрак, зомби какой-то. Ходит, разговаривает, но в глазах совершенная пустота, и на лице никаких чувств не отображается. Совершенно седая в свои 50 с небольшим. Из квартиры выходит только в магазин, в церковь и на могилу дочери. Просит поскорее ее забрать...
АлёнушкаЭту историю рассказывал брат с друзьями. Было им где-то по 22-23 года, и собрались они большой компанией на отдых «дикарями». Приехали, расположились, выстроили чуть ли не целый палаточный городок: семь палаток, полевая кухня, все дела. Компания шумная, веселая — песни под гитару до самого утра. На третий день (точнее, вечер) отдыха случилось вот что: лучший друг брата Иван отделился от компании, взял с собой гитару, отошел от остальных метров на пятьдесят, сел на камень, на гитаре тренькает — песню сочиняет, вдохновение его посетило. Ванька у нас вообще не парень, а картинка — красы невиданной высокий блондин с очаровательными голубыми глазами, спортсмен, отличник, ни единой вредной привычки: не курит, не пьет, только на Новый год бокал шампанского, и все. Рисует великолепно, стихи, песни пишет, увлекается экстремальными видами спорта — сноуборд, альпинизм, прыжки с парашютом, полеты на параплане... Единственная у Вани проблема по жизни — очень не везет с женским полом. Такой уж у него характер мягкий, я бы даже сказала, нежный. Уже через пару недель встреч девушки из него такое макраме плетут, что с одной стороны, чисто женской — залюбуешься, а с другой, чисто человеческой — Ваньку жалко.
Вот сидит, значит, наш Ваня на камне, под нос себе мурлыкает. Тут обращает внимание, что перед ним стоит кто-то. Голову поднял — девушка стоит симпатичная, в легком белом сарафанчике, голову набок склонила, смотрит на него, улыбается. И не заметил, как подошла, увлекся. Говорит, нравится очень, как ты играешь, можно я рядом посижу, послушаю? Ваня и рад компании. Сам на девушку любуется во все глаза: вся она такая нежная, хрупкая, личико открытое и милое-милое, длинные светлые волосы трогательными кудряшками. Ну просто тургеневская девушка во плоти, эдакий цветочек-василечек. Поговорили они о музыке, о стихах. Ваня наш совсем растаял. Говорит, что хотелось Алену (так девушка представилась) на руки схватить и до самого дома так и нести: «ВСЕ! МОЕ! НИКОМУ НЕ ОТДАМ!». Тут Алена говорит: ноги затекли сидеть, давай погуляем по пляжу, поболтаем еще. Пошли…
Через некоторое время мой брат Костик с другом Толиком пошли загонять безнадежного романтика обратно в стадо. Смотрят — нет его уже на камне, только гитара лежит. Ну, они так и подумали, что Ваня гулять по пляжу пошел, вдохновения набираться. Пошли искать, время от времени окликают друга. Не отзывается. Наверное, ушел далеко. Идут дальше. Дальше пляж каменистый пошел, невысокие скалы впереди. Идут туда. Слышат Ванькин голос. Разговаривает с кем-то, смеется. Рассказывает, как в прошлом году зимой в Карпатах отдыхал, как там здорово на сноуборде кататься. Они ему кричат: «Ваня, ты где?». Тот не отзывается, даже паузы в разговоре не сделал, как будто и не услышал их. А Костик с Толиком понять не могут, где Ванька — голос слышно, а самого не видно. Тут Костик голову вверх поднимает: вот он, наш герой, на скалу карабкается. Да как! Идет, спотыкается, падает, встает, идет дальше, опять спотыкается, опять встает. А падений своих как будто не замечает: у нормального человека после падения естественная реакция — отряхнуться, ушибленное место потереть, а этот как встал, так и прет дальше. И это все какой-то неестественно ломаной походкой, как марионетка. И при этом все говорит-говорит, отвечает на только ему слышимые вопросы, смеется. А рядом с ним нет никого.
Парни ему кричат: «Ванька, ты что, спятил? Алё! Ваня! Стой!». А тот ноль внимания. Костик говорит, прямо волосы дыбом встали — поняли, что не видит, не слышит нас, как будто он вообще не здесь находится. Рванули они за ним на скалу. Костик по дороге тоже споткнулся и упал. А Толик успел. Уже на самом краю схватил Ваню и оттащил. Тот сразу же обмяк, смотрит на друзей, как баран на новые ворота: «Вы здесь откуда? А Аленушка где?». Костик с Толиком на него орут: «Какая, нафиг, Аленушка?! И вообще, козел ты, Иванушка! Ты на кой черт на скалу полез? Мы тебе орали, ты чего не отвечал? Ты что здесь чертей ловил, с кем разговаривал?!». А Ваня твердит, мол, ни на какую скалу не лез, с девушкой Аленой по пляжу гулял. Толик ему говорит: а ты глянь, где я тебя перехватить успел. Ваня по сторонам оглядывается, видно, что сам не понимает, как его сюда занесло. Подошел к краю, вниз глянул — поплохело. Высота небольшая, метра четыре, но внизу в воде большие валуны стоят. Если бы свалился, то оглушило б об камни и как пить дать захлебнулся бы, прямо на мелководье.
Вот так погулял с девушкой Аленушкой…
Дом без дверейДело было еще в 90-х годах. Я тогда работал водителем грузовика в Якутии, доставлял продукты из одного населенного пункта в другой. Я еще не успел много наездить, когда меня отправили в мою первую дальнюю поездку. Я выехал примерно в 9 часов утра. Путь у меня лежал до посёлка Майя — это часов 8-10 езды (правда, все зависело от состояния самой дороги).
Еду я уже 10-й час, 11-ый, нормальная грунтовая дорога кончилась, но поселение все не показывалось. Все, думаю, приехал. Хорошо хоть карта с собой была. Посмотрел я на карту и понял, что, скорее всего, не там повернул. Нужно было возвращаться обратно на грунтовую дорогу. Сел за руль, развернул свою фуру и поехал в обратном направлении. Уже стемнело, а грунтовка все не начиналась, да и спать уже хотелось жутко — как-никак 14-й час за рулем сидел. Остановился я немного подальше от дороги, решил устроиться на сиденье и смотрю — вдалеке вроде как домик стоит, свет из окон льется. Решил пройтись — местные люди обычно хорошие, приветливые, может, и переночевать пустят.
Подошел я поближе — и вправду домик. Начал искать дверь, вокруг обошел — нет двери. Я сразу и не понял, что двери-то нет — подумал, что пропустил, и решил еще раз обойти, как вдруг вижу — в окне бабка видна. Постучал я в окошко. Она подходит, открывает и добродушно так спрашивает:
— Заблудился, сынок?
Я ей рассказал о своём положении и попросил впустить на ночь, если можно.
— Ты давай, через окошко залезь, а то меня родные снаружи закрыли, а ключа-то и нет, — сказала старушка.
«Видимо, боятся, что кто плохой залезет», — подумал я и полез в окно. Избушка маленькая какая-то была, даже для одной бабушки, но не успел я опомниться, как бабуля мне молоко да оладьи дала.
— Кушай, — говорит, — а то дорога-то долгая будет.
Я поел, поблагодарил старушку, да и на покой.
То, что я увидел утром, до сих пор пугает меня при воспоминании. Открываю глаза — солнце светит в окошко, утро уж на дворе. Я оглянулся по сторонам и онемел: пыль, грязь, смрад какой-то стоит... Я вскочил быстро с места, на котором спал — а там деревянный то ли гроб, то ли длинный ящик, и оладьи иссушенные около него... Я мигом деру дал, даже не помню, как в окно пролез.
Тем же днем я доехал-таки до Майи — водители говорили, что белый как мел был. Местные мужики спросили у меня, где примерно это случилось, и сказали, что в тех местах много старых домов, где раньше люди жили, да потом либо съехали поближе к крупным селам, либо перемерли.
ПушкинКогда я был маленьким, мои родители летом обычно отправляли меня в детские лагеря. Среди всех лагерных прелестей и развлечений была такая вещь, как вызов духов. Кого мы только не вызывали — и Пиковую Даму, и различных персонажей фильмов ужасов, и разных покойников... До определённого дня меня это больше смешило, чем пугало.
И вот в этот самый день (вернее, ночь), когда старшие ребята ушли через окно в нашей комнате за спиртом и сигаретами, мы решили вызвать дух Пушкина. Старших нет, никто укладывать спать и ругать нас не будет, поэтому у нас собрался весь корпус — детей, наверное, с сорок. Девочки принесли все предметы для ритуала — зеркало, свечку, книжку Пушкина и прочие вещи. Потушили свет в палате, зажгли свечу, поставили зеркало, взялись за руки. Кто-то начал монотонно повторять: «Дух Пушкина, приди к нам, дух Пушкина, приди к нам...». По рассказам «опытных медиумов» мы хорошо знали, что, приходя, дух издаёт звук, скрежещет по стене, шагает по полу, стучится в окно.
И вот после пяти минут повторений фразы «Дух Пушкина, приди», когда всех уже потянуло в сон, раздался мощный удар в стекло. Страх парализовал всех в комнате. Потом раздался ещё удар, и ещё... У кого-то хватило смелости спросить:
— Кто тут?
Из-за окна пьяным голосом раздалось:
— Кто-кто, б**! Пушкин! Открывай!
Вот после того случая я вообще ничего не боюсь.
Источник:
интернет
Стася (Прочитано 1674 раз)