Когда я только начинал работать журналистом, главный редактор поручил мне сделать репортаж из онкологического хосписа. По дороге я курил сигареты одну за другой и шутил с водителем, что наживу себе рак как раз перед прибытием на место. В больнице меня встретил заведующий Александр Николаевич – седой мужчина пятидесяти лет в очках, низкий, широкоплечий с аккуратной бородкой. У него был внимательный взгляд, тихий голос и тридцатилетний опыт онколога.
– Всякая болезнь потому так и называется, что сопровождается болью, – говорил он, провожая меня по коридору хосписа. – А рак – это много боли, очень много. Порой такой сильной, что за самостоятельный поход в туалет надо давать олимпийскую медаль.
Мы подошли к двери с надписью: «Молитвенная комната».
– А ещё это страх, – добавил Александр Николаевич и открыл дверь.
В помещении два на три метра стояла деревянная скамейка и лампада на высокой ножке. На стенах висели иконы Христа и Богоматери.
– Даже если шансов на спасение нет, надо сохранять надежду, – объяснил заведующий. – В таких заведениях, как наше, много смерти, но веры ещё больше. Может быть, больше, чем в иных храмах.
– А вы сами верите в Бога? – спросил я.
– Да. А если бы и не верил, всё равно бы обустроил эту комнату. Моим пациентам это помогает.
Я не сдержал улыбку.
– Были примеры чудесного выздоровления?
Александр Николаевич ничуть не сконфузился, но и ответил не сразу. Он снял очки, протёр о край рубашки и после произнёс:
– За всё время работы я не много людей встретил, осознающих, что смерть – естественное явление, которое ждёт и нас самих, и наших близких. Это естественно – избегать мыслей о смерти. Но столкнуться с ней придётся. Всем без исключения. Местные пациенты неизлечимы, но обречены на смерть не больше нас с вами. Не надо думать, что они приезжают сюда умирать. Они здесь, чтобы уйти достойно. Помочь им в этом – моя задача. И если справитесь с физической болью можно при помощи медицинские препараты, то что делать с душевной? – не дожидаясь ответа, врач продолжил. – Была у меня одна пациентка, четвёртой группы, глубоко верующий человек, молилась утром и вечером. А перед самой смертью призналась мужу в любви и закрыла глаза, будто уснула. Без боли и с благодарностью. Вот что я называю «уйти достойно». Кстати, муж этой женщины поначалу её веры не разделял, а сам каждый день эту комнату посещал, просил Бога, чтобы он спас его благоверную.
– Каково же было его разочарование, когда Бог не внял его молитвам, – заметил я.
– Не скажите. Одну из икон, что вы видите, привёз сюда именно он, уже после смерти супруги.
– Надо же, – я поглядел на лик Христа, который показывал заведующий.
– Если не верите, – сказал Александр Николаевич, – можете сами у него спросить.
– У кого? – я смутился, переведя взгляд на врача. Тот улыбнулся:
– У Павла Валентиновича, мужа моей пациентки, бывшей пациентки. Фамилия его Хлебников. Не желаете с ним пообщаться?
Вместо ответа я предложил продолжить экскурсию по хоспису. Однако перед уходом всё-таки спросил, как связаться с Хлебниковом. Александр Николаевич записал адрес и номер телефона на стикере. Звонить я не стал, а сразу отправился к Павлу Валентиновичу. Тот оказался моложе, чем я предполагал, лет тридцати пяти, не больше сорока. Волосы чёрные, гладко выбрит, тонкий нос и длинный неровный шрам на щеке. Я кратко объяснил Павлу Валентиновичу причину визита.
– Люди… – пробормотал он. – Вечно всё переврут. Она не признавалась мне в любви перед смертью.
– Так что же, всё выдумка?
Хлебников широко улыбнулся и шрам вытянулся дугой.
– Нет, конечно. Truth is stranger than fiction.
Он пригласил меня в дом. На кухне, пока кипятилась вода в чайнике, позволил закурить, разузнал обо мне, спросил, как поживает заведующий хосписа. О себе хозяин упомянул, что зарабатывает переводами с английского, немецкого и французского, и попросил называть себя по имени, без отчества. Потом он заварил растворимый «Нескафе» в кружках, выставил блюдце с шоколадным печеньем на стол и сел напротив меня.
– Давайте сразу проясним, чтобы это, – Павел провёл ладонью по своему лицу, – вас не отвлекало. Шрам я получил в драке. Из-за девушки, как это часто бывает у юношей. Я много безумств совершал ради разных женщин. Но пожалел о них после встречи с женой. Той, которая единственная заслуживала моей страсти, но, странное дело, из-за неё мне не пришлось даже волноваться. Возникали, конечно, поводы для ссор, но до перепалок ни разу не дошло. То ли она берегла меня от обидных упрёков, то ли я сглаживал свои недостатки как-то. Может быть, и то, и другое, ведь мы дорожили друг другом. Ни с кем мне не было так хорошо, как с нею. Не осмелюсь сказать, что она во всём превосходила бывших моих возлюбленных, потому что имелись у неё изъяны. Но, если прежде я не прощал их никому, то теперь нахожу милыми и прелестными. Мне по роду деятельности полагается трепетно относиться к русскому языку и нельзя было не заметить, что моя супруга выражала мысли чуть неловко. Она иной раз вкладывала неправильный смысл в слова, оттого рождались забавные каламбуры: «устать отдыхать», «переврать ложь», «причинить радость»…
– Забавно, – согласился я.
– Однажды, это было воскресным утром, когда мы лежали в постели, игрались, ворочались в простынях и обсуждали, что будем готовить на завтрак и как проведём день, она вдруг призналась, что рядом со мной испытывает чувство безумного спокойствия. Так и сказала – «безумное спокойствие». Я рассмеялся тогда, и она тоже. При этом парадоксальность её фразы весьма точно описывала наши отношения. Ведь было самым настоящим безумством ощущать покой рядом с кем-то после того, что натерпелся с другими. К тому же, за этим крылось ещё кое-что. Всякое блаженство не вечно. Чем оно сильнее, тем выше риск утратить рассудок, когда всё закончится. Иными словами, чем спокойнее тебе с человеком, тем безумнее ты станешь, когда его потеряешь. А потеря неизбежна. Даже если ты всё сделаешь правильно. Мне лично пришлось убедиться в этом. Когда моей жены не стало, я с точки зрения закоренелого атеиста, каким был прежде, сошёл с ума. Вы вот верите в Бога?
– Скорее нет, чем да.
– Моя жена верила. Религиозностью она не отличалась и в церковь не ходила, но обожала поразмышлять о жизни после смерти. Я же отвергал подобные идеи, в том числе и возможность существования высшего разума. В какой-то степени до сих пор отвергаю. Как по мне, люди выдумали рай и ад от тщеславия и страха. Иначе им пришлось бы свыкаться с мыслью, что жизнь – лишь цепочка случайностей, а сами они, их судьбы и чувства, не значат ровным счётом ничего. Впрочем, различия во взглядах не мешали нам с женой. Она обычно заканчивала спор словами: «Если тебе так тяжело, ты можешь любить меня только здесь, а я буду любить тебя и на том свете». С таким глупо спорить, да и, по правде говоря, мне лестно было это слышать. Но я всё равно оставался при своём мнении: нет никакого божественного замысла, и не стоит тешить себя надеждами.
Я инстинктивно кивнул.
– Однако, – веско произнёс Павел, – мне пришлось уяснить, как много сил отнимает скепсис, а иногда на него просто не хватает сил. Когда моя жена умирала, я просто не мог не надеяться на лучшее. На что именно, сам не знаю. Что она откроет глаза, подпрыгнет с кровати и вскинет руки в победном кличе: «Эй, рак ушёл! Метастазы отступили! Язвы по всему телу вот-вот закроются и скоро я перестану выглядеть как живой скелет! Мы будем жить дальше и любить друг друга». Причинять друг другу радость… — он усмехнулся. – Разве не глупо?
Тут же посерьёзнев, Павел продолжил речь:
– Но я всё-таки молился. Но не Богу, как сказал Александр Николаевич. И не Аллаху, не Будде, не космосу или кто-там ещё есть. Наверное, в никуда обращался. Просто проговаривал про себя одну и ту же просьбу. И не о выздоровлении моей жены, нет. Это было бы наглостью с стороны человека, который всю жизнь отрицал веру в чудеса. Я молил о самой малости – ещё об одном дне, хотя бы одном…
Павел стал говорить тихо и монотонно. Глаза его чуть заволокло. Он не рассказывал – он переживал заново.
– Как вы уже знаете, чуда не случилось. Мне бы разочароваться, укорить себя за малодушие. Но я напротив укреплялся в вере. На первый взгляд, это кажется нелогичным. Моя жена уже три года покоится в могиле, а я по-прежнему представляю нашу встречу. И в голове звучит: «Этого не произойдёт. Нет никакой загробной жизни. Ты больше никогда не увидишь её».
Голос Павла стал чуть хриплым. Я уж было решил, что он сейчас дрогнет, но тот вздохнул глубоко, отпил кофе и посмотрел на меня:
– Ну и как жить с такими мыслями? Поэтому я приказываю себе: «К чёрту!» Мы встретимся. Я обниму её, вдохну её запах и снова смогу ощутить это… безумное спокойствие.
Закончив рассказ, Павел улыбнулся, и я улыбнулся в ответ. Он предложил ещё кофе, но мне пора было возвращаться в редакцию. На пороге, уже перед открытой дверью, я спросил:
– Вы сказали, что жена не клялась вам в любви. А что-то же она сказала перед…?
– Да. Она сказала: «Продолжай любить. Пусть моя смерть не отпугнёт тебя почувствовать любовь заново».
Я вспомнил слова заведующего хосписа. Уйти без страха перед неизвестностью, а с мыслями о любимых людях – вот что называется «достойно».
– Получается? — спросил я у Павла.
Тот в ответ медленно моргнул, будто признавался в чём-то постыдном, и указал на тумбу в прихожей. На ней стояло несколько пар женской обуви. Я понимающе кивнул и только тогда вдруг опомнился:
– Ах да, как звали вашу жену?
Павел назвал имя так, словно выдохнул его из себя. Красивое имя. Лёгкое.
denisslavin2018
Вера (Прочитано 1080 раз)