нечто из леса...военные и мистика

[серебро]

9

Хочу рассказать невероятную историю, которая произошла со мной во время службы в нашей доблестной армии. Я преднамеренно немного растяну рассказ подробностями и мелкими деталями, потому что именно они помогут понять всю фантастичность происшедшего.

Дело было зимой в сибирских лесах. Служил я на удаленном засекреченном объекте (станция связи). Что представляла собой станция (детали, само собой, я опущу): большая огороженная территория, в центре которой располагалась станция с антенными мачтами, стоянка, электроподстанция, водохранилище. Все это помещалось в центре квадратной территории. От станции шла дорога к воротам (750 метров от здания).

Зимой в лесу ни души. Снегу намело очень много. Так тихо все время, что слышно, как падают снежинки на твою одежду. Я всегда восхищался и пугался (ночью) этой невероятной тишины. На станции постоянно жили-служили два солдата (я и мой напарник Сергей), также все время заступали на дежурство 3-5 военнослужащих. Все друг друга хорошо знали. Всю зиму (да и осень) шел нескончаемый снег, и наша главная задача с Сергеем была уборка от снега территории — дорог до ворот и главных сооружений и вокруг сооружений. Работали целыми днями, не покладая рук. Уже в начале декабря в лесу снега было выше колена. Вечерами (около 20:00, а то и позже) после трудового дня я часто выходил на улицу позвонить родным (связь ловилась только в двух точках на территории).

Как-то раз в середине декабря, стоя рядом с входом в сооружение, я набирал СМС. Прожектор освещал только территорию у входа на станцию, дальше свет немного рассеивался и тускнел. Мрак поглощал ночью все вокруг. Стою я, значит, спиной к темному лесу с телефоном и вдруг ни с того ни с сего слышу метрах в сорока от меня шаги — хруст-хруст-хруст… Я резко оборачиваюсь с мыслью: «Не может быть!» — и всматриваюсь в темноту. Тишина… «Показалось», — подумал я. Вернувшись к телефону, я продолжил набор СМС, и тут опять — хруст-хруст-хруст… Я резко обернулся — опять тишина. Я прикинул, что это невозможно, так как диких зверей здесь нет зимой, а звуки шагов четко говорили о том, что это существо на двух ногах и, судя по звуку, приличного веса (я музыкант и звукоинженер, и слух у меня в этом плане подготовлен). Но территория мало того, что огорожена, про нее вообще мало кто знает. Мы были на отшибе, в радиусе пяти километров точно ни одного поста не было, да и лес был в снегу… Если бы кто-то и пришел бы извне, я бы услышал заранее приближающиеся шаги. «Может, это снег падает с ветвей», — пришло мне в голову.

Но не все было так гладко. Всматриваясь в темноту, я решил провести эксперимент. Повернусь к НЕМУ спиной — видимо, ОНО видит, что я наблюдаю за ним. И действительно, не прошло и 30 секунд, как я услышал знакомое «хруст-хруст-хруст…». Мне стало не по себе, и я удалился в сооружение. Я человек не впечатлительный, всегда трезво оцениваю ситуацию и пытаюсь найти логические выводы. Но это было за гранью. Я все рассказал Сергею, он не очень поверил мне, тоже высказал идею с падающим снегом с веток. Всю ночь шел снег, и наутро не было возможности найти следы. Так все и забылось.

Настал март, солнце стало пригревать, и появился наст. Наст — это такая ледяная корочка на поверхности снега, если кто забыл. Она была настолько твердой, что утром мы с Серегой даже ходили и бегали по сугробам и не оставляли следов. А весили мы около 70-75 кг. Сугробы уже были почти по самые плечи в лесу. А вдоль дорог снег был раскидан на высоту 2 — 2,5 метра. Почти снежная стена.

И вот стою опять я вечером в темноте на том же самом месте с телефоном. Тишина. Тьма. И вдруг я слышу «хруст-хруст-хруст», но уже не из-за спины, как в прошлый раз, а передо мной, на другой стороне дороги (за снежной стеной), буквально в семи метрах от меня! Меня пронзило небывалое чувство присутствия чего-то или кого-то необычного. Я никогда не ощущал такого. Мурашки пробежали по всему телу, но мне не было страшно. Мне было любопытно, азартно. Я замер… «Хруст-хруст-хруст…». Я слышал, как ОНО идет вдоль стены в сторону здания. Я слышал, что ОНО идет на двух ногах. Снег проваливался под ногами, как будто по самое колено (какой же вес должен был быть у него, если мы с Сергеем даже следов не оставляли, когда бегали по насту утром, а ведь это была ночь, наст был прочнее).

Я ринулся в здание за Серегой и быстро сказал ему накидывать бушлат — ОНО там! Он не понял, про что я говорю, но, быстро накинув одежду, вышел со мной. Сергей стоял у порога, я — чуть дальше. Жестом я приказал ему замереть и вслушиваться. Так мы стояли минуту, обтекаемые темнотой и тишиной леса. Через минуту опять послышались шаги из того же самого места. ОНО опять двигалось в сторону здания. По лицу Сергея я понял, что он просто шокирован и потерял дар речи. Он ринулся к двери и взял в руки лопату («Зачем?» — подумал я). Шаги пропали — мы спугнули его. Я сел на корточки в ожидании. Сергей стоял, как статуя. Через минуту мы услышали два шага — «хруст-хруст…». И тут произошло невероятное: ОНО ринулось от нас к углу здания в сторону леса. Мы отчетливо слышали и ощущали его громадные шаги. Ветер словно рассекал ЕГО бегущее тело. Мы ринулись за ним на край здания, но там была кромешная тьма. Мы стояли пять минут, пытаясь увидеть или услышать что-то, но ничего.

Вернувшись в дом, мы молча выпили по чашке чая и легли спать. Но никто не мог уснуть. Мы молчали и смотрели в потолок, каждый думая о своем. Ночь была спокойной, небо чистым, снега не было. Утром мы пошли смотреть следы (ведь они точно должны были быть). То, что мы увидели, добило нас окончательно. Следов не было! Вообще ничего в радиусе одного квадратного километра не было. Голое снежное поле с ровным и гладким снегом...

Долго мы еще обсуждали эту историю, но так и не смогли понять, что же это было. История настолько фантастическая, что даже я с трудом верю себе. Но благо я был не один, Сергей все видел и слышал наравне со мной.

[attach=1]

[серебро]

Ещё одну историю, рассказанную мне моим приятелем-поисковиком-копателем Леонидом, перескажу вам сегодня. Конечно, и в ленте, и на просторах инета миллионы подобных рассказов. Да что там — миллиард, поди, скопилось. Но, даже если ничтожно малая часть из них — правда, то... кто знает?..

(Фамилии и имена героев вымышлены либо заменены. Любые совпадения с реальными личностями случайны.)

В далёком уже 2011 году Лёнька и его друг Миша в составе небольшой группы поисковиков были на масштабных раскопках в Беларуси, приуроченных к семидесятилетию начала ВОВ. Раскопки проходили в конце июня, и на них съехались представители поисковых обществ из Украины, России, Молдовы, Грузии и прочих стран бывшего «совка», в общей сложности до ста человек, включая «туристов» и техподдержку. Проходил поиск в лесах где-то под Витебском (тут я могу ошибаться, так как дело давнее), и целью имел недавно обнаруженный крохотный участок фронта, который «забыли» задокументировать — местные, белорусские, копатели рассказывали, что официально линия фронта проходила в шести километрах к востоку, а в этих местах старые блиндажи обнаружились недавно, и местные власти решили посодействовать в восстановлении исторической справедливости.

В программе мероприятия была предусмотрена официальная часть, куда приезжал какой-то зам-зав-глав-пром-ком-министра, начальник поселковой администрации, военком и медсестра из районной больницы и какой-то профсоюзный деятель. Привозили ветеранов, насыпали каши, наливали водки. В общем, стандартный пакет услуг. Сразу после официальных выступлений, оркестр местной школы сыграл «Прощание славянки», и самые нетерпеливые отправились на коп.

Земля выдавала на-гора тонны разнообразного материала. Рядом дежурили взрывотехники, и, когда копатели натыкались на снаряд или мину, задорно бежали к месту находки. Работа спорилась, нашли несколько десятков забытых жертв той войны — как с одной, так и с другой стороны. К слову сказать, кости были очень фрагментированы, и, скорее всего, солдат накрыло артиллерией.

Пару дней копали. Раззнакомились, передружились. Среди российских копателей была одна девушка. Со слов Лёни — ну чисто ангел. Серые глаза, светлые косички, веснушки. Звали ангела соответственно — Рая. Раиса наравне с ребятами копалась в земле, таскала металлоискатель, помогала извлекать тяжёлые предметы из раскопа — в общем, была большой молодец. Приглянулась она Мишке, другу Леонида. Он ей в перерывах между поиском то цветов нарвёт, то конфет где-то «наколядует» шоколадных, то артефактик ценный подкинет. Одним вечером даже чуть не подрался с руководителем нашей группы — отдал Рае серебряный портсигар с дарственной гравировкой, полученный бойцом, вроде бы, от самого Ворошилова. Правда то или нет, я не знаю, но крепко понравилась Рая Михаилу, и начали они общаться чаще и больше. И ближе.

Вот как-то раз Миша пожаловался Лёне, что, мол, как ни хороша Рая во всех отношениях, да поутру бормочет что-то во сне, вертится веретеном, а просыпается — плачет. И так пару ночей уже. На все расспросы Мишины не отвечает ничего вразумительного, только улыбается: «Всё нормально, спать на земле неудобно просто». Леонид пожал плечами, сказав, чтоб Мишка ей еще карематик раздобыл и обнимал покрепче, чтоб руки не распускала. Посмеявшись и выкурив по сигаретке, ребята вернулись на коп.

Далее Лёня пересказывал историю уже с Мишиных слов. Однажды утром, незадолго до окончания раскопок, Михаила разбудил толчок в спину. Рая снова размахивала руками во сне и что-то бормотала, но на этот раз, среди нечленораздельного мычания, девушка вскрикивала: «Осина! Осина!», да так громко, и каким-то не своим голосом, что Мишке стало не по себе, и он разбудил красавицу, которая тут же отвесила ему смачную оплеуху, но, осознав произошедшее, прикрыла раскрывшийся от удивления рот ладошкой, расплакалась, и крепко обняла Мишку, густо обливая того горячими слезами.

— Мишаня, Мишенька! Ох как страшно! Он меня зовёт, страшно зовёт так, Мишенька!

— Кто зовёт-то? Кто? — Пытаясь успокоить девушку, спокойным тоном спросил Михаил.

— А… а… а я — осинаааа!!! — Разрыдалась Раиска.

Миша растерялся и молча обнимал девчушку, а на звук её горьких рыданий сбежались сонные, взлохмаченные копатели. В предрассветной дымке развели костерок, накрыли Раю пледом, усадили у огня, снабдив стальной кружкой-«гестаповкой» с разогретым вином. Перед девушкой полукругом уселись неравнодушные к чужому горю копатели: Мишкин тёзка из Кутаиси, белорусы Дима и пожилой уже «Кирзач», Рома из Екатеринбурга, наш знакомый Лёня и медсестра Люда с аптечкой наперевес и полными карманами валидола. Рая уже достаточно успокоилась и даже начала улыбаться.

Аккуратно и постепенно стали расспрашивать Раю о её странном поведении, и девушка начала «колоться». Сперва неохотно, а потом всё живее и живее, она рассказывала про мучившие её еженощно сны.

— Снится мне, что я сижу в блиндаже «на трубке», принимаю передачи. Стрельба кругом, земля просто с неба сыплется, мне по каске стучит. Страшно. И общаются со мной всё какие-то деревья: «Тополь», «Дубрава», «Клён». А я, вроде бы как, «Осина». И возле меня батарея наша артиллерийская. И все на связи, кроме «Ольхи». А «Ольха» эта — кто-то важный, кто-то ну такой важный, что сил нет, и я это чувствую.
И тут голос такой хриплый из передатчика звучит. Страшный такой: «Осинаааа… Осиииинаааа…», а дальше говорит что-то, но я не поняла. По-украински или по-белорусски. Только запомнила, что что-то хотел «себе», и хрипел про огонь — пугал меня сильно. А ко мне ещё командир батареи с забинтованной головой подбегает, кричит, матерится: «Где, твою мать, «Ольха»? «Ольху» мне найди, твою мать!», и по шее меня охаживает, больно так!

На глаза Раисы навернулись слёзы, но девушка утёрла их тыльной стороной ладони, и улыбнулась, прижавшись к Мише.

— А что он говорил-то, запомнила? Ну, страшный этот, по связи? — Спросил «Кирзач».

— Нет, не запомнила, — пожала плечами Рая. — я и не поняла совсем.

— Ну, ты запомни, если ещё раз приснится. И мне скажи. — Как-то слишком серьёзно сказал белорусский копатель, и, легонько похлопав Раису по плечу, в компании Димы удалился от костра.

День проходил вяло. Солнце едва пробивалось из-за полупрозрачных туч цвета плохого магазинного молока, иногда пускался дождик. В тот день откопали пару пехотных орудий и немецкую огневую точку, до вечера проковырялись там. Стемнело, и лагерь потихоньку отходил ко сну.

— Миш, Миш! Михайло! Вставай, ну! — Рая настойчиво трясла Михаила за плечо.

— Мммм? Чего? Рая, опять, что-ли? — Миша приобнял девушку, готовый снова её утешать, но быстро осознал, что ни слёз, ни всхлипов на этот раз не увидит. — Что ты?

Девушка помахала у Миши перед носом каким-то листочком.

— Миш, где у тех белорусов палатки?

Одевшись и взбодрившись, а про себя тихонько скуля, что приходится так рано вставать, Миша проводил барышню до той части лагеря, где квартировались, в основном, местные ребята. Между палаток горел костерок, у которого сгорбились и о чём-то тихо беседовали три фигуры. Среди них оказался и «Кирзач». Усадив ночных гостей и сообразив им чаю, пожилой копатель спросил:

— Запомнила?

— Записала! — Раиса прокашлялась и зачитала с листка: — Осина! Я — олешына! Гору, але не сдаюсь. Выкликаю огонь. Вот, всё. Дальше проснулась. Страшно стало. Какие-то горы, огонь...

— Как, говоришь, командир кричал? «Ольху» найди? — Переспросил седой белорус.

— Ну да, «Ольху».

— Ну, вот и нашлась. Алешына — это ольха по-белорусски. А горы тут ни при чем. Горела твоя «Ольха», но не сдавалась. А боец огонь на себя вызывал. Так-то.

Рая открыла рот, захлопнула его, а потом снова открыла, и слёзы побежали по её щекам, орошая веснушки. Как могли, успокоили девчонку, налили какой-то настойки, уложили спать тут же, у костра, накрыв спальником. Всю ночь Миша провёл возле Раи, общаясь с Кирзачом и его друзьями.

Наутро девушка встала, чмокнула в щеку Мишку, и вприпрыжку понеслась в лагерь россиян. Уже через час она, поторапливая группу не до конца проснувшихся соотечественников, неслась куда-то вглубь леса. Весь день группа отсутствовала, а под вечер…

Рая сидела у большого общего костра, оживленно жестикулируя. Её короткие косички летали в воздухе, когда она резко поворачивала голову, а голос звенел среди ночного леса, заглушая, казалось, все посторонние звуки. Она улыбалась, то и дело доставая из карманов перепачканных суглинком штанов какую-то ржавую мелочёвку, и демонстрируя её окружающим. На коленях у неё лежала стеклянная красноармейская фляга, в которой болтался клочок желтой газетной бумаги.

— А командир орёт в трубку, орёт, орёт! Ничего не разобрать, но я-то слышу, что орёт по-белорусски. А потом орал-орал, и вдруг спокойно так: «Бывай, Валька», и прослезился. И вот этот командир и говорит как бы мне, но это не я, а как бы красноармеец-связист: «Молодец, Сухотин, ты всё сделал правильно!», а я рыдаю, успокоиться не могу. Он командует: «Огонь!», и тут батарея громыхнула, а где-то далеко так: БАМ! — приземлились снаряды. А я рыдаю, и тут из трубки мне тихо-тихо кто-то как бы говорит: «Дзякуй…» Ну вооот... А потом мы пошли с пацанами, а там начали копать, и там много-много косточек и всякого «вермахта», и ДЗОТ развороченный. А на входе в ДЗОТ немец лежит. Огнемётчик. И там мы ещё вот что нашли.

Девушка потрясла в воздухе флягой и зачитала вслух печатные буквы с упрятанной во флягу газетной вырезки: «Список красноармейцев, награждённых орденом «За отвагу», и вот тут подчёркнуто: гвардии рядовой Зянкевич В.А.»

В тишине леса было слышно только потрескивание дров в костре, и тихие шепотки в собравшейся компании.

— А дальше? — Поинтересовался какой-то щуплый смуглый паренек.

— А дальше, — тихо продолжила Раиса, вертя в руках стеклянную флягу, — дальше — интереснее. Я вот весь день думала, откуда мне эта фамилия знакома — Сухотин? Ну вот слышала же где-то, явно. Так вот я тут покопалась в памяти: у прабабки моей, Лии Никитичны Лямцевой, сын был старший, от первого брака. А у сына — фамилия его отца была, Сухотин. Сын этот, дед мой, получается, был связистом в РККА, войну прошёл. И прабабка говорила, что он-де на войне был контужен, всё во сне с кем-то «связывался», просыпался в поту, запил, а потом не выдержал, и на груше повесился. И как-то не принято было у нас о нём вспоминать, а я вот, получается, вспомнила…

[серебро]

Из книги А. Бушкова «НКВД. Война с неведомым»:

------

Сержант застрелил венгра. Всадил в него длинную очередь из ППШ шагов с десяти. Событие было не бог весть какое, не вызвавшее, если честно, ровным счетом никаких эмоций. Сержант воевал давненько, с сорок второго, то есть два с лишним года, и на счету у него было немало вражья — немцы, румыны, уже здесь — парочка венгров, еще до этого, нынешнего. Не безоружного шлепнул, в конце-то концов, и уж безусловно не мирного жителя — венгр был военный, в полной форме, в каске, с автоматом, не цветочки собирать вышел, не прохлаждаться…

Наши брали небольшой городок на самой границе с Австрией. Немцы отступали, Венгрию они уже потеряли, и ловить им тут было нечего. Венгры тоже уже выдохлись — но вот местные партийцы еще кое-где пытались сопротивляться.

Выскочивший на сержанта мадьяр был как раз партийным, судя по повязке со скрещенными стрелами на рукаве — салашисты долбанные, ничего удивительного, уже видали таких… Упрямый, как все фашисты. Вылетел из-за угла, вскинул автомат здешнего производства, судя по перекосившемуся лицу, собирался рубануть по сержанту очередью решительно и всерьез.

Ну, а сержант опередил. Для него это был далеко не первый уличный бой. Мадьяр завалился на кучу кирпича возле угла полуразрушенного дома, чуть-чуть подергался и кончился. Убедившись в этом быстрым опытным взглядом, сержант махнул своим, и они бросились дальше, к окраине.

Но этот «стрелочник» оказался последним. Больше сопротивления они нигде не встретили, городок был взят окончательно, и войска принялись в нем осваиваться.

А с темнотой — началось…

На ночлег взвод расположился в каком-то складе, капитальном строении с крохотными окнами в решетках. Венгерского никто не знал, но, судя по большим аляповатым вывескам и тому, что склад примыкал к домику, который определенно был магазином, принадлежала эта хоромина какому-то торговцу не из мелких. Грустно только, что и в магазине, и на складе было хоть шаром покати — не нашлось ничего, подходившего бы под категорию полезных в хозяйстве военных трофеев. И бесполезных тоже не было — лабаз, такое впечатление, вымели под метелку. Быть может, отступавшие немцы постарались, движимые тем же хозяйственным рефлексом. На складе все еще стоял слабый, но стойкий запах колбасы, копченостей и еще чего-то съестного — а мимо таких вещей ни один расторопный солдат любой армии ни за что не пройдет…

Ночью сержант проснулся оттого, что в ноздри настойчиво лез другой запах, гораздо более неприятный, насквозь знакомый — душный, сладковатый запашок разложения.

Он открыл глаза. Непонятно было, как это получается, что он видит окружающее, что твоя кошка — внутри огромной коробки с парой крохотных окошечек под самым потолком должно быть темно, как в погребе. И все же он отчетливо видел, что рядом вместо Васьки Кондакова лежит давешний мадьяр, и не просто лежит, а поглядывает. Лицо у него было определенно неживое — этакой восковой белизны, стянутое гримасой, рот приоткрыт, да так и застыл — но глаза смотрели, как живые. Воняя знакомым запашком начинавшегося разложения, венгр явственно издал звук, что-то вроде: «Хыр-хыр-хыр».

Это был никакой не кошмар. Слишком реально бил в нос запах, и покрытый шинелью дощатый пол был жестким, пыльным, и все прочее, абсолютно все, свидетельствовало, что это не сон…

Сержант заорал — чисто машинально. Поднялись две-три головы и тут же упали, никто не проснулся, привыкли, каждую ночь кто-нибудь вот так да орал во сне…

Однако сам сержант не просыпался — а значит, и не спал вовсе, и покойничек в том самом мундире, с фашистскими стрелами на рукаве, со знакомой рожей, ухоженными усиками лежал рядом, все так же издавая свое «хыр-хыр-хыр»…

Здесь был даже не страх, а что-то другое — быть может, ощущение острой неправильности момента. Сержант в жизни с таким не сталкивался, не верил ни в какую загробную жизнь и бродящих ночами мертвецов. Однако дохлый мадьяр был здесь, совсем рядом, лежал, таращился и хыркал…

Сержант осторожненько приподнялся, переступая меж лежащими, отступил бочком-бочком, отошел в угол. Старательно пытался себе внушить, что все это ему только мерещится, бывает такое из-за расстроенных нервов. Закрыл глаза, прилег на свободное местечко, прижался к стене и попытался задремать.

Очень быстро ноздри вновь ощутили противный запашок, и рядом послышалось: «Хыр-хыр-хыр»… Покойный опять был тут. Лежал, таращился в лицо и издавал прежние звуки, то ли хрюкал, то ли фыркал. Сержант крепко зажмурился, надеясь, что как-нибудь само собой обойдется. Время шло. Мертвец так его и не коснулся, и на том спасибо — но его присутствие чувствовалось совсем рядом: окоченевшее, распространявшее холодок тело — или только казалось, что веет этот холодок? — запах, хорканье…

Сержант вскочил и решительно вышел во двор, под звезды. Видно было неподалеку бдительно прохаживавшегося часового. Достав кисет, сержант проворно, на ощупь свернул себе цигарку. Высек огонь, припалил, затянулся.

Рядом послышалось хорканье, потянуло тлением. Чертов мадьяр торчал рядом, у самого плеча, фыркая и таращась. Часовой смотрел прямо на них, но никак не реагировал — и сержант понял, что тот не видит странного гостя…

Так и прошло несколько часов до рассвета — когда сержант уходил внутрь, ложился и пытался задремать, мадьяр возникал рядом, укладывался — непонятно, как он оказывался меж сержантом и его соседом — и снова начиналось фырканье. Когда сержант выходил на свежий воздух, покойник очень быстро появлялся рядом…

К утру он как-то незаметно улетучился. Выспаться сержант, как легко догадаться, не смог совершенно. День прошел кое-как, в обычных заботах командира отделения в только что взятом неприятельском городе.

Ночью сержант добровольно напросился в караул, сославшись на бессонницу и на то, что выспался днем.

С темнотой мадьяр опять возник неведомо откуда. Повернувшись, сержант обнаружил его прямо перед собой. На бледной роже появились темные пятна, как и следовало ожидать, кожу еще больше свело, так что рот кривился в застывшем оскале — одним словом, мертвец прошел следующую стадию разложения.

И, пока сержант прохаживался вправо-влево — шагов двадцать в одну сторону, шагов двадцать в другую — венгр таскался за ним, как приклеенный. Все так же тянул свое дурацкое «хыр-хыр-хыр», придвигаясь почти вплотную, но не касаясь. Он вовсе не был полупрозрачным видением, он выглядел вполне реальным, разлагающимся помаленьку мертвецом — только этот мертвец вместо того, чтобы лежать смирнехонько, вторую ночь таскался за тем, кто его застрелил, чуть ли не наступал на пятки…

Сержант уже не боялся. Он попросту был злой, как черт. Раздражало его как раз то, что покойник ничего не предпринимал — не пытался сгрести за горло окостеневшей рукой, не проявлял никакой агрессии, вообще не прикасался. Торчал рядом, таращился неотрывно и тянул свое «хыр-хыр-хыр».

Под утро он опять как-то незаметно пропал.

На третью ночь снова заявился, пристроился к лежащему, еще более обезображенный, еще сильнее воняющий… В эту ночь смертельно уставший сержант смог все же уснуть. Спал урывками, видел короткие, какие-то дерганые сны. Просыпался то и дело, вдыхал трупную вонь, слышал хорканье… Проснулся с рассветом совершенно разбитый.

Поделиться своим несчастьем он ни с кем не решался. Кто бы ему поверил? Никто ведь, кроме него самого, ночного гостя не видел. Деваться было некуда — они так и обитали в том складе. Краем уха сержант слышал, конечно, что подобных гостей испокон веков отгоняли молитвой либо наговорами — но, человек сугубо атеистический, он не знал молитв. И уж тем более наговоров. Вырос он в небольшом уральском городке, в рабочей семье, не имевшей никаких родственников в деревне, а ведь давно известно, что в городах знатоки заговоров, наговоров и прочей чернокнижной премудрости попадаются крайне редко, если они и есть, шифруются надежно. В деревне таких, ходили слухи, вроде бы побольше, даже несмотря на двадцать с лишним лет Советской власти — но не поедешь же в деревню их искать, даже если возникла такая житейская необходимость…

Одним словом, сержант превосходно понимал, что совета, помощи и поддержки ему отыскать негде. Не к политруку же идти, не жаловаться, что убитый им фашистюга вопреки твердым установкам марксистско-ленинского мировоззрения три ночи подряд не дает покоя некрещеному советскому воину, кандидату в члены ВКП(б)… Вряд ли политрук мог бы чем-то помочь.

Хорошо еще, на четвертый день их подняли по тревоге и передислоцировали в другой городок, километрах в десяти западнее. Вот там чертов мадьяр уже не появлялся. Никогда.

Сержант клялся и божился, что все с ним произошло на самом деле. Больше всего, даже спустя многие годы, его бесило то, что он не мог понять: почему вдруг? Ему и до того венгра приходилось убивать врагов, да и после на его счету появилось еще с десяток — но ни один из них, ни до, ни после, не тревожил по ночам.

А вот этот усатый фашистюга, чтоб ему ни дна, ни покрышки, отчего-то повадился беспокоить по ночам, и объяснения этому решительно не имелось. Ни материалистического, ни какого-либо иного. Случилось так однажды, вот и все.

[серебро]

Старший брат моего друга проходил службу в «горячей точке», был разведчиком. И был в их части замполит. Никто его не любил, понятное дело, все тишком посылали — уж больно строг был, за малейшую провинность вроде нестроевого шага при передвижении от палатки к гальюну мог послать тот самый гальюн чистить или перед строем поставить и полчаса отчитывать. Поговаривали в части, что даже удовольствие половое с этого имел, ну да не суть.

Вечер, команда «отбой», все уже лежат по койкам, и тут слышит брат голос этого замполита: «Сержант Петренко, вы что в лесу делаете? Команда отбой была!». Брат прибалдел: сержант Петренко — это же он! Но он же не в лесу, а здесь, в палатке! Хотел крикнуть и дать о себе знать, а ему будто горло сдавило — только сипеть может слегка. Хотел пошевелиться — тоже не может, ни одна мышца в теле не слушается. Брат смотрит перед собой и видит глаза соседа, тот тоже испуган донельзя. И тут он начинает по-настоящему паниковать, потому что двадцать здоровых мужиков какая-то сила придавила так, что с трудом можно глазами шевелить. Паника нарастает, брату плохо уже. И тут он слышит из-за стены свой — свой! — голос: «Иван Федорович, а не пошли бы вы на х**!». Брат лежит ни жив ни мертв: эту фразу он буквально два часа назад дословно пробормотал, когда ему втык за неуставные кроссовки сделали. Из-за стены вопли замполита удаляются: ах ты, мол, гад, да как смеешь, на гауптвахте сгною — и затихли. А брата не отпускает, держит. Так он и не спал всю ночь. С утра только отпустило. Он с сослуживцами переговорил — да, говорят, так и было, хотим крикнуть, а пошевелиться не можем.

Пошли к командиру, доложили. Тот аж подпрыгнул, сразу приказал на поиски выдвигаться. Долго не искали, нашли почти сразу. Брат говорил, что новички проблевались знатно: от замполита осталась только кожа, сморщенная, как воздушный шарик сдутый. И огромная крестообразная рана во весь живот...

[серебро]

В Новоуральске в 80-х годах было «не очень» с жильем. Да и по всей стране было «не очень» в те времена. Первыми в очередь на выделение квартир записывали передовиков, блатных или знакомых. А тут в конце 80-х (по-моему, в 1988-1989 году) две семьи внезапно меняют свой 31 квадратный метр в хрущёвке на просторные двушки в новых, только построенных домах-кораблях знаменитой впоследствии серии 111-90. Обсуждали сей факт мало, и то лишь негромко вечером на кухнях. Тогда ещё союзная печать постоянно доводила до сведения рабочих масс успехи правительства в обеспечении трудящихся семей своим жильем, однако данный факт обошли вниманием. Местная же городская газета лишь спустя месяц поместила короткую заметку о проходивших в Центральном районе «ночных народных учениях ГТО» в ответ на какое-то там очередное антикоммунистическое заявление Рейгана. Сами переселенцы сначала только пришибленно рассказывали о звонке в дверь в три часа ночи, минутных сборах, шлангах и проводах по всему подъезду и машинах во дворе. Спустя три месяца они радостно осознали свои халявные жилые метры и рассказывали в основном о новых ГДРовских стенках, поставленных во второй комнате.

Обо всём этом мне в телефонном разговоре поведал дядя, живущий в Новоуральске. В будке телеграфного пункта, знаете ли, не разговоришься, поэтому этим все подробности и ограничивались.

В 95-м, когда меня сократили с моего «ГРЦ Макеева», я приехал в Новоуральск к родне погостить. Там, не стесненный лимитом временем переговоров, я и расспросил дядю подробнее про тот случай.

Выходило, что в центральном районе ночью из одной из хрущёвок вывели (или эвакуировали?) всех жителей. Местный, не проснувшийся до конца участковый ходил по квартирам и уныло объявлял злым жильцам о внезапно объявленных общегражданских учениях ГТО. Почему общегражданские учения охватывают только один дом, ему было неведомо. Людей поместили в здание школы до утра, откуда они и поехали на работу (это была ночь с понедельника на вторник). Жильцы одного из подъездов говорили о шлангах, или кабелях, уходящих с улицы через подъезд в одну из квартир на третьем этаже. Эта была квартира одной из семей, впоследствии переселенных. Квартира второй семьи располагалась точно снизу — на втором этаже.

Во дворе напротив этого подъезда заметили какие-то баллоны, насосы, похожие на двигатели механизмы. Со стороны, противоположной подъездам, с пустыря, зачем-то подогнали аж три автокрана. В остальном всё было и вправду похоже на учения — машины «скорой помощи», две «пожарки», огромный, видимо, военный или аэродромный, прожектор и несколько тентованных «Уралов» (не считая тех, что во дворе для доставки жителей в школу, примерно штуки четыре-пять). Особо не поразглядываешь — в темноте, спросонья и, чего уж там скрывать, в лёгкой панике.

После все жители этой хрущёвки получили значок «Отличник ГТО» и вернулись в свои квартиры, кроме тех семей — с третьего и второго этажей первого подъезда. Вместо этого Решетневых с третьего этажа подселили к тому самому участковому на неделю, а вторую семью (не помню фамилию) — в квартиру для командировочных сотрудников «Уральского электрохимического комбината». Из них они уже въехали в своё новое жильё — в те самые «корабли» 111-90 серии. В их старых квартирах некоторое время, примерно месяц, был какой-то «временный штаб учений ГТО» или как-то так. Суть в том, что там постоянно дежурили какие-то люди званием не ниже майора, а один раз кто-то утром видел даже полковника.

После ликвидации этого «штаба» и официального окончания «учений» местная газета (сейчас — «Новоуральская газета») и написала свою короткую, в пару строчек, хвалебную заметку, а вместо деревянных на тех квартирах появились мощные железные двери, почему-то без ручек, с петлями какой-то хитрой конструкции и без замочных скважин.

Спустя несколько лет мой дядя по работе познакомился как раз с тем инженером-переселенцем (не Решетневым, а тем, из второй семьи, если правильно помню, фамилия у него была Маршалов, большинство тогда было инженерами). Они работали вместе довольно долго, после чего тот ему поведал интересные подробности об этом случае. Так как попасть в квартиры стало решительно невозможно, оставался только один выход — посмотреть через окно. Сделать это оказалось возможно спустя несколько лет, когда напротив дома построили новое здание. Крайне удачно в том новом доме дали квартиру знакомому этого инженера Маршалова. И вот он через бинокль как-то и посмотрел.

Ничего необычного в своей бывшей квартире на втором этаже он не нашел. А вот в квартире Решетневых на третьем было поинтересней. Единственным, но действительно странным обстоятельством, которое он сумел разглядеть, стал проём в полу в комнате (квартира однокомнатная). Для справки: в домах серии К-7 (хрущёвки) плиты перекрытия железобетонные, толщиной 220 миллиметров. Это 22 сантиметра сплошного железобетона. Для неспециалистов: железобетон — это бетон, в толще которого имеются толстые прутья арматуры. Сквозной проём в полу, то есть из квартиры в квартиру — дело уже довольно странное. Ещё одну странность он осознал позднее — проём был пропилен под углом. В чем же странность? А попробуйте так пропилить — вам придётся пилить арматуру под углом, причём под острым углом — это очень трудно, так как придётся пропиливать значительно больше металла. Логичный вопрос — зачем так делать, если можно гораздо легче пропил делать параллельно краям плиты и арматуры? Надо учитывать ещё одно — это всё делалось в конце 80-х, когда алмазные диски, тяжёлые перфораторы и т. д., мягко говоря, не были так доступны, как сейчас.

Ещё раз: в ходе «учений ГТО» кем-то ночью выпиливается огромный кусок железобетонной плиты перекрытия в квартире жилого дома, причём этот кусок куда-то исчезает (автокраны подгоняли для этого?). Проём делается заведомо трудным способом, когда, с первого взгляда, есть гораздо более лёгкий способ, и это при том, что всё сделать надо как можно быстрее. После этого жильцам двух (подопытных?) квартир срочно выделяют новые, с улучшенными условиями.

Как ни обидно, на этом я и остановился в своих изысканиях, так как больше информации просто нет. Даже самый непосредственный участник событий — тот самый инженер Маршалов — не знает (или не говорит) больше того, что я описал. Возможно, это потому, что Новоуральск — закрытый город, в котором атомные центрифуги обогащают уран днём и ночью, а может, и по другим причинам, не знаю. А может, и правда такая странная программа учений была, кто ж сейчас разберёт. Но факт остаётся фактом — такая история имела место, и некоторые до сих пор её помнят.

[серебро]

Прочитав историю «Могилы в лесу», я захотел поведать о своем приключении.

Начнем, пожалуй, с того, что мы с отцом заядлые грибники. Да и вообще любители удрать из нашего гарема на лоно природы. И вот в очередной погожий осенний денек, пока три мои сестры решали, кто в каком платье пойдет на свадьбу, а мать пыталась их разнять, мы запрыгнули в машину и укатили в лесок.

Лес наш не очень большой и знаем мы его вдоль и поперек. Хожу в него столько, сколько я себя помню, то есть около двадцати лет. Отец и того больше — лет сорок. Знаем каждый сук, каждый пенек, каждый камень, каждую полянку. Знаем все. Рассказываю это заранее — специально для скептиков, и для людей городских, в лес не особо ходящих. Потеряться, заблудиться, выйти куда-то не туда — это не про нас. Было такое, что и среди ночи приходилось возвращаться.

Приехали мы и пошли своим обычным маршрутом. Ничего примечательного не было. Все как обычно. Никаких «помрачения сознания», «набежавших туч», «странного тумана» и иже с ними не было. Обычный день, обычный лес.

И вот поворот на нашу любимую поляну с подосиновиками. На поляне — крест. Крест, а на нем каска простреленная висит. Вроде бы ничего удивительного.

В нашем лесу бои шли страшные во время войны. За много-много лет наших хождений мы насобирали кучу всякого военного барахла. Это и гильзы, и гранаты, и автоматы, и прочее в том же духе. Все это лежит в нашем схроне, под камнем. Подальше от любопытных детей и не очень внимательных взрослых. Так как не до конца еще сгнило и все еще боеспособно. А люди под ноги не всегда смотрят.

Но никогда на этом месте ничего не было. Ничего и никогда. Никаких крестов, касок и тому подобного. А здесь такое. Причем могила сразу видно братская. Уж очень широкая. И старая. Каска проржавевшая, крест, наклоненный почти к земле. Не один год это место непогода трепала.

Мы молчим. А что сказать? Во вторник ездили сюда же, собрали грибов, а маленьких еще травой прикрыли, чтоб другие не заметили. И вот в субботу вместо грибов находим такое.

Закурили. Отец у меня скептик до мозга костей. Атеист. Человек он военный, и этим все сказано. Но у него на лице столько эмоций и удивления было — словами не передать.

— Тащи лопату, — сказал он.

Я ломанулся обратно к машине. Бегом, минут двадцать туда и столько же обратно.

Возвращаюсь… А нет ничего. Ни креста, ни отца. Поляна, как поляна. И подосиновики наши уже подросли приличненько. Сижу, туплю. А что еще делать? Просидел я так часика два точно. Пошел обратно к машине. Отца и там нет.

Объявился он только глубокой ночью. С вопросом, где меня носило.

— Где ты был? Я пришел, тебя нет. И ничего там нет, — ответил я.

Отец постоял, помолчал и говорит:

— Знаешь, а ведь я тебя там пару часов прождал. Потом решил вернуться к машине, думал, что стряслось с тобой что-то. Пять раз туда-обратно ходил. И знаешь что? Ни тебя, ни машины. И дороги нет. Ну как нет — относительно нет. Асфальт еще не проложили, но уже наезжено было. Потом вернулся последний раз на поляну, смотрю — креста нет. Тут я и понял, что сейчас вернусь и машину увижу. Так и есть… Дай закурить, а то я на нервах две пачки выкурил…

К слову, мой отец всегда стальной был и, по-моему, не нервничал никогда. А тут… Держит лицо, конечно. Но вот руки трясутся сильно.

Насчет проложенной дороги тоже сказать надо. Появилась она в 90-х, когда братки в поселке, недалеко от леса, стали дворцы свои возводить…

На этом история не закончилась. Отец человек упорный, и на следующий день мы, вооружившись уже нормальными лопатами, поехали обратно. Пришли на поляну. Все как обычно. Только длинный холмик там. Он и раньше там был. Только вот кто подумал бы, что это могила. Раскопали. По черепам одиннадцать останков выходило. Походили еще немного. И под деревом давным-давно упавшим нашли мы эту самую каску. Сто процентов она. Хоть и ржавая совсем. Но она. В том же месте простреленная. Позвонил отец другу своему из милиции. Уж он там сам все разруливал. А потом и ему историю поведал о том, как мы это все обнаружили. Человек он бывалый. Нам поверил.

Вот такая вот история. Останки солдат выкопали и перезахоронили прям перед лесом этим. Памятник небольшой поставили. Чьи-то имена выяснили, чьи-то нет.

В лес мы так же ходим, и пока ничего с нами в таком духе больше не происходило.

[серебро]

Эта история произошла в феврале месяце 2010 года. Я служил в Алтайском крае, и приближался дембель. По причине начавшихся учений почти вся часть была отправлена примерно на 40 километров на восток в пустынную местность с целью провести полномасштабные учения со стрельбой из десятков танков, гаубиц и тысяч автоматов.

Мне и двум сослуживцам предстояло самостоятельно проследовать на гусеничной машине, которой управлял я. Ехать на ней по асфальтовым дорогам общего пользования было категорически запрещено, и мы ехали по проселочным, ориентируясь «вроде туда».

Не помню, в котором часу мы выдвинулись, но ночь застала нас в дороге. Учитывая, что никто из нас не бывал в тех краях до того дня, мы вскоре успешно заблудились. Проезжали деревеньки, в которых, как в фильмах ужасов, люди прекращали что-либо делать и провожали нас исследующими неприятными взглядами. Мы лишь посмеивались и продолжали колесить по округе.

Когда окончательно стемнело, нам уже было не до смеха: мобильные оказались разряженными, продовольствия не было, а мы, казалось, ездили по кругу. Тогда решили ехать назад до места, где мы начали блуждать. Успешно продвинулись назад, выходя и исследуя следы гусениц от нашей машины — слава богу, они были уникальны. И уже начало подниматься настроение, но тут мы увидели ворота. Металлические ворота из прутьев, висящие на двух бетонных стенах. Они были настежь распахнуты. Никто из нас не помнил, чтобы мы через них проезжали. Поэтому я вышел и убедился в том, что наши следы ведут именно оттуда. Бетонная изгородь уходила в обе стороны на расстояние, которое было за пределами видимости, в безлунную ночь.

Въехав на территорию, мы уткнулись в невысокий, опять же бетонный, заборчик не более метра в высоту, но фары освещали лишь забор. Я повернул влево и направил включённый фонарь за заборчик. То, что я там увидел, вызывает у меня страх и по сию минуту, почти пять лет спустя. Там были кресты, памятники... Там, за забором, было огромное кладбище. И наши следы вели оттуда...

Резко развернувшись на месте, мы спешно покинули погост. Вскоре нашли дорогу и добрались до места.

[серебро]

Всегда интересовался, особенно по молодости, тематикой сталкерства, аномальщины, околоНЛОшными темами, иногда почитывал желтую прессу. Но всё так — на любительском уровне. Потом встретил жену. Переехал, прибавилось забот, забыл увлечение. Забыл до поры до времени, так сказать.

Частенько навещал родителей, бывало затирал с мамой на вышеупомянутую тематику. Она — ярая фанатка «секретных материалов». Совершенно случайно дошло дело до обсуждения феномена ЭГ (электронных голосов), и она вспомнила деда, по отцовской линии. Мол, иди проведай дедушку, спроси у него, он что-то рассказывал.

Деда с бабушкой я видел редко, хоть и жили мы, считай, через дорогу. Дед — уважаемый во времена Союза человек, активист партии, домсовета, к тому же блокадник. После Великой Отечественной некоторое время жил в Куйбышеве, там же проходил воинскую службу. Был почти что профессиональным военным, но по состоянию здоровья — застуженные при блокаде Ленинграда лёгкие — был списан в запас, после чего успешно работал в отрасли ракетостроения, на местном полувоенном производстве. Отец, впрочем, как и я, повествующий вам, по его стопам не пошли — батя стал технологом, а я — программистом/репортёром.

Прошло несколько недель с разговора с мамой о ФЭГ. Полученная информация легко и непринуждённо вылетела из головы. И в целом ничто не предвещало ее появления, если бы родители настоятельно порекомендовали нам с женой навестить стариков, мол, у деда день рождения, обрадуется...

Семейное торжество успешно отгремело посудой и все собравшиеся начали распределяется кучками по квартире для перетирания каких-то своих тем. Мы с дедом и батей остались в гостевой комнате, общались. Собственно тут и вернулось воспоминание о маминых словах:

— Дед, слушай, а ты ведь в Куйбышеве служил?

Дед внимательно перевёл на меня взгляд:

— В Куйбышеве, в связи служил... Чего это ты вдруг вспомнил?

— Да мы с мамой обсуждали Феномен Электронных Голосов... — в комнате повисла тишина, дед и отец внимательно смотрели на меня.

— Рассказал уже? — дед глянул на отца, — хотя за сроком давности...

— Что рассказал?

— Про службу мою, — дед поправил очки.

— Мама сказала, что ты служил радистом, вот я и поинтересоваться хотел...

— Поинтересоваться? Ну что ж, я тебя «поинтересую» тогда...

«Навестить деда» в итоге растянулось далеко за полночь, но, в целом, оно того стоило. Я расскажу вам несколько историй, хотя в правдивость их мне самому не очень верится...

* * *

ИСТОРИЯ 1. ЗОВ

Дед служил в радиоцентре с документальным названием «Объект № 15». Сейчас в принципе в нём нет ничего секретного: несколько высотных антенн, бункера, еще что-то. Строился в 1939–1940 годах и, по тем временам, имел, в общем-то, солидные мощности.

Ко времени прохождения службы уже не был таким уж современным, как хотелось бы, но всё же еще функционировал. Местные говаривали, что он являлся частью системы Периметр, кто-то говорил, что он соединялся с сетью подземных бункеров под самим городом, в целом — много всякой «желтой» инфы.

Дед, как раз отучившийся на радио-технолога, после университета попал «на аппаратуру». Работа была нехитрая — чини что сломалось, а что не сломалось — протирай. Ну и неси вахту в эфире — слушай, передавай, но чаще — слушай.

Союз, холодная война, опасность глобальной ядерной катастрофы — это никуда не деться, всё строго. Иногда, бывало, наталкивались на заграничные радиостанции, слушали музыку, ничего не понимали и скакали на следующую частоту. Изредка цепляли передачи с Атлантики и Тихого океана, конечно сразу же их писали, вдруг шпионская информация.

Был вечер пятницы, дед заступил на дежурство в час дня и как обычно начал крутить ручки, жать кнопки, слушая эфир. Какие-то частоты были «белые», кроме шума не было ничего, встречались переговоры гражданской авиации.

День был скучный, тянулся медленно. Особой служебной нагрузки не было. Дед сидел на «связи» всегда с техником. В тот вечер рядом сидел Виктор, высокий худой, как сейчас бы сказали «ботан», совершенно невозмутимый и хладнокровный, «эпизодами» загробно-молчаливый.

Часы в бункере показывали 23:15, или около того, когда на стенде замигала зеленая лампа «входящая передача». Дед щёлкнул тумблерами, «навёлся» на частоту и включил мирофон:

— Пятнадцатая, на связи, приём!?

— Есть тттттут кт... — шум помех мешал передаче.

— Пятнадцатая, на связи, приём!?

Если пришел сигнал, подумал дед, то частота «наша», кто-то из армейских.

— Пшшшш шшш... Олежка! Олежка! Ты?

Деда пробило холодом по спине:

— Это пятнадцатая, говорите...

— Олежка, мой хороший, ты передал в штаб? Ты смог? Тебе удалось?

— Приём! Кто это?

— Олежка! Это же я... — голос осёкся. — Олежка, какая дата?

Дед взглянул на Виктора, тот кивнул:

— Записываю на магнито-ленту.

— Это пятнадцатая! Приём! Если правильно вас понял, сегодня 17 мая. Кто говорит?

— Пшшшш... шшшш — белый шум застилал эфир.

— Олежка... это снова случилось... ты не помнишь... ты ещё же не знаешь...

Зелёная лампа входящего сигнала погасла. Дед, помедлив несколько секунд, набрал по внутреннему телефону командиру части. Через полчаса приехал командир, шесть солдат и два «НКВДшника». Запись изъяли, послушали. Виктора отправили в соседнюю часть. С деда подписку о неразглашении на 25 лет.

* * *

ИСТОРИЯ 2. ЗВОНОК НА ПОЛУОСТРОВ

Вероятно, дело было в конце 70-х–80-х. Дед успешно служил на Объекте.

В Куйбышев приезжали какие-то шишки из Кремля, то ли с проверкой, то ли еще зачем. День был тихий, не суетной.

Дед Олег сидел «на связи», когда загорелась зеленая лампа входящего сигнала. «Звонили» с севера, взволнованный голос представился полковником Широковым и сообщил, что звонит с городка «Заполярный», поинтересовался, не приехал ли кто из кремлёвских.

— Во дела... — подумал тогда дед. — Неужто проверка!?

Не прошло пять минут, как герма со скрипом открылась, и в помещение узла связи ворвался командующий части:

— Смирно! Стройсь!

Дед и его напарник вскочили, отдавая честь. Вошли какие-то люди в форме:

— Солдат! Ты принимал с Заполярного?

— Так точно...

— Соедини!

Дед включил передатчик и запросил адресата:

— Широков!

Человек в погонах отодвинул деда от микрофона:

— Широков! Что у вас за хрень творится?

— Я не знаю, что вам ответить... На СГ произошло ЧП, 6 двухсотых, 7 пропало без вести. Мы оцепили место, ждём приказа.

— Исполняйте, — человек в погонах «положил трубку».

Вся делегация быстро покинула бункер, оставив кучу вопросов и приказ «не разглашать».

* * *

ИСТОРИЯ 3. ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

Служба есть служба, ничего не поделаешь, должен сохранять спокойствие даже тогда, когда надо уже нервничать. Иногда вопросов было больше, чем ответов.

Было лето, середина июля, жарища. Половина служивших были на хозяйственных работах, когда часть подняли по тревоге. Все заняли свои места, в бункер забежал командир, явно взволнованный:

— Слушай приказ, солдаты! Тревога боевая, но нет повода для паники, это не война... Срочно слушать Тихий океан, о всех передачах докладывать.

Бункер «листал» частоты, то и дело натыкаясь на гражданские.

— Слышу передачу! Шифрование союзное! Передаёт бортовой номер...

— Проверить сигнал!

— Тащ. командующий, номера нет в списке кораблей...

— Слушать дальше! Вывести сигнал на динамики!

Дед обернулся через плечо: странный приказ, не по уставу...

— Есть устойчивый сигнал!

— Всем тихо! — проорал командир.

Передача велась на чистом русском. Транслировались координаты и сигнал о помощи.

— Приём! Приём! Это Союз! Веду бой! Прошу помощи у авиации.

— Приём! Приём! Это Союз! Мы запустили ракеты! Визуально подтверждаю детонацию боевой части! Взрывная волна пришла на 14 секунде после вспышки. Повреждения термические, минимальные, по правому борту. Потери команды — 12 со стороны вспышки.

Командир напряженно слушал.

— Меня кто-нибудь слышит? Это атомный линкор Советский Союз! Прошу помощи! Веду б... — передача скрылась в волне шума.

Вы спросите что странного в этой истории? Линкор проекта 23 Советский Союз не построен вообще и уж точно не был атомным. Не меньше вопросов оставили слова «про вспышку».

* * *

ИСТОРИЯ 4. БЕЗ ПРИЧИН

Ближе к зиме дед получил пневмонию на левое легкое — последствия блокады.

Успешно лечился в госпитале, шёл на поправку. Около обеда в коридоре началась какая то суета, врачи и персонал метался взад-вперёд. Дед выглянул из палаты и оцепенел. По коридору бежали несколько солдат, один точно был с пятнадцатой, за ними врачи катили каталку с чем-то или кем-то... Накрывавшая простыня была багровая от крови. Солдаты орали, чтоб все покинули коридор.

Когда «делегация» пробегала мимо палаты, дед с ужасом увидел свисавшую сине-серую руку, с которой ручьём стекала кровь.

В палатах наметилось оживление, все обсуждали произошедшее: несчастный случай на стрельбах? Дебош с оружием?

Дверь в палату открылась вместе с главврачом:

— Товарищи отдыхающие! — глав был юморным мужиком, но выражение лица говорило о не самом хорошем настроении. — Мы вас переводим во второй корпус, к травмам, полежите там...

— Товарищ доктор? — спросил старшина с гриппом. — ЧП, что ли, какое-то?

— Вам знать не положено...

Дед первым собрал вещи, оделся и вышел в коридор. Пол уже был подтёрт сестрой, необычно мрачной и нервной.

По дороге к выходу был Т-образный перекрёсток коридоров, уходивший в операционную метров через 10. Вот тут-то и ожидал «сюрприз». Стены в операционную были измазаны кровью и... какой-то желчью или хим. реагентом...

— Видать что-то серьёзное — подумал дед, невзначай бросив взгляд в приоткрытые двери операционной. И замер. Замер сам, замер взгляд. Замерло дыхание.

За дверьми шла операция, и судя по крикам, «на живую». Весь пол был залит кровью, бегали врачи. Но самое главное, что перед дверьми на стуле сидела и плакала в голос медсестра, прижимая к груди... то, что осталось от руки!!! То место, где должна была быть кисть правой руки, было замотано в марлю или тряпку, через которую сочилась багровая жидкость. Дед стоял как вкопанный, пока его не подхватил солдат.

«Палата» в составе деда и 3-х других солдат вышла на улицу, где творилось необычайно оживление. Вход для каталок был залит кровью, рядом дежурил УАЗ с военными. Не прошло и 2 минут, как со стороны операционных послышались крики, а затем выстрелы из АК.

— Что за херня тут происходит?

Из центрального входа выскочил главврач и побежал к военным, бормоча себе под нос:

— Дослушались, №лядь!.. пять двухсоток, пять двухсоток...

Деда и ко подхватили врачи, прибежавшие с травмы и отвели в корпус. Всем сообщили, что произошел несчастный случай, у служившего умерла сестра и тот тронулся умом, убил сослуживца и двух ранил. Сарафанное же радио говорило о 9 мешках в части, 4-х в больнице и о медсестре, умершей через 3 дня.

[мишаня]

Серебрушенька, Спасибо!  Интересно.

[Зелючка]

  Спасибо!   

[Максима]

Интересно,спасибо!
Вот я тоже скептик,но иногда бывает такое..необ'яснимое..