Изначально город назывался Ставрополь и был основан в 1737 году Василием Татищевым как город-крепость Ставрополь для защиты русских земель от набегов кочевников и переселения крещёных калмыков. 20 июня 1737 года императрица Анна Иоанновна жаловала грамоту крещёной калмыцкой княгине Анне Тайшиной, в которой было записано об основании города. С этой даты ведётся отсчёт истории города.
К началу 1950-х годов в городе насчитывалось 12 тысяч жителей.
21 августа 1950 года было опубликовано Постановление Совета Министров СССР о строительстве гидроузла на реке Волге. Во время строительства Жигулёвской ГЭС Ставрополь попал в зону затопления Куйбышевского водохранилища и в 1953—1955 годах практически полностью был перенесён на новое место. После этого начался быстрый рост города.
28 августа 1964 года Президиум Верховного Совета РСФСР постановил: переименовать город Ставрополь Куйбышевской области в город Тольятти в честь Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии Италии Пальмиро Тольятти.
Под управлением Тольятти компартия Италии стала самой крупной партией в Италии и самой большой неправящей коммунистической партией в Европе. Хотя и не входившая в правительство, партия была у власти во многих муниципалитетах и обладала большим влиянием в обществе. Его заместителями были Луиджи Лонго и Пьетро Секкья. Тольятти всегда выступал за дружбу с Советским Союзом.
Последний визит генерального секретаря Итальянской компартии (ИКП) Пальмиро Тольятти начался так же неудачно, как и завершился. 11 августа 1964 года он вместе с женой прилетел в Москву. Формально он принял приглашение руководства КПСС отдохнуть и пообщаться с главами других коммунистических партий. На деле Тольятти выполнял важнейшую миссию — руководство ИКП поручило своему генсеку встретиться с Хрущевым для решения наболевших вопросов. Уже несколько лет высшие функционеры ИКП не имели доступа к телу "дорогого Никиты Сергеевича". Их каждый год приглашали в Крым, радушно принимали, усердно лечили, одаривали ценными подарками, но на переговоры с членами Президиума ЦК КПСС не приглашали.
Заместитель заведующего отделом ЦК КПСС, который в начале 60-х был назначен старшим по приему итальянской партийной делегации, рассказывал мне, что преподнес всем ее членам братский дар — золотые часы. Итальянцы уныло посмотрели на него и вместо ожидавшихся слов горячей благодарности сказали: "Опять золотые часы. А нам так хотелось поговорить с товарищем Хрущевым".
Прибытие в Москву генсека ИКП сразу было омрачено досадным инцидентом. Среди встречавших не оказалось ни одного фотокорреспондента, что сразу снизило уровень его визита до обыкновенной поездки на отдых. Тольятти дали понять, что Хрущев и его принимать не собирается. Собственно, об отношениях между КПСС и другими компартиями мира товарищ Пальмиро и хотел поговорить с товарищем Никитой: о конфликте между КПСС и Компартией Китая, раскалывавшем мировое коммунистическое движение; о не вполне партнерских отношениях СССР со странами социалистического лагеря. А главное, генсек ИКП собирался обсудить с Хрущевым идеологические вопросы, отравлявшие жизнь итальянским коммунистам. К примеру, поговорить о том, почему культ личности Сталина был разоблачен КПСС довольно половинчато, непоследовательно. Ведь от того, что не были, хотя бы формально, названы причины возникновения сталинского культа, вина за его создание ложилась и на старого коммуниста сталинской закалки Пальмиро Тольятти.
Но сколько бы ни говорила принимающая сторона о том, что Хрущева нет в Москве, Тольятти понимал: приема не будет. Для человека, бывшего одним из руководителей Коммунистического интернационала тогда, когда Хрущев еще едва поднялся на райкомовский уровень, это была двойная обида. И Тольятти бросился к бывшему политсоветнику Коминтерна Борису Пономареву, возглавлявшему международный отдел ЦК КПСС. Старый товарищ посоветовал Тольятти отправиться на отдых в Крым, где, может быть, встреча с Хрущевым все-таки состоится.
В Крыму Тольятти было не до отдыха. Все-таки надеясь получить аудиенцию у Хрущева, он начал писать памятную записку для этой встречи, в которой попытался стройно изложить систему своих доводов. Однако хозяева не оставляли гостя в покое — человеку, много лет жившему в СССР, пытались вновь показать достопримечательности всесоюзной здравницы.
В числе прочего ему предложили посетить пионерлагерь "Артек", где отдыхали в то лето и дети из Италии. Поездка была намечена на 13 августа. Тольятти с утра жаловался на усталость, но в конце концов согласился ехать — скорее всего, потому, что там у него появлялась возможность публично выступить и довести до советского руководства свою точку зрения. Его привезли в морской лагерь "Артека", где была организована полная программа приема дорогого гостя: линейка на костровой площадке с приемом в почетные пионеры и концерт детской самодеятельности. Работавший тогда методистом морского лагеря Владимир Свистов рассказывал мне, что Тольятти сильно волновался. Но он считал, что высокий гость тронут приветствием советских и итальянских детей.
Ответное слово Тольятти предназначалось прежде всего Хрущеву. Итальянский генсек протянул советскому коллеге пальмовую ветвь мира: "У нас разный язык, но сердце у нас одно. И в вашем сердце, и в моем одни и те же мысли, одни и те же идеалы... И вы, и мы боремся за счастье народов, за братство между народами, за прогресс, за социализм. В этом единстве состоит гарантия нашей победы".
Стояла сильная жара, но Тольятти так и остался застегнутым на все пуговицы и даже не расслабил узел галстука. Возможно, он таким способом (вдобавок наконец-то появился фотограф) пытался показать, что его визит в СССР все-таки носит официальный характер. Но это только предположение.
Как рассказывал артековский фотограф Василий Николаев, после съемки на костровой площадке он продолжал снимать Тольятти и во время концерта. "Руки у него вдруг как-то упали на колени,— вспоминал Николаев.— Я снял. Это предпоследний его снимок . А потом он вдруг начал запрокидывать голову и схватился рукой за галстук. Я снял еще раз. Тут он начал падать, все к нему побежали, и я понял, что ему стало плохо. Снимать дальше было неудобно, неприлично как-то..." Владимир Свистов сидел на трибуне выше Тольятти и видел, как генсек начал валиться на бок. Немедленно позвали сидевшего тут же врача, вызвали артековскую машину медпомощи и на носилках осторожно перенесли Тольятти в санчасть морского лагеря. Диагноз был очевиден — инсульт.
В лагерь тут же прибыло высокое начальство, в том числе "откуда надо". С Василием Николаевым провели строгий инструктаж. Снимки, кроме самых последних, велели напечатать для передачи на память итальянским товарищам. "А про то, что видел дальше, рассказывать запретили,— рассказывал мне Василий Яковлевич.— Строго. И снимки велели никому не показывать. Сказали: это важное политическое дело. Вот с тех пор я их никому не показывал. Негативы я отдал. А по одному отпечатку последних снимков я все же себе оставил".
Он долго отказывался дать их для публикации: "Раз сказали нельзя, значит, нельзя". Никакие слова о том, что прошло почти 40 лет и что государства, представители которого приказали ему забыть об этой истории, не существует уже десять лет, не подействовали. Старец был непреклонен. Чтобы уговорить ветерана фотографии, пришлось подключить его внучку. Такого напора старик не выдержал и сдался: "Все равно скоро помирать. Публикуйте".
К постели больного Тольятти слетелись руководители и КПСС, и ИКП. Последним их политический противник премьер-министр Италии Альдо Моро, потрясенный случившимся, даже дал свой личный самолет. Из Москвы прилетели светила медицины. Но, несмотря на все их усилия, Тольятти не приходил в сознание.
У здания ЦК ИКП в Риме шел непрекращающийся митинг. А в "Артеке" стояла абсолютная тишина: чтобы не повредить товарищу Пальмиро, пионеры решили не шуметь. Однако состояние больного ухудшалось день ото дня. 20 августа положение стало уже безнадежным, однако советские врачи решились все-таки провести трепанацию черепа и удалить сгустки крови. Но сутки спустя Тольятти скончался.
И тут наконец-таки появился Хрущев. Энергично выражал соболезнования жене покойного, которую опекала дочь французского генсека Мориса Тореза; советовался с Пономаревым, как дальше вести разговоры с итальянскими партийными друзьями. Но вести с ними переговоры всерьез все же не хотел и потому начал торопить с отправкой тела Тольятти в Италию.
После прощания гроб погрузили в микроавтобус, Хрущев с женой сели в открытую "Чайку", и кавалькада в сопровождении машин охраны и ГАИ отправилась в аэропорт. Но на перевале автобус неожиданно заглох. Вновь возникла неловкая пауза. В конце концов Хрущев приказал перенести гроб в свою открытую машину и прикрыть его чем-нибудь. Сам он пересел в другую машину, и траурный кортеж с гробом, торчащим из-под тряпок, продолжил свой путь.
Но на этом похоронные злоключения не завершились. На аэродроме в Симферополе была подготовлена еще одна процедура прощания. Дюжие ребята из охраны подняли тяжелый гроб, но взвинченный Хрущев оттолкнул одного из них и подставил свое плечо. Первый секретарь ЦК КПСС, как известно, не отличался гренадерским ростом, и оставшийся без опоры гроб начал валиться на него, а Хрущев, в свою очередь, стал оседать на бетон. Сотрудникам КГБ пришлось вновь проводить воспитательную работу с фотографами и пионерами, стоявшими в почетном карауле у трапа самолета.
А неприятности Хрущева только начинались. Как и любая скоропостижная смерть, кончина Тольятти вызвала массу кривотолков. Итальянские коммунисты, жившие в рамках парламентской демократии, решили обратить трагедию себе на пользу. Они распространили версию о том, что Тольятти скончался во время жарких дискуссий с руководством КПСС, отстаивая особую позицию ИКП, а в подтверждение опубликовали в своей газете "Унита" памятную записку покойного к переговорам с Хрущевым.
Москве ничего не оставалось, как опубликовать тот же текст в "Правде". Собственно, большинству членов советского руководства, активно участвовавших в подготовке к смещению Хрущева, публикация была на руку: партии и народу продемонстрировали беспомощность "дорогого Никиты Сергеевича" как лидера мирового коммунистического движения, не желавшего и не умевшего ладить с друзьями-коммунистами на Западе. До его смещения оставалось чуть больше месяца.
В родной Италии, в Риме в честь П. Тольятти назвали только одну улицу.
Очень часто встречается утверждение, что город Тольятти до своего переименования назывался Ставрополем-на-Волге. Однако это мнение ошибочно. В 1777 году на Северном Кавказе был основан ещё один город, носивший тогда имя Ставрополь-Кавказский. По аналогии уточняющее определение появилось у волжского Ставрополя, тем не менее, это название никогда не было официальным. Встречается и ещё один вариант названия: Ставрополь-Волжский.
Почему город Тольятти так называется? (Прочитано 1023 раз)