Орфей
Гость из прошлого.Мне не довелось лично испытать все ужасы самой бесчеловечной в истории мира, войны. Я родилась через пять лет после победы. Но воевал мой отец, его братья, два деда, их братья и сыновья, братья моей мамы. Воевала вся моя Великая Страна. Вся моя Родина. Озверевший шизофреник Гитлер, задался маниакальной целью уничтожить чуть ли не весь мир. Стереть с лица Земли целые народы и государства. Еврейский народ он вообще задумал убрать, как нацию, как класс. По приказу этого палача, миллионы людей сжигали заживо, травили в газовых камерах, морили голодом и холодом, подвергали нечеловеческим медицинским экспериментам и расстреливали, расстреливали, расстреливали. И это не считая убийств солдат и офицеров в ходе военных действий. Как и следовало ожидать, победили силы добра и справедливости. Фашизм был повергнут! И вот сегодня, спустя десятилетия, как поганки после дождя, вновь полезли откуда-то «гитлерята». Самое страшное, что наши, российские! Причем , у большинства из них, деды и даже отцы сложили головы за то, чтобы их потомки жили в мирной стране, не знали войн, голода и страха. Но эти выродки маршируют под фашистские лающие марши, носят фашистские знаки отличия. И даже выкрикивают «Хайль Гитлер» , выбрасывая руку вперед. Да если бы только так… Но они, не задумываясь пускают в ход ножи и дубинки, а порой и оружие посерьезней. По вине этих, так называемых «борцов за чистоту русской нации» погибло очень много, ни в чем не повинных людей. И только лишь потому, что молятся они не так, как мы и цвет кожи у них отличается. А то, что деды и отцы этих «нерусей» воевали за победу плечом к плечу с нашими солдатами, новоявленных фашистов не тревожит.
Не волнует их и то, что женщины Кавказа и Киргизии, Узбекистана и Туркмении, во время войны спасли от голодной смерти тысячи русских детишек.
Мы все конечно понимаем, кто стоит за этими тупоголовыми или бритоголовыми. Идет холодная война, в которой замешены большие чины и большая политика. Но и свою голову иметь надо на плечах. Все «большие» остаются в стороне. Спрячутся, откупятся. А отвечать будут новоиспеченные фашисты. Моя бы воля – сослала бы всех на урановые рудники, чтобы захлебнулись там своим ядом и не позорили честь Отчизны, честь наших ветеранов.
Моя история, конечно о другом, но и не писать о наболевшем, я не могу.
В 1957 году, я пошла в первый класс в маленьком селе, в центре Новосибирской области. Жила я тогда у бабушки с дедушкой. Старики мои были еще достаточно молоды, наравне с другими, работали в колхозе, держали хозяйство, сажали огород. В общем, жили не хуже и не лучше других сельчан. Было начало сентября. Тепло и светло. Я сидела одна за столом в бабушкином доме и выписывала первые в своей жизни крючочки и нолики в тетрадке – прописи. Были тогда такие специальные тетради для начинающих первоклашек. Вдруг без стука, в дом вошел не знакомый , не молодой уже, мужчина. На нем был легкий плащ, не обычная для сельчан шляпа с короткими полями. В руке он держал не большой чемоданчик. Мужчина остановился у порога и как-то странно стал оглядываться. Я заметила, что у него дрожали руки, губы. И весь он был какой-то растерянный или испуганный. Нас, детей, в то время не учили бояться взрослых «дядей» Нас учили уважать всех взрослых и здороваться с ними. Я сказала дяде «Здравствуйте! Вы к нам? А бабы с дедой нет. Они на работе. Скоро придут». Мужчина взглянул на меня так, будто заметил впервые. Он снова перевел взгляд на стену, где висел портрет молодых деда и бабушки. И вдруг незнакомец рухнул на лавку, будто у него отказали ноги. Он закрыл лицо руками и заплакал. Это было неожиданно и страшно. Я выскочила из дома и увидела входящих в ворота своих стариков. Я бросилась к ним с воплями. Дед, едва разобрав мои слова о том, что у нас в доме чужой дядька, схватил стоящую у крыльца лопату и бросился в дом. Мы с бабушкой осторожно последовали за ним. Еще в сенях мы услышали рыдающий голос деда: «Вася, брательник ты мой». В доме мы застали странную и трогательную картину, от которой до сих пор в горле ком.
Два немолодых человека обнимали друг друга, что-то выкрикивали, целовались и плакали просто навзрыд. Бабушка тоже заохала, заплакала и повисла на шее незнакомого мне «дяди» . Этим незнакомцем оказался пропавший без вести брат деда. О дедушке Василии у нас говорили много. Я знала, что на него пришла «государственная бумага», как говорила бабушка. Знала, что он пропал на войне без вести и что у него есть две дочки. А его жена, спустя пять лет после победы, удачно вышла замуж и уехала куда-то вместе с мужем и детьми. Моя добрая бабушка искренне радовалась за нее. Тут и молодым девушкам женихов не хватало, а вдова со взрослыми уже детьми , мужа отхватила. Да еще и офицера. После того, как первая волна радости и слез притихла, все уселись за стол. Бабушка пробежалась по соседям, сбегала в маленький сельский магазинчик. На столе
появилась кое-какая закуска, выпивка. Меня отправили ночевать к бабушкиной сестре Матрене. Несколько дней еще после этого, к нам шли и шли люди. В основном женщины. Вдовы и матери погибших и пропавших без вести, надеялись на «вдруг» А вдруг, Василий встречал кого-нибудь из них? А вдруг чей-нибудь безногий, безрукий сын или муж не желает домой являться в таком виде и живет где-нибудь при госпитале? Дед Вася, как мог, успокаивал женщин. О себе говорил мало и неохотно. Был ранен, мол, потерял память, жил на Украине в селе небольшом. Работал при конюшне. Не женат по состоянию здоровья. О своей семье ничего не помнит. Вот брата, мол вспомнил кое-как и приехал навестить.
Прожил дед Василий у нас не долго. Дней 10 и засобирался домой к себе. Дед мой уговаривал едва не со слезами, просил остаться , обещал выправить какие-то документы, но Василий не соглашался. Его ответы мне и тогда показались странными. Он явно боялся какого-то «Трибунала». В то время я думала, что это начальник такой.
Прошло лет 12. Мы все, и дед с бабушкой тоже, жили уже в городе Стрежевом, когда узнали о смерти Василия. Дед долго был неутешен. Он пил несколько дней и плакал, как младенец. А потом я услышала эту историю. Ее рассказал дедушка моему отцу. А я расскажу вам, мои дорогие читатели. Но от имени Деда Василия. Так проще. А еще, во избежание исторических не точностей, я не стану называть ни одного населенного пункта.
Рассказ Василия.
Призвали меня на фронт в сентябре сорок первого. Загрузили нас в теплушки, прицепили состав к паровозу и попыхтели мы по матушке России на запад, германца бить. Ехали медленно. На каждой узловой станции подолгу стояли. Составы с орудиями, с танками вперед пропускали. Обратно – поезда с ранеными. Беженцы все больше пешком шли. На всех паровозов не хватало. Иногда к нам подселяли новеньких. Уплотняли нас, до невозможности. Однажды разводящий офицер подсадил к нам грузинчика молоденького. Смешной такой парнишка! Сам махонький, черный, как грач и носатый, как дятел. Но веселый и души широкой парень оказался. Едва в вагон вошел, мешок свой развязал и давай всех яблоками угощать. Народ то все больше из Сибири. Были и такие, что яблоки только на картинках и видели. Я в вагоне, вроде за старшего был. Как –никак, гражданскую прошел. Остальные-то, сплошь молодняк зеленый. Жалко мальчишек, жизни еще не видели. Но делать-то, что? Родину спасать надо. Спрашиваю грузинчика того : «Как звать тебя, парень?» Он и выдал : «Орфей» - говорит. Смех и грех. Уж больно имечко для такого мелкого не подходящее было. Кавказцы – они любят необычные имена детям давать. У них и Гамлеты, и Аполлоны, и Орфеи. Ну посмеялись безобидно, пошутили, да и ладно.
Был у нас один новобранец из сибиряков. Сам собой видный парень. Высокий, курчавый, волос светлый, глаза синие. Девичья беда, а не парень. Николаем звали. Но, сволочью оказался последней. Так он у этого Орфея яблоки жрал, а его изводил, как мог. И зло так, не хорошо. То обезьяной назовет, то чурбаном. Новобранцы не ввязывались, только посматривали на сибиряка осуждающе. А я не выдержал. Не люблю, когда людей зря обижают. Взял я этого товарища за воротник и говорю ему: « Еще раз человека обидишь, выкину ночью из теплушки на всем ходу» Он рыпнулся вроде, но тут все ребята поднялись. Он на задницу и сел. А Орфей во мне старшего признал, поближе переселился. Веселым и жизнерадостным парнем оказался. Прибаутками так и сыпал. За кипятком на станциях первым вызывался сбегать. Да я не давал. Все по очереди ходили. А Николаша наш, все больше молчал, только зло так глазами зыркал. Привык видно у себя там девок с ума сводить, а тут девок нет, никто им не восхищается. Вот он и злился.
Однажды ночью мы все ясно услышали звуки канонады и далекие разрывы снарядов. И все мы поняли, что подходит к концу наше затянувшееся путешествие. А утром налетели фашистские бомбардировщики. И мы, не нюхавшие пороху, сразу попали в ад. От поезда фактически ничего не осталось. Убегавших от горящих вагонов новобранцев, фашистские сволочи крошили из пулеметов, прямо из самолетов. В живых осталось не более четверти всех новобранцев. Уцелел один из сопровождавших нас офицеров.
Он кое как собрал остатки людей и велел им искать себе оружие. К поезду был присоединен вагон с боеприпасами, но он сгорел полностью. Кое- как мы нашли несколько винтовок, горсть патронов. Хорошо еще, что не далеко от станции, где нас разбили начисто, оказалось село. В нем базировался военный госпиталь, куда мы смогли пристроить раненых. Санитары пообещали похоронить погибших, а нам посоветовали топать своим ходом на запад. Там не далеко должны быть наши действующие части армии. И отправились мы, под командованием, не молодого уже офицера, не запад, искать своих. Шли несколько часов, не встретив никого. Странно это как-то было. Пустые села, выжженная земля и никого кругом. Где-то впереди гремело и грохотало. И мы шли на этот звук. Вдруг мы увидели впереди столб пыли и услышали треск мотоциклов. Никто, ничего не успел сообразить, как все мы оказались окруженными мотоциклетным отрядом фашистов. Кто-то успел выстрелить во врага, но тут же был убит. Наш командир застрелился сам. У нас практически, не было никакого оружия, кроме нескольких бесполезных винтовок без патронов. Для начала нас всех избили пинками и прикладами автоматов. Несколько фашистов били, а остальные держали нас под прицелом . Русский человек горяч. Некоторые пацаны пытались дать сдачи нашим палачам, но тут же, были застрелены. А затем тех, у кого были саперные лопатки, заставили рыть яму. И тут наш сибиряк Николаша, показал себя во всей красе. Конечно, были напуганы все, Все понимали, зачем нужна эта яма. Многие пытались справиться со слезами. Но зеленые, сопливые мальчишки держались . Держались с достоинством русского человека, комсомольца! А Николай верещал, как заяц, валялся в пыли и пытался целовать сапоги фашистского офицера. Это было мерзкое зрелище! Фашисты гоготали, как сытые гуси и щелкали фотоаппаратами, снимая это позорное происшествие.
Они били нас прикладами, швыряли на колени и пытались насильно толкать нас мордами в свои сапоги. Но мы сопротивлялись, как могли. В результате еще несколько человек были застрелены. Когда, с горем пополам, наконец-то, сменяя друг друга, мы выкопали какое-то подобие могилы, началось самое страшное. Нас всех пошвыряли на землю, окружили и держали под прицелом, пока главный фашист прохаживался между поверженными советскими новобранцами и , как купец на базаре, выбирал себе жертву. Первым он указал дулом пистолета на цыганистого, чернявого паренька. Двое из автоматчиков подхватили беднягу под руки и подволокли к яме.
Офицер подошел к обреченному и ухмыляясь, выстрелил тому в плечо, причинив хоть и тяжелое, но не смертельное ранение Парень упал в яму. И от туда понеслись его маты и проклятия. А матерый палач продолжал свое черное дело. Он выбирал всех, кто хоть чем то, напоминал евреев, кавказцев, цыган и прочих парней не славянской внешности, простреливал им не жизненно важные части тела и отправлял в яму. Над Орфеем он поиздевался особо изощренно. Сначала отстрелил ему оба уха, затем выстрелил в колено. Никогда не забуду последнего взгляда бедного парня. В нем было невыносимое страдание. Но больше все-таки, ненависти и презрения. Умирая в муках, Орфей презирал своих палачей. А потом, эти нелюди попытались заставить нас живьем закопать раненых товарищей. Но не тут- то было. Любой, не задумываясь, согласен был разделить участь несчастных, но никто не поднял брошенную фашистом под ноги к нам лопату. Немец побелел от злобы. Ему не терпелось заполучить сенсационные кадры, как русские , спасая свою шкуру, живьем закапывают товарищей. Еще один из наших товарищей получил пулю между глаз. И тогда с места сорвался Николаша. Он схватил лопату и стал торопливо швырять землю на головы раненых. Из ямы неслись стоны и проклятия. Мы зажимали уши руками, пытались не смотреть на ужас происходящего, но приходилось и смотреть, и слушать. Кто-то поднялся над ямой и попытался вырвать лопату из рук предателя. И тогда тот ,визжа, как свинья, принялся наносить удары лопатой , ее острием по головам обреченных. Пощелкав вдоволь фотоаппаратами, несколько фашистов взялись за лопаты. Скоро все было кончено. Нас, оставшихся в живых, погнали дальше в неизвестность, а бедные наши товарищи остались обреченными на медленную, мучительную и неотвратимую смерть. Хотя, та жизнь, что ожидала нас в дальнейшем, едва ли была лучше участи наших товарищей. Вскоре мы влились в большую колонну советских военнопленных. Хмурые, израненные и измученные бойцы не желали отвечать на вопросы. Видно было, как невыносимо тяжело переживали они свой «позор».
Через несколько дней тяжелого пути, нас загнали на большую огороженную колючей проволокой территорию. Там нас ожидали немецкие автоматчики с собаками. Первое время нам приходилось спать под открытым небом, прямо на земле. Было уже начало октября. Ночи достаточно холодные. Мы прижимались друг к другу, но от земли шел холод. Кормили нас так же, очень плохо. Не прошло и месяца, как многие умерли от воспалений легких. Днями мы строили для себя дощатые бараки. Старались делать по лучше, утепляли, как могли. Понимали, что скорее всего, это наше последнее пристанище на земле. Туалета не было. Вместо него, в центре территории лагеря, была вырыта большая яма под открытым небом. Бывали случаи, что люди умирали прямо на краю этой ямы от дизентерии и истощения. Мы сами, под присмотром фашистских автоматчиков с собаками, отвозили мертвых товарищей на ручных тележках за территорию лагеря, складировали их, как дрова в штабеля. И когда их набиралось достаточно много, фашисты обливали эти штабеля из трупов людей горючей смесью и поджигали. Не было еще построено крематориев, не было в нашем лагере и газовых камер. Наш лагерь считался чем-то вроде перевалочной базы. Здесь постоянно гудела техника. В закрытых грузовиках подвозили все новых военнопленных. В этих же машинах, куда-то увозили некоторых «старожилов» отбирая их по непонятным для нас признакам. Потом мы как-то все же узнали, что увозили самых крепких военнопленных и еще всех евреев для специальных опытов в другой лагерь, более оснащенный всем необходимым для бесчеловечных опытов. Я становился все слабее.
Грязная полусырая свекла и такой же картофель, выдаваемый нам всего раз в день, не смогли насытить взрослого человека настолько, чтобы он нормально мог просто существовать. Я чувствовал, что смерть все ближе подбирается ко мне. Но она уже не страшила. Я ждал эту старуху с косой, как избавление от побоев фашистов, страданий, голода, постоянного холода и мучительных воспоминаний о погибших друзьях и товарищах.
Однажды, когда я очередной раз лежал избитый охранником из русских, не в силах заснуть от боли и сосущего голода, дверь барака бесшумно отворилась. Ночью нам нельзя было выходить из бараков, под страхом смерти. Я приподнял голову, пытаясь рассмотреть смельчака, но никто не выходил и не входил. За дверью густо валил первый снег, было очень холодно. Я встал, чтобы закрыть дверь, видимо распахнутую ветром. Подойдя к двери, я увидел невысокую человеческую фигурку, облепленную снегом. Человек стоял в трех метрах от меня. Вглядевшись в смельчака, я вдруг почувствовал, как мне неожиданно сделалось невыносимо жарко. По спине обильно пополз пот. Я видел много смертей. На гражданской , на моих глазах, белый офицер рассек шашкой моего товарища почти пополам. Меня спас тогда быстроногий конь. Я никогда не забуду повешенных девчушек комсомолок. Мне без конца снится прощальный взгляд маленького, но гордого Орфея. Я поседел на много раньше срока. Но то, что я увидел сейчас, никак не укладывалось в моей голове. Так страшно мне никогда еще не было. Передо мной собственной персоной стоял Орфей. Сквозь пелену снега, я ясно видел, как из отсеченных фашистскими пулями ушей, течет черная кровь. Горло высохло полностью. Я не мог даже пикнуть. Просто стоял и смотрел, холодея от ужаса. И тут я услышал его голос. Гортанный знакомый голос смешливого, веселого мальчишки Орфея. «Не бойся, Вася. Пойдем!» Я ясно видел, что губы Орфея сжаты. Но голос его звучал у меня в мозгу ясно и понятно. Тогда я решил, что просто схожу с ума, не выдержав нечеловеческих издевательств и испытаний, выпавших на мою долю. Я протер глаза рукой, но видение не исчезло. «Пойдем, Вася!» -так же ровно позвал голос Орфея. И я шагнул к нему. Орфей развернулся и пошел в сторону колючей проволоки, опутавшей территорию лагеря. Он легко, одной рукой поднял часть заграждения над землей и приказал: «Полезай, Вася». Я припал к холодной, покрытой снегом земле, и прополз под проволокой, не зацепившись даже одеждой. Я не заметил, как миновал заграждение сам Орфей. Но когда я поднялся с земли, он уже стоял впереди и звал меня дальше : « Пойдем, Вася». Я вдруг подумал о собаках. Злые, сытые псы, похожие на волков, по ночам свободно бегали по территории лагеря. И горе тому, кто осмеливался ночью выйти из барака. Мне довелось самому на печально известной тележке, отвозить к «штабелю» парочку таких смельчаков с разорванными глотками. Орфей, словно услышав мои мысли, послал мне ответ прямо в мозг: «Не бойся, Вася.»
Страх перед мертвым, но живым Орфеем совершенно прошел. Я шагал вслед за ним, слушая удаляющееся, испуганное, собачье поскуливанье. Мы шли всю ночь. Я, голодный, жутко отощавший, избиваемый почти ежедневно своими палачами, простуженный, с целым перечнем разных болезней, шел легко и быстро, как будто, вчера только из дома. Мы шли и шли, пока не забрезжил рассвет. Фигура Орфея поблекла, сделалась полупрозрачной, но я долго его еще видел. Теперь я больше всего боялся, что мой мертвый друг исчезнет и оставит меня одного. Но он не исчезал. Он стал едва различим, но все так же, быстро шел впереди. Вернее парил, плыл, не касаясь снега и не оставляя следов. Снегопад прекратился и я стал немного отчетливее видеть совсем поблекшую тень Орфея. А потом на горизонте появилась темная стена. То был лес. Когда я, ведомый призраком друга, добрался до опушки леса, то снова услышал голос Орфея: «Иди , Вася». Он исчез. Исчез мой спаситель, мой верный друг, поднявшийся из могилы, чтобы спасти меня. Помню, я кричал, звал его по имени и, кажется, плакал. И наконец, я снова услышал дорогой мне голос. : «Иди, Вася. Прямо иди. Не бойся!» И я пошел. Прямо, как мне казалось. Я шел еще сутки. Шел машинально, ни о чем не думая. Не знаю, почему я не упал, от усталости и голода, почему не замерз. Видимо душа Орфея не оставила меня и вела туда, куда надо. Как бы то ни было, но к концу второго дня, меня подобрали украинские партизаны. Каково же было мое удивление, когда после суток сна, меня привели к командиру партизанского отряда. Сначала мне показалось, что предо мной живой Орфей. Сходство было настолько поразительным, что я вскрикнул. Но у грузина были целые, без царапинки уши. Да и ростом он был куда повыше.. И звали его попроще. Вано, едва ли не Ваня. Я не знал, что сказать партизанам, объяснить кто я такой. Я знал прекрасно въедливость и несправедливость наших КГБистов. Не знаю почему, но я рассказал Вано все с самого начала. Когда я назвал имя Орфея, Вано как-то, даже подпрыгнул. Он схватил меня за руку и стал выспрашивать все подробности относительно гибели Орфея.
Оказалось, что не зря Вано мне сразу напомнил Орфея. Они были двоюродными братьями по отцу. Как ни странно, Вано поверил мне, что это именно призрак Орфея вызволил меня из плена и привел к нему в отряд. В партизанах я пробыл до самого конца войны. Я не боялся ничего. Лез в самое пекло, бил проклятого фашиста, как только мог. Вано сумел достать мне документы погибшего детдомовца. И хотя тот был на десяток лет меня моложе, но война уравняла многих. Двадцатилетний, седой парнишка никого бы не удивил. А ранние морщины вынесли с военных полей очень многие молодые люди. Чтобы не встретить родных и знакомых, я уехал с Вано в Грузию. Там вскоре женился на его родственнице, вдове его дяди. У нас родился сын. Конечно же, Орфей. Я страшно тосковал по братьям, по родным краям. И вот спустя 12 лет после войны, я решился приехать к старшему брату. Младшего Гришу забрала проклятая война.
Я не посмел открыться своему правительству, рассказать им правду и реабилитировать свое честное имя. Трибунала мне было не миновать. Соловков- тоже. За что? За то, что нам даже оружия не выдали, чтобы хоть застрелиться было из чего, когда в плен попал. Но несправедливость нашего правительства никак не повлияло на мою любовь и преданность своей Родине, своим товарищам. Вот и судите меня как хотите. А сынок мой Орфей красавцем вырос. Чернявый, весь в мать и росточка не большого. Одним словом- Орфей, самый дорогой в мире человек, продлившийся в моем сыне!
автор Валентина Сараева
Орфей (Прочитано 1271 раз)