Однажды в детстве отец выпорол Лариску так, что попа была синяя, и Лариска три дня садилась с величайшей бережностью.
Да и не отец он ей вовсе. Как-то раз Лариска шла в школу, к ней подошла тётенька и ласково сказала: «А ты знаешь, что папа – не твой настоящий отец?» Потом выяснилось, что доброжелательница была родственницей со стороны мамы. Что за жгучая обида ею двигала – трудно объяснить. Возможно, она была одинока, а разведённую маму с ребёнком полюбил красавец-мужчина, крупный военный чин, в прошлом офицер на подводной лодке.
Итак, отчим до синяков избил маленькую падчерицу. Что бы ему за это светило нынче? Максимум тюремный срок, минимум – лишение родительских прав.
– И ты не затаила на него обиды? – спрашиваю я.
Лариска простодушно таращит голубые глаза.
– Так ведь попало мне за дело!
Сегодня многие детские проблемы объясняют гиперактивностью. Лариска была гиперактивным ребёнком в квадрате, в кубе, в десятой степени! Без мужской руки маме с ней было не справиться.
Какие воспитательные меры приняли бы в отношении Лариски сейчас? В лучшем случае – определили в детдом, в худшем – поставили диагноз «психическое нарушение» и отправили в детский инвалидный интернат. Что, по сути, есть современный узаконенный детский концлагерь с охраной, КПП, высоким забором и психотропными уколами.
Слава богу, тогда были другие времена. С Ларискиной попы сошли синяки, и неунывающая девчонка с энтузиазмом кинулась совершать новые проделки.
– В восемь лет меня в первый раз поставили на учёт в детской комнате милиции, за то, что подбила ватагу мальчишек (а водилась я исключительно с мальчишками) залезть в чужой сад за яблоками. А так как, во-первых, была у них атаманшей, а во-вторых, всех ловчее и легче, то забралась на яблоню. Скидывала яблоки, а мальчишки их подбирали.
Хозяин услышал возню, мальчишки бросились врассыпную, а я осталась на дереве. Хозяин терпеливо ждал, когда я, как перезревший плод, шмякнусь ему прямо в руки. И тут на него сверху брызнуло струйкой: от страха я описалась.
После этого мама посадила меня под домашний арест. Вообще-то нет, – припоминает Лариска, – не после этого, а когда я украла у мамы из кошелька два рубля пятьдесят копеек и купила красное вино. Оно плескалось в бутылке – такое густое, прозрачное, красивое, как жидкий драгоценный камень.
Продавщице сказала, что если мне не продадут вина, то папка-алкоголик меня убьёт. И купила ещё в соседнем отделе чёрный хлеб. Увела за гаражи друзей, в том числе младшего братишку. Там мы пропитывали ломти хлеба красным вином и ели. Вот после этого «причастия» нам с братом запретили гулять на улице. В школу, из школы – и на замок.
Но мы не сильно расстраивались. Потому что и под домашним арестом, если поискать, можно найти чем заняться. Например, устроить каток. Для этого щедро разлили на полу подсолнечное масло – и давай босиком носиться туда-сюда, как заправские фигуристы. То заложим руки за спину, изображая бегунов на коньках, то пытаемся сделать ласточку и прыгнуть двойной тулуп. Накатались, устали, а скоро мама придёт.
Мистеров Мускула и Пропера, чтобы их на помощь звать, тогда не было, а воде даже с мылом и порошком масло не поддаётся. Я притащила из кухни все пачки соли, которые нашла, и щедро посыпала пол: пускай впитает масло! Так мама делала, когда у неё в духовке сбегал жир.
Но как же убрать с пола грязную соль? Притащили пылесос «Урал» и пылесосили, вернее, солесосили, пока «Урал» не заглох. Оказалось, не выдержал и лопнул мешок. Пришлось всё собирать в газетные кульки и выкидывать в форточку. А «Урал» снова заработал как ни в чём не бывало. Только мама удивлялась, куда мешок делся и почему к ногам пристают кристаллики соли.
Ещё было хорошее развлечение: гонки на стиральной машине. Старые машины были на колёсиках. По очереди забираемся в ёмкость для стирки, надуваем щёки, гудим, жужжим и издаём прочие шумы, как самолёт. Кто-нибудь разгоняет агрегат: «В-ж-ж-ж!» И вперёд, и назад, и кругами, и на вираж, и с разгону в стену: бемс!
Вечером снизу приходила соседка-бабушка, жаловалась, что весь день у неё по потолку с грохотом двигают мебель: «И пыхають, и пыхають её с утра до вечера туды-суды». Мама пожимала плечами и закрывала за бабушкой дверь. Она думала, что у соседки от старости едет крыша.
А как ещё это назвать, если старушка горячо убеждала соседок во дворе, что в нашей квартире произошло смертоубийство и у неё по потолку растеклось пятно крови! Явно бабуля не в себе. Мама же не знала, что в одну из «стиральных» гонок мы нечаянно врезались в десятилитровую бутыль с домашним черноплодным вином, та опрокинулась, покатилась. Мы пятно замыли, а бутыль спрятали на балконе.
Гонки прекратились, когда у стиральной машины продавилось дно. Мама и папа провели расследование с пристрастием – тут и вскрылась тайна передвижки мебели и кровавого пятна.
Ну, как мы ещё в домашнем заключении играли… В пионерский костёр, например. Разломали по прутикам стоявший у двери веник, сложили в прихожей на линолеуме шалашиком, покрошили газетки, подожгли. Нанизали на прутики кусочки хлеба – жарить. Пели «Взвейтесь кострами, синие ночи!». Хорошо, что веник был один и костёрчик быстро погас.
Однажды играли с братом в войну. Снарядом была табуретка. «Ура-а!» – я швырнула её в брата, а попала в окно. Стекло вдребезги, а на улице мороз. Папка пришёл с работы и говорит: «Надо бы дыру подушкой заткнуть, но лишней подушки у нас нет. Снимай штаны, Лариска, и на всю ночь затыкай окно. Грей нас своей попой». Я приготовилась заплакать, но увидела трясшегося от смеха братишку – он представил себе картину, как я буду выглядеть с улицы, – и сама расхохоталась сквозь брызнувшие слёзы!
На этом наш домашний арест кончился.
А скоро меня снова поставили на учёт в детской комнате милиции. В двенадцать лет села в поезд и уехала в Ленинград – город моей мечты.
Я немножко была влюблена по фотографии в друга отца, это была моя маленькая тайна. У папки оказалось полно армейских друзей, в альбоме много их фотографий и адресов. На снимке улыбался симпатичный темноглазый паренёк в морской форме, похожий на Юрия Гагарина. А на обороте снимка – слова дружбы и московский адрес. Вопрос, сколько лет этому пареньку сейчас, я не рассматривала. Ну что же, по пути в Ленинград побываю в Москве.
У мамы в зеркальном шкафу висело модное пальто с шикарной чернобуркой – редкость по тем временам. Мама тоже занимала высокий пост и, как тогда говорили, имела выход на продуктовые и промышленные базы. Я отпорола воротник и продала его на барахолке. Положила в карман свидетельство о рождении, купила билет до Москвы – тогда в железнодорожных кассах паспорт не спрашивали. На вопрос, где родители, отвечала: «Они сейчас подойдут». Или: «Мама с братиком в комнате матери и ребёнка». Тогда ещё было принято верить людям.
До Москвы ходил поезд с сидячими местами. И вот я вышла на Ярославском вокзале, довольно быстро доехала до нужной улицы, нашла дом и квартиру. (Двенадцатилетняя девочка! В многомиллионной Москве!) Дверь открыла бабушка, я сразу показала ей приготовленное фото.
– Зачем ты его ищешь? – строго спросила бабушка. Это был её сын.
– Вообще-то я еду в Ленинград к маме и папе. Мне просто негде остановиться.
Она долго держала меня на пороге, думала и качала седой головой. Но впустила, сказав: «Странные у тебя папа и мама».
Я прожила у неё три дня. Бегала по магазинам, покупала безделушки – подарки домашним, каталась в метро и на пригородных электричках. Бабушка кормила меня горячим супчиком и время от времени вздыхала: «Странные у тебя родители».
– И ты тихо-мирно прожила у неё эти три дня? – интересуюсь я. – Без членовредительства, без взрыва, без приключений? Не поверю, это на тебя не похоже.
– Ох, если бы. Напоследок я сожгла у неё газовую колонку. Знаешь, есть такие старые колонки: газовый краник можно открывать и закрывать, только когда льётся вода. Перед отъездом я решила искупаться в ванне. Естественно, выключила воду, а про колонку забыла. Из кухни послышался треск, поплыл дым…
– Лариса, а ты знаешь, что у меня нет денег на новую колонку? – строго сказала бабушка. – Вот никуда тебя не отпущу. Останешься жить, пока за тобой не приедут родители (странные люди).
Я разревелась, она меня всё-таки отпустила.
В Ленинграде на вокзале я сразу познакомилась с женщиной, сказала, что отстала от родителей. Неделю жила у неё. Потом от милиции ей здорово за меня влетело – за то, что не сообщила о найденной девочке, не пыталась связаться с родителями, увела жить к себе. А вот представьте себе сегодня такую путешествующую по столичным вокзалам нарядно одетую девочку-припевочку, доверчиво идущую ночевать к первой встречной… Волосы дыбом встают.
Меня задержала милиция, когда я в обувном магазине мерила сапоги фабрики «Скороход» и уже пробивала чек. Может, неладное заподозрили продавцы, а может, на мой след уже напали: я была объявлена во всесоюзный розыск. «Девочка, где твои родители, почему ты одна делаешь такие дорогие покупки?» И так далее.
Дома меня ждали сходившая с ума заплаканная мама и разгневанный папка. Вот тогда он снял ремень и хорошенько, от души всыпал так, что я три дня сидеть не могла. Какое счастье, что тогда органы опеки не зарабатывали так рьяно свой хлеб – иначе было не избежать снятых побоев, экспертизы, лишения родительских прав – для папы и мамы, диагнозов с психическим расстройством и спецшколы – для меня. А так – выпороли, и всё.
Лариска выросла, окончила институт, руководит планово-экономическим отделом крупного завода. Изредка вспоминает старое и шокирует домашних весёлыми безобидными выходками. «Взбрыкивает», – ласково говорит о ней муж. Она молодая бабушка, не чает души во внуке.
Недавно дочь позвонила Ларисе и рассказала, что шустрый, сорвиголова, двухгодовалый внук играл в прятки и залез в стиральную машину «Индезит». Зарылся в ворох белья – и уснул. Там его эмчеэсники и обнаружили.
– И в кого он такой? – сокрушается Лариска.
Граждане, не продают ли где-нибудь маленьких висячих замков на стиральную машину, микроволновку, пылесос, холодильник и вообще на всю бытовую технику?
Надежда НЕЛИДОВА
Атаманша (Прочитано 1386 раз)