«Внебрачные дети, бросил, денег не давал, подлец», — сколько обвинений в свой адрес выслушал я от женщины, родившей моих младших — Сережу и Катю, хотя я ее об этом не просил. Она выбрала самый жестокий способ сообщить об этом миру. То, что следовало решать лишь нам двоим, что несколько лет было нашей тайной, в считаные минуты стало предметом для обсуждения всей страны. Я не пошел в студию «Пусть говорят», где кипели
нешуточные страсти, отказывался от любых интервью, подозревая, что «беседы о творчестве» обязательно закончатся вопросами о внебрачных детях. Я долго молчал, но однажды вдруг подумал, что так и останусь для многих всего лишь героем секс-скандала. И тогда решил рассказать эту историю.
Сколько себя помню, всегда пользовался успехом у женщин. И, что греха таить, многим отвечал взаимностью. Возможно, сказывалась моя галльская кровь. Отец как-то решил докопаться, откуда происходит фамилия «Жариковы», и выяснилось, что наш пра-пра-прадед — пленный французский офицер, служивший гувернером у орловского помещика и женившийся на одной из его дочерей. Его фамилия была Жерико, но во время паспортизации населения превратилась стараниями чиновников в Жариков...
А может, и актерская профессия способствовала моей популярности у женского пола, помогала одерживать легкие, ни к чему не обязывающие победы. Но к словам «Я тебя люблю» почему-то всегда я относился серьезно. Говорил их только одной женщине. И не ошибся: мы вместе вот уже тридцать шесть лет, что бы ни случалось...
Первая привязанность возникла у меня еще в школе. В драмкружке поставили «Бориса Годунова» и мне доверили роль Самозванца. «Довольно, стыдно мне пред гордою полячкой унижаться!» — читал я со сцены, хмуря брови. А сердце бешено колотилось и рвалось из груди, ведь гордую полячку Марину Мнишек играла Галя Польских, в которую я был по уши влюблен.
Польских училась классом старше, но это меня не останавливало. Иногда мы репетировали у Гали дома. Она жила
неподалеку, на Ленинском проспекте, с бабушкой, которая ее вырастила. Гуляли по улицам, однажды весной, из-под снега едва показалась зеленая трава, я уговорил Галю съездить за город. Мы вскочили в автобус, доехали до конечной остановки «Внуково» и провели чудесный день вдвоем. Носились среди деревьев, играли в салочки. Мне очень хотелось поцеловать Галю, но мои робкие поползновения она обращала в шутку. Может потому, что знала: ко мне неравнодушна ее лучшая подружка Леночка. Но я Леночкой не интересовался.
После школы Галя без особого труда поступила на актерский факультет ВГИКа, в мастерскую Михаила Ильича Ромма. И я следом за ней стал усиленно готовиться к экзаменам. Не знал даже, что актеров в тот год набирали Сергей Герасимов и Тамара
Макарова. Это не имело для меня никакого значения. Не пугал и огромный конкурс — сто семьдесят человек на место. Главным было снова каждый день видеться с Галей, по которой страшно тосковал.
Удача мне улыбнулась, я стал студентом. Первого сентября столкнулся в аудитории с Польских. «А мы с тобой однокурсники», — сказала она.
Галю оставили на второй год, поскольку она много пропустила, снимаясь в фильме «Дикая собака динго». Только я обрадовался (будем вместе учиться!), как узнал, что она уже замужем за студентом режиссерского факультета Фаиком Гасановым. И у них совсем недавно родилась дочь Ирада...
Расстроился, конечно. Но общаться мы продолжали. Галя с Фаиком часто по-
соседски захаживали в гости. Однажды Гасанов попросил одолжить эспадрон — тупую саблю для занятий по сцендвижению: «Мне эта сабля нужна, чтобы защитить Галю, а то, бывает, к нам среди ночи врывается ее пьяный брат и начинает угрожать, что всех перебьет, если не пустим его. А как оставить, если он по любому поводу цепляется и лезет драться?» Галя с мужем, бабушкой и дочкой ютились тогда в одной комнате, жизни молодым и так не было, а тут еще буйный родственник. Не знаю всех подробностей, но Галя и ее брат росли сиротами, воспитывали их разные бабушки. Гале удалось выбиться в люди, стать известной, брату — нет. Видно, его это сильно задевало, вызывало раздражение.
Я, конечно же, без разговоров отдал эспадрон Фаику. А потом случайно услышал, как Галя отчитывала мужа в
коридоре: «Ну что ты разоткровенничался с Жариковым! Он богатый, что ему наши беды — разве он может нас понять?!»
Галины слова резанули по сердцу. Что за богатство она у нас узрела? Да, эту трехкомнатную квартиру дали моему отцу. Илья Жариков был известным писателем, во время Великой Отечественной войны выезжал на передовую, мотался по фронтам в качестве корреспондента газеты «Правда», а потом многие годы возглавлял приемную комиссию Союза писателей СССР. Особых привилегий не имел, «трешку» в писательском доме на Ломоносовском проспекте получил, поскольку в семье было четверо детей. Двое маминых от первого брака и двое общих. Я был последышем.
Родился за четыре месяца до начала войны. Чтобы ребенок не умер с
голоду, мама отправила меня к своим родителям в Загорск. У деда был дом и большое хозяйство — сад-огород, корова, бараны, свиньи... Ему пришлось многое пережить, поскольку их семью в свое время раскулачили. Жизнь помотала: трудился и гардеробщиком, и мясником на рынке, а в конце жизни ушел в монастырь. Человеком он был суровым, возражений не терпел и держал близких в строгости. Но я ему благодарен, он рано приучил меня к труду. От него в наследство мне достался фибровый чемоданчик с инструментами, поскольку навыки мастерового я осваивал с большим успехом. Однажды даже починил в квартире сложный английский замок, запчасти для которого пришлось отливать из металла в специальной форме.
Родители познакомились в поездке на
пароходе по Волге, где оказались по рабфаковским путевкам. Мама работала учителем литературы в школе, отец был начинающим писателем. То, что она уже замужем, не стало помехой чувствам. В красавицу-маму невозможно было не влюбиться. Она по сей день стоит у меня перед глазами в крепдешиновом платье в цветочек, которое ей безумно шло. Малышом, когда мама приезжала в Загорск, я обнимал ее ноги, вдыхал родной запах, меня невозможно было от нее оторвать.
Поначалу мы с сестрами и братом жили с мамой в пятнадцатиметровой комнате в коммуналке, а папа — тоже в коммуналке, но у себя на «Белорусской». Он там работал, писал, ему требовались тишина и покой. А мама разрывалась между двумя домами, обстирывала детей и мужа, готовила еду, убиралась. Но никогда не жаловалась, отца она очень любила. Да
еще стала литературным секретарем мужа, освоила машинопись и постоянно перепечатывала его труды. Папа любил бесконечно править: «Лев Толстой переписывал свои романы по двадцать раз. А чем я хуже?» И мама безропотно отстукивала на машинке очередную редакцию его рассказа или очерка.
Семья воссоединилась лишь в трехкомнатной квартире на Ломоносовском. Родители купили новую мебель, фарфоровый сервиз. Вот и все наши богатства. Где уж их там разглядела Галя Польских? В общем, своим замечанием она меня страшно разочаровала и я к ней охладел.
А скоро и вообще стало не до переживаний, сам Юлий Райзман пригласил меня сниматься в наделавший много шума фильм «А если это любовь?» Вообще-то первокурсникам сниматься в кино
категорически воспрещается. Рано! Но Сергей Аполлинариевич пошел навстречу Юлию Яковлевичу.
Меня пробовали на главную роль, но в первоначальном варианте картины между героями была эротическая сцена, в которой мы с Жанной Прохоренко смотрелись как дети. Худсовет «Мосфильма» восстал, и на главную роль Райзман взял актера Игоря Пушкарева, он выглядел постарше. Но и меня терять не захотел, я играл одноклассника главных героев. Мне досталась полноценная роль, целых тридцать шесть съемочных дней. Правда, картина была так изуродована цензурой, что от меня там остались рожки да ножки.
Съемки проходили в Киеве. Вдали от дома мы «отрывались» по полной. Меня поселили с Андреем Мироновым. Хозяйка квартиры выделила нам
комнату с огромной трофейной кроватью из орехового дерева. На ней мы с Андреем спали, бесконечно подшучивая друг над другом. Начались романчики, которые ежедневно пополняли наш донжуанский список новыми именами. Работницы съемочной группы, молодые актрисы, местные жительницы — кто только не побывал на трофейном ложе.
«Джон! Ты там как?!» — кричал Андрей с улицы, когда я барахтался в постели с очередной девушкой. Если ответа не было, значит, возвращаться домой Миронову рано. Ну, и я в свою очередь частенько «загорал» под дверью по той же причине.
Как-то мы загуляли накануне съемок так, что опоздали к началу работы. Райзман устроил страшный разнос, грозился: «Если такое повторится, позвоню Герасимову!» Угроза была
серьезная. Я мечтал сниматься у своего учителя, но этого за четыре года так и не случилось. Моих однокурсников Галю Польских, Сережу Никоненко прославил фильм мастера «Журналист». А я тогда был утвержден на роль в «Ивановом детстве» Тарковского. Пришел советоваться по этому поводу с Тамарой Федоровной. Она благословила. И не ошиблась.
Андрей Арсеньевич был начинающим режиссером. Группа собралась в основном молодежная, очень дружная. Съемки проходили в окрестностях города Канева, недалеко от Киева. Каждый вечер после смены все собирались у костра, пели песни. Ждали, когда пиротехники наглушат рыбы, и варили уху.
Я, пожалуй, ни разу потом не встречал режиссеров, которые работали как Тарковский. Он был очень въедливым,
всегда добивался от актеров того, чего хотел. Съемочная смена продолжалась восемь часов, он мог семь с половиной из них репетировать, а потом за оставшиеся полчаса снять дневную норму. В основном проволочки случались из-за Бурляева. Пятнадцатилетний Коля, игравший главную роль, был остроумным, обаятельным, раскованным подростком. Он постоянно балагурил, рассказывал смешные истории, но как только начинали снимать, зажимался. И Тарковскому стоило огромных трудов каждый раз добиваться от него результата. Но усилия того стоили — Коля стал большим актером.
Правда, тогда повышенное внимание к Бурляеву очень бесило Зубкова, игравшего капитана Холина. Валентин Иванович, звезда советского кино, после очередного неудачно сыгранного Колей дубля страшно раздражался:
«Опять этот мальчик-бздунчик облажался! Чтоб я еще раз согласился с ним сниматься? Никогда!»
Ко мне Валентин Иванович относился благосклонно, учил: «Для каждой роли ищи яркую деталь, чтобы твой персонаж выделялся на экране».
Помню, мы с Зубковым на площадке. Вдруг истошные крики. Деревенский малый, явившийся посмотреть, как снимается кино, наступил на стеклянную банку и распорол ногу. Кровь хлещет ручьем. Еще немного и парень потеряет сознание. Все в ступоре, один Зубков командует администратору:
— Леша, срочно подгони машину!
Потом мне:
— Женя, бери его на руки. Отвезем в
больницу.
Зубков снял с себя ремень и очень профессионально перетянул парню ногу. Кровь остановилась.
Когда уже сидели в машине, прибежал директор съемочной группы:
— Куда? Машину гонять нельзя, у меня смета!
— Пошел ты! — послал его Зубков.
Помчались в ближайшую больницу в Канев. Успели вовремя, ногу зашили, и мы на той же машине вернули парня домой. По деревне уже разнесся слух: артисты спасли местного жителя. Нас встретили накрытым столом. Перед каждым в знак благодарности поставили по глубокой тарелке меда: «Ешьте». Вот таким героем был Валентин Иванович, с которым я потом
еще не раз вместе снимался.
Жизнь его закончилась трагически. Единственный сын, купаясь, попал под винт мчавшегося мимо катера. Зубков и так-то пил не по-детски, а тут совсем сорвался, заливал горе не один месяц. У него развилась болезнь Альцгеймера, мог выйти из дома и не найти дороги назад. Работать был не в состоянии, текст роли не удерживался в памяти. Умер он в клинике для душевнобольных...
На съемках «Иванова детства» я женился. Дело было так. Еще раньше поехал к школьному товарищу в мидовский дачный поселок на станцию Здравница. Там по вечерам устраивались танцы. На них я и познакомился с Валей Зотовой. Она была спортсменкой, работала тренером по фигурному катанию в детской спортивной школе, успела побывать
замужем и развестись. Мне она приглянулась, пару раз приглашал ее на свидания.
Когда уехал в киноэкспедицию, между нами завязалась романтическая переписка. Валентина отвечала, что скучает, ждет не дождется, когда вернусь в Москву. И тут я заболел. Купил на местном рынке домашний творог, поел, и через несколько часов температура подскочила до сорока. Врач констатировал желтуху. Прописал постельный режим и строжайшую диету. Тарковскому пришлось срочно перекраивать съемочный график. Вторым режиссером на «Ивановом детстве» был Георгий Натансон. Он известен как режиссер-постановщик популярной мелодрамы с Татьяной Дорониной «Еще раз про любовь». Натансон чуть не каждый день уговаривал Тарковского снять меня с роли, но тот был непреклонен: «Ни за
что не поменяю Жарикова, будем ждать сколько потребуется». Андрей не хвалил своих актеров в глаза, но его жена Ирма Рауш, которую все мы звали Ириной, призналась мне по секрету, что Андрей мною доволен. Он ей постоянно твердил: «Женя всегда очень точен в том, что делает в кадре».
Когда Валентина узнала, что я тяжело болен, бросила все и примчалась. Денег на билет не хватало, и она продала зимнее пальто. Валя стала за мной ухаживать, посадила на бессолевую диету, часами вываривала мясо, кормила буквально с ложечки, и я вскоре пошел на поправку.
Представлял ее всем как свою невесту. И это, видимо, настолько воодушевило Валентину, что она принялась меня лечить не только в прямом, но и в переносном смысле. Считала это нормальным, так как была старше на пять лет. «Иваново детство» — фильм о войне, поэтому нам выделили артиллерийскую батарею, офицеры оказались заядлыми картежниками, и по вечерам актеры перекидывались с ними в преферанс. Получал я тогда шестнадцать рублей пятьдесят копеек за съемочный день и много проигрывал. Валентину это бесило: «Что ты творишь? Почему не копишь деньги? На что собираешься со мной жить?»
Скандалов я не устраивал, но для себя решил: это не та девушка, на которой хотелось бы жениться. Слишком уж давит — и это еще не имея статуса законной супруги. А тут и съемки в Каневе подошли к концу. Мы поехали на досъемки в Киев, и я, вздохнув с облегчением, отправил Валентину домой.
В Киеве моим соседом по номеру был
Тарковский. Он тоже остался без Иры, которая вернулась в Москву. Но в одиночестве мы — два не самых последних мужика — пребывали недолго. Я позвонил своим приятельницам Жанне и Кате, с которыми крутил романы на съемках у Райзмана. Девушки были без комплексов, тут же откликнулись на предложение провести вечер в нашей компании. Тарковский был юношей темпераментным и любвеобильным. Я выгуливал по Крещатику то Жанну, когда он оставался в номере с Катей, то Катю, когда его одиночество скрашивала Жанна. Потом мы менялись ролями, по моей просьбе Андрей Арсеньевич тоже с готовностью освобождал комнату.
Валентину я не вспоминал, твердо решив, что ничего между нами быть не может. Но накануне моего отъезда из Киева меня разыскала ее мать: «Женя,
случилось несчастье! Валя упала на тренировке и сломала ногу. Перелом очень сложный, кататься на коньках она больше не сможет. Дочка в жутком состоянии, грозится наложить на себя руки!»
Сердце мое дрогнуло. Я тут же вспомнил, как Валя меня выхаживала, сколько сил потратила, не требуя ничего взамен. Стало так перед ней совестно, что, вернувшись в Москву, тут же отправился в больницу. Вошел в палату с букетом хризантем. Беспомощная Валентина лежала на кровати, в глазах у нее стояли слезы. «Я за тобой, — говорю. — Поправляйся скорее, как только выпишешься — поженимся».
...На второй этаж Дворца бракосочетаний я внес невесту на руках, нога все еще была в гипсе. Это почему-то возмутило тетку с красной
перевязью через плечо:
— Что это вы пришли в таком виде? Не могли подождать?
— Делайте свое дело! — рявкнул я в ответ.
И нас расписали. На первых порах поселился у Валентины в крошечной комнатушке. Но на наше счастье дом пошел под снос. И мы получили двухкомнатную квартиру, куда перебрались вместе с тещей.
Прожили мы в браке двенадцать лет. Солидный срок. Оглядываясь назад, понимаю, что так долго продержались лишь потому, что я постоянно отсутствовал. Жену на съемки не брал. Валентина сопровождала меня, пожалуй, лишь однажды, когда я снимался в Крыму в картине «Три плюс два». Эту работу вспоминаю с особой
теплотой. Такой изумительной атмосферы любви не было потом ни в одной моей съемочной группе.
Тон задавал режиссер Генрих Богданович Оганесян. Он обладал искрометным чувством юмора, о его розыгрышах ходили легенды. У автора сценария Сергея Михалкова была в то время интрижка с молодой артисткой из Одесского оперного театра. Сергей Владимирович пришел к Оганесяну:
— Я тут пообещал одной актрисе, что ты возьмешь ее на главную роль. Симпатичная, тебе понравится.
— Ну хорошо, пусть приезжает на пробы, — согласился режиссер.
При первом же взгляде на протеже Михалкова стало понятно: девушка на роль категорически не годится. «Покупайте ей обратный билет», — дал
указание ассистентам Оганесян, но Михалкову об этом не сообщил. Когда тот снова пристал с расспросами, Генрих, не моргнув глазом, сказал: «Сереж, мне твоя певунья очень понравилась, чудная девушка. Но как она станет у нас сниматься беременной? Ведь через три месяца ей рожать».
Сергей Владимирович чуть с ума не сошел и срочно вылетел в Одессу.
— Д-д-дорогая, — заикаясь, заявил Михалков с порога своей любовнице, — у меня и так полно детей, куда мне еще один? Надо срочно что-то предпринимать! У тебя есть врач, который возьмется прервать беременность?
— Даже не знаю, — не растерялась одесситка. — На таком большом сроке это будет очень дорого стоить.
В общем, «развела» она Михалкова аж на семьсот рублей — огромные по тем временам деньги. Когда правда раскрылась, Сергей Владимирович взял с Оганесяна честное слово, что тот никому ничего не расскажет. Но Генриха так распирало, что он, конечно же по секрету, поделился с нами этой историей. Михалков был тоже человеком с юмором, поэтому зла на Оганесяна не держал. Кроме того, Сергей Владимирович был расчетливым, посмотрев отснятый материал, он сразу просек, что ему не резон затевать скандал. Когда в зале зажегся свет, сказал Генриху: «Сценарий был говно, а фильм получается хороший».
С исполнителем роли влюбленного ветеринара — Андреем Мироновым мы встретились как родные. Да и Геша Нилов, сыгравший серьезного физика по прозвищу Сундук, легко влился в
нашу компанию. Съемочная площадка располагалась в семи километрах от Судака. Нам ежедневно завозили цистерну пресной воды, но ее приходилось экономить. Водой в основном умывались. А пили по преимуществу крымские вина. Так что приподнятое настроение посещало нас с самого утра.
Роль Миронову поначалу давалась с трудом. Оганесян постоянно на него наезжал: «Ну что ты так грубо играешь? Спрячь свою театральщину, мне нужен легкий французский юмор!»
Перелом наступил, когда у Андрея не только в кадре, но и за кадром начался бурный роман с партнершей — Натальей Фатеевой. Другая Наташа — Кустинская — докладывала нам с Гешей:
— Миронов вечером посадил голую Фатееву себе на плечи и носил по
номеру.
— Откуда знаешь?
— Наташа сама рассказывала.
Валентина сопровождала меня лишь на съемках в Крыму, а когда группа переехала на Рижскую киностудию, вернулась в Москву. Как только я остался один, Фатеева всеми силами начала сводить меня с Кустинской. Они с Андреем идут в ресторан и обязательно тянут с собой нас. Оркестр играет «медляк», Миронов приглашает на танец Фатееву, а та тут же соединяет наши руки: «Ребята, ну что вы сидите? Пошли бы тоже потанцевали».
Танцевать-то я Кустинскую приглашал, но не более того. Когда пару лет назад в телепередаче, посвященной юбилею фильма «Три плюс два», услышал откровения Натальи о том, как
Оганесян строго-настрого приказал не пускать мою Валю на съемочную площадку, та якобы приревновала меня к Кустинской и даже бросалась на нее с кулаками, — удивился. Не было такого! Да и Кустинская мне никогда не нравилась: глупые дамы меня не возбуждают. Я не способен оценить женскую красоту, если к ней не прилагается интеллект. А с последним у Кустинской, по-моему, было крайне напряженно.
— Жень, ну что? — то и дело обращалась она ко мне, намекая на более тесное продолжение знакомства.
— Что ты имеешь в виду? Я вроде бы ничего тебе не говорил.
— Да? Ну так что?
Когда «Три плюс два» возили на зарубежные фестивали, нас с ребятами
ни разу не пригласили, зато Кустинскую и Фатееву — постоянно. «А что ты хочешь? Что возмущаешься? — сказал начальник актерского отдела «Мосфильма» Адольф Гуревич. — Зачем ты там нужен? Представитель Госкино лучше возьмет с собой «чемоданных», чтобы не скучать».
Жизнь страшно потрепала Кустинскую. Единственный сын, сыгравший в фильме «Чучело» мальчика, в которого влюблена героиня Кристины Орбакайте, погиб от наркотиков, все мужчины ее бросили, хотя их было множество. Сегодня Наталья потеряла, может быть, самое ценное для актрисы — красивую внешность, расплылась. В состарившейся Кустинской, поливающей в интервью всех и вся, совсем не узнать красавицу, которая многим кружила головы...
Роман Миронова и Фатеевой тоже
окончился ничем, хотя у Андрея были серьезные намерения. Он собирался жениться на Наташе, делал предложение, но, как мне рассказывал сам Миронов, невесту не одобрила его мама Мария Владимировна. Сказала: «Не потерплю эту б... в своем доме!»
Мы с Фатеевой играли в спектакле «Красное и черное» в Театре киноактера, я — Жюльена Сореля, она — госпожу де Реналь. Поскольку относились друг к другу по-доброму, мне было совсем не сложно изображать на сцене чувства. В отличие от Кустинской, Фатеева была тонким человеком, умницей. Может, и хорошо, что она сразу увлеклась не мной, а Мироновым. Как говорится, мы не испортили дружбу близостью.
А с Мироновым дружбы не получилось, просто жизнь развела. Встречались иногда на концертах «Товарищ кино»,
интересовались: «Как дела? Где снимаешься?» Зато с Гешей Ниловым дружим по сей день, хотя он живет в Приозерске под Питером, а я в Москве. Бываем друг у друга в гостях, рыбачим. Гешина жена Галя — инженер-химик — во времена борьбы с пьянством подарила мне роскошную вещь — сконструированный ею самогонный аппарат. В деле он себя зарекомендовал «на все сто». А Гешин сын Леша Нилов стал настоящей звездой, сыграв Ларина в телесериале «Улицы разбитых фонарей».
Много лет спустя я загорелся идеей поставить продолжение «Три плюс два», написал даже сценарий, где действовали дети наших героев, планировал снимать Женю Миронова, Любу Полищук... Оганесяна в живых уже не было, он рано, в сорок шесть лет, сгорел от рака... Требовалось два миллиона долларов, но я нашел лишь
половину суммы. Картина так и не состоялась...
К окончанию института я успел сыграть четыре главные роли. Предложения сыпались одно за другим. Тарковский дал почитать фрагмент сценария «Андрея Рублева», жаловался на соавтора — Андрея Кончаловского, что тот пишет свою часть крайне медленно, задерживает. Мы в тот период очень тесно общались, у Андрея и Иры был открытый дом, туда приходило без приглашения множество людей: писатели, поэты, художники... Больших денег ни у кого не водилось. Скидывались на пару бутылок водки или вина, Ира жарила огромную чугунную сковороду лука, им закусывали. Пели, читали стихи, вели бесконечные споры о творчестве. «Подожди, — просил Андрей. — Я скоро запущусь с «Рублевым», буду пробовать тебя на главную роль».
Но сколько ждать? Валентина не работала, она вообще за двенадцать лет нашего брака трудилась дай бог года два, остальное время сидела дома. Правда, держала наше хозяйство в идеальном порядке, меня всегда ждал накрытый стол, накрахмаленные рубашки приятно хрустели. Но деньги зарабатывал только я. А тут немецкие кинематографисты затеяли многосерийный телепроект «Русский для вас». Жителям ГДР, желавшим изучать наш язык, предлагалось делать это вместе с моим героем, попадавшим с подругой в разные забавные ситуации.
Поскольку съемки должны были длиться в течение двух с половиной лет, опять пошел советоваться с Тамарой Федоровной Макаровой:
— Что делать? Ждать Андрея или соглашаться?
— Примет ли Госкино сценарий Тарковского — неизвестно, — сказала мудрая Макарова. — Поезжай в Германию, увидишь мир, новых режиссеров. Это шанс выйти на международный уровень.
И я согласился. Тарковский долго потом на меня обижался. Но «Рублева» он начал снимать лишь полтора года спустя, столько ждать я не мог.
В Германии мне очень много платили, иногда бумажник не складывался, столько в нем было немецких марок. Я завалил подарками Валентину и тещу, возил из Германии чемоданы дефицитных тряпок, обуви. Жена ни в чем не знала отказа. Беспокоило лишь одно: мы вместе уже несколько лет, а детей все нет.
— Валя, ты что, принимаешь противозачаточные?
— Нет.
— Тогда в чем дело? Я очень хочу детей. Если у тебя проблемы со здоровьем, давай обратимся к врачам.
— У меня проблем нет, — обижалась жена. — Это ты виноват, ты и иди обследоваться.
Сейчас анализ на активность сперматозоидов сдают многие мужчины. А в то время врачи хоть и старались при мне не показывать своего удивления, но спиной чувствовал: начинали сплетничать, как только за мной закрывалась дверь кабинета. Известный актер может оказаться бесплодным — вот это новость! К счастью, в конце концов выяснилось, что у меня все в порядке.
Этой медицинской справкой я «припер» Валентину к стенке. Поставил
ультиматум: либо у нас появятся дети, либо ухожу. И тогда жена, разрыдавшись, призналась:
— Мой первый муж детей не хотел... Я сделала два аборта, последний — неудачный. У меня не будет детей. Я это скрывала, потому что люблю тебя и боюсь потерять. Прости...
Меня словно окатили холодной водой.
— Почему же ты молчала, когда я пошел на это унизительное обследование?! Подлость не прощают.
— Если уйдешь, я покончу с собой, — пригрозила Валентина.
Несмотря на то что жена обманула, мне было ее жаль, ведь произошедшее с Валентиной — трагедия. Решение далось очень трудно, но я остался. Правда, до конца простить не смог.
Пустился во все тяжкие, каждый раз находя оправдание своим изменам: Валентина это заслужила.
С болгарской актрисой Сильвией Рангеловой я познакомился на съемках советско-немецко-болгарской картины. Чувства между нами вспыхнули как спичка. Я подумывал даже уехать в Болгарию насовсем. В Дрездене, где проходила часть съемок, нас поселили в мотеле, состоявшем из отдельных домиков. Бросил вещи, принял душ и стал звонить Сильвии. Телефон был занят в течение часа. Пошел к ее домику — дверь заперта. Я заглянул в окно: трубка лежала рядом с телефонным аппаратом, в комнате — никого. Ноги почему-то сами понесли к дому нашего режиссера Христо Христова. Проходя вдоль стены, бросил взгляд в окно. Голая Сильвия с раскрасневшимся лицом и растрепанными волосами стояла в
ванне. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять: девушка только что вылезла из постели.
Позже она, как ни в чем не бывало, явилась ко мне, подошла, попыталась обнять.
— Я видел тебя у Христова в номере...
— Прости, не могла ему отказать, но это ничего не значит. Ты же знаешь, я учусь у него на курсе.
— Для тебя, может, и не значит, а для меня все кончено.
В общем, к встрече с Наташей Гвоздиковой я подошел, полностью разочаровавшись в любви, не веря, что она способна когда-нибудь сделать меня счастливым.
В фильме «Возле этих окон» сниматься
не жаждал, меня совсем не привлекла роль чудаковатого агитатора. Оказывается, и Наташа отказалась от роли девушки, которую герой случайно встречает в одном доме. Тогда нас обоих вызвал к себе все тот же начальник актерского отдела Гуревич и отчитал: «Вы зачем пришли на студию? Сниматься? Вот и будете это делать!»
На первую же репетицию Гвоздикова опоздала. Вбежала раскрасневшаяся с мороза, запыхавшаяся. А я уже ее заждался, сидел раздраженный. Правда, то, что девушка красивая, отметил сразу. Наташа только что снялась в роли балерины. В ней тогда было всего тридцать девять килограммов. Когда мы сблизились, я поднимал Наташу и носил на вытянутых руках. Но произошло это не сразу.
Я был женат, Гвоздикова замужем. Правда, не только мой, но и ее брак
трещал по швам. Наташин первый муж Александр был математиком. Жили они к тому моменту неважно, супруг ревновал Наташу и когда крепко выпивал, выплескивал эту ревность наружу, бывало, и с кулаками на нее набрасывался. Наташа уезжала к сестре Миле, которая была актрисой в труппе Аркадия Райкина, месяцами жила у нее. Всякий раз, когда она собиралась подавать на развод, на пороге Милиной квартиры возникал свекор, умолявший простить его непутевого сына. Наташа прощала, но тот держался до первой рюмки, а потом все повторялось.
Мы стали вместе сниматься. Я произносил:
— Много раз заходил в эту квартиру, но ни разу вас не застал.
— Вот видите, — отвечала Наташа, — можно жить рядом и даже не
встретиться.
— Ну, вот и встретились.
Эти банальные слова звучали для нас пророчески.
Да еще Наташа призналась, что ее сестра Мила — моя поклонница, ей особенно нравился фильм «Таинственный монах». Они смотрели его вместе с Гвоздиковой.
Во время озвучания мне вручили сценарий фильма «Рожденная революцией», который первоначально назывался «Комиссар милиции рассказывает». Когда прочитал, понял: жену Кондратьева должна играть Наташа. И порекомендовал ее. Но когда отправился на пробы в Киев, Наташа слегла с ангиной. Приехал и увидел: Гвоздикову здесь не ждут, претенденток на роль Маши
предостаточно — пробовались Ия Саввина, Нина Реус, Галя Орлова — жена драматурга Саши Миндадзе. Но меня утвердили на главную роль, и для себя я твердо решил: сделаю все, чтобы моей партнершей стала Гвоздикова!
Наташа появилась в Киеве через несколько дней. Какой-то «добрый» человек ей сообщил: «И что ты время зря тратишь? На роль уже утверждена Орлова».
С таким настроем Наташа и предстала на пробах перед режиссером: ей по сценарию надо заплакать, а слез нет. Видя это, я бросился спасать положение. Сбегал в медпункт за ампулой нашатырного спирта, разломил, смочил носовой платок, который Наташа спрятала в муфту. «Как дойдешь до слов «Мои родители погибли», поднеси платочек к носу,
сразу заплачешь, — напутствовал я Гвоздикову, — главное — текст не забудь».
Наташа выполнила мои указания в точности, только, вдохнув нашатырь, не расплакалась, а чуть не задохнулась, глаза у нее округлились и стали как плошки. Но эпизод она доиграла. Позже, когда начальство из Гостелерадио утверждало актеров, именно эта проба произвела на всех сильное впечатление: «Героине по сценарию придется пролить еще немало слез. А в этой сцене актриса поступила правильно, лучше всех поняла суть образа».
Сериал «Рожденная революцией», съемки которого растянулись на четыре года, нас окончательно соединил. Ухаживали за Наташей тогда многие: Гена Корольков приглашал на свидания, Лева Прыгунов,
увлекавшийся живописью, водил на выставки, Юра Демич даже делал предложение, возил знакомить Наташу с родителями. Но я отбил ее у всех.
Вечера мы проводили вместе, сидели в ресторане, а потом я шел ее провожать: нас поселили в разные гостиницы. В один из дней довел Наташу до подъезда и понял: я люблю эту женщину и ни за что больше от себя не отпущу. Падали мокрые хлопья снега и тут же таяли, но я, как Паратов перед Ларисой, в светлых брюках встал перед Гвоздиковой на колени и объяснился. В ту ночь мы впервые спали в одной постели и больше уже не расставались. Наташа позвонила сестре и рассказала об этом. Мила ответила: «Ну что ж, теперь Жариков от нас никуда не денется».
Сейчас иногда задумываюсь, за что полюбил Наташу, и не нахожу ответа.
Да разве любовь можно объяснить? Она приходит ниоткуда, возникает из ничего, просто в какой-то момент понимаешь, что тебе хочется часами смотреть, как улыбается этот человек, вдыхать его аромат. Тебя необыкновенно тянет к нему. Так и меня потянуло, потянуло к Наташе да и затянуло.
Я хотел от нее ребенка. Мечтал, чтобы он был похож на Наташу, ну и на меня чуть-чуть. Нам надо было решать — либо прекращать отношения, либо пойти напролом и получить свободу. Я выбрал второе.
Когда снимали питерские серии «Рожденной революцией», без предупреждения приехала Валентина. Она была уверена, что я обрадуюсь такому сюрпризу. А я растерялся, днем снимался с Наташей, вечером врал жене, что репетиция затянулась.
Наташа смотрела на меня с укором, дальше тянуть было нельзя. Признался жене прямо в «Красной стреле», на обратном пути в Москву:
— Я полюбил другую.
Ожидал любой реакции, кроме той, что последовала.
— Как это? Ты меня бросаешь? На что же я буду жить?!
— А поработать не пробовала? — не сдержался я.
— Кто она?
— Наташа Гвоздикова — моя партнерша.
— Пусть держится подальше от чужого мужа, а то подкараулю и оболью серной кислотой!
Евгений Жариков: «Любовь и жареные гвоздики» (Прочитано 8265 раз)