К музыке я глух, но очень отзывчив. С детства. В том смысле, что петь люблю, а слуха никакого. «Ой мороз, мороз» в моем исполнении производит неизгладимое впечатление и запоминается навсегда. Очень давно выяснилось.
«Ну и что, что слуха нет, – подумал я. – Петь вполне можно и по пластинкам выучиться». Достал из шкафа мамин любимый диск с «Барыней» и тем самым «Морозом» на другой стороне... Через неделю упражнений диванный валик лопнул по шву, терпеливая моя бабушка начала повязывать голову пуховым платком, закрывая уши двумя его слоями, а у хомяка пропал аппетит и желание вылезать из клетки. Но песню про мороз я выучил!
Расстраивало меня только одно: практически полное отсутствие слушателей. Бабушка ссылалась на внезапную мигрень, мама на усталость и заочные контрольные МОПИ им. Крупской, отец отбыл в очередную командировку, а все мои друзья считали пение полностью «дефчачьим» делом. Единственным слушателем был хомяк, не имевший, как я сейчас понимаю, другого выхода из клетки.
Но в жизни мне везет. Везет всегда и в больших количествах. Не прошло и пары дней, как двери нашего класса распахнулись и в класс, прервав урок, влетела наша новенькая учительница пения – совсем молоденькая девица в модной мини юбке. Мы встали и сели. Пошептавшись немного с нашей классной дамой она объявила следующее: намечавшийся на завтра сборный концерт школьного хора и сольных исполнителей под угрозой срыва. Все исполнители и половина хора полегли с ангиной, обожравшись мороженого, после выездного пения в соседней школе.
И если хор еще споет как-нибудь в половинном составе и уже репетирует, то сольные певцы могут только хлопать в ладоши дома. Срочно нужна замена. Не может ли кто-нибудь из нас спеть русскую народную песню?
– Ну, я могу, – я встал и покраснел от смущения, гордо оглядывая, одноклассников, – как раз недавно разучил одну. Песня ямщика называется.
Сидящий рядом Колька покрутил пальцем у виска, а невоспитанный Леха просто заржал. Зато симпатичная Маринка обернулась, встряхнув бантиками, и заинтересованно улыбнулась. Пришлось покраснеть еще сильнее.
– А знаешь ли ты, милый друг, ноты? – спросила удивленная неожиданной инициативой снизу классная дама, – и сколько раз тебе повторять, что взрослым «нукать» неприлично?
– Ну, знаю, – не моргнув глазом соврал я, не видя обратной дороги, – у меня дядька директор музыкальной школы.
Железный аргумент произвел впечатление.
– После уроков зайди в музыкальный класс, – молвила учительница пения и удалилась.
Я еле доёрзал оставшийся урок и отправился на третий этаж школы, куда такой малышне вход был обычно заказан. В музыкальном классе меня ждали.
– Вставай рядом, – сказала Певичка, усаживаясь за пианино и разминая пальцы. Зазвучала незнакомая мне музыка.
Разминается, наверное, – сообразил я.
– Тебя темп устраивает? – спросила Певичка.
– Какой, нафиг, темп, если музыка не та? – подумалось мне. – Ее же на баяне играть нужно, как на пластинке, а пианино здесь никаким боком не вертелось.
Поискав глазами баян и немного выждав, я все-таки решил не сдаваться:
– Нормальный темп, но вот тональность...
– Чего тональность? – немного ошалела учительница. – Я всегда так...
– А вот я бы добавил минорности, – перебил ее я, выдав незнакомое мне слово, слышанное от дядьки. И смягчил, показав пальцами, – совсем чуть-чуть.
На мое счастье, наши занятия были прерваны школьной техничкой тетей Любой, ввалившийся в кабинет со шваброй и ведром.
– Все, Галка, выметайся, – проворчала она приступив к уборке, – опять до ночи бренчать собралась. Иди уже, не мешай работать. Мальчишку до дома проводи только, чтоб не натворил чего. Знаем мы их. Нечего ему репетировать, он и так весь подъезд своими песнями замучал...
Перед началом концерта, все исполнители толпились за кулисами актового зала и волновались перед выступлением в ожидании публики. Под ногами у выступающих путался школьный Шарик. Шарик – это не шарик, а собака и всеобщий любимец. Мелкий и пушистый, он жил при столовой, раскормлен был до шарообразного состояния, вследствие чего, был добр до безумия и сносил небезопасные для здоровья детские ласки с терпением плюшевой собаки.
Наконец начался концерт. Я выступал вторым. Дождавшись объявления меня, я вышел на сцену, поклонился публике, выставил вперед правую ногу и милостиво кивнул таперу в лице Певички: «Давай фигач, а то народ заждался». Она заиграла, я запел не попадая в такт, но пронзительно громко и очень, как мне казалось, душевно.
Народ в зале зашевелился. Среди зрителей раздались редкие одобрительные, как мне казалось, смешки. И я запел с большим чувством, как только мог. Когда я добрался до своей «ойревнивой» жены, в зале не только смеялись, но и плакали. Я хотел было обрадоваться реакции публики, как... мне начали подпевать сзади.
Не прерывая песни, я обернулся: чуть левее меня, на сцене сидел Шарик и подвывал, задрав голову. У него выходило ничуть не тише чем у меня, но в такт он попадал лучше. «Вот паразит, – думал я и пел, – не мог раньше вылезти». А в зале, внимая грустной песне, рыдали все. Мысли мои были прерваны рассерженным голосом директора.
– Кто пустил эту скотину на сцену, – вопросил директор, – уберите ее немедленно.
Физрук, географ и трудовик – все школьные мужики бросились выполнять указание. Музыка кончилась, но я допел до конца, не обращая внимания на беготню за спиной. Не знаю, как Шарику, а мне больше так никогда не хлопали. Но до сих пор меня мучает один вопрос: почему ни у физрука, ни у географа, ни у трудовика не было сомнений какую скотину имел ввиду директор...
Е. Смекалкина
Жили-были (Прочитано 809 раз)