Поздняя осень в деревне — это своеобразное время. Урожай уже не только собран, но и большей частью уложен в закрома; грунтовые дороги и дорожки, ещё не успев прихватиться морозцем, являют собою нечто малопроходимое и привлекательное разве что для какого-нибудь моржующего хряка, и над всем местным ландшафтом — низкое свинцовое небо. Сыплет мелкий дождь, сменяясь хлопьями мокрого снега.
В общем, философская пора: кто-то по привычке берёт в руку стакан, а кто-то задаётся вечными вопросами: о балансе смысла и тщеты всего сущего, о сравнительной долговечности асфальтового и щебневого дорожного покрытия, а также о главном — ну что мешает перебраться хотя бы на тысячу километров южнее?
Вот и дядя Вова, выйдя в один из таких дней на крылечко, задумался о вечном.
— О чём? - переспросил Кузьмич, который, по обыкновению, заглянул на рюмку им же принесённого кальвадоса собственного приготовления.
— О жизни и смерти, Кузьмич, - пояснил дядя Вова. - Дилемму вот решаю.
— Пфф! Нашёл тоже дилемму, - фыркнул дед, разливая по серебряным рюмкам яблочный самогон. - Живи, пока живётся, да радуйся, всего делов-то.
— Это-то само-собой, - кивнул ему дядя Вова. - Я не про себя думал. Я про кур. Решаю вот: то ли курятник утеплить, то ли порубить всех под корень. Холодно стало, несутся они уже плохо. Ну что такое два яйца на двадцать голов за день? Золотыми мне те яйца выходят.
— Проще порубить, - авторитетно заявил Кузьмич. - Был бы у тебя уже готовый тёплый угол — так другое дело. А сейчас, по холоду да сырости — морока одна во дворе возиться.
— Так-то оно так, - согласился дядя Вова. - Вот только рука у меня не поднимается их рубить. Ты будешь смеяться, но не могу почему-то.
— Я бы помог, - сочувствующе покивал дед, - Да спину вчера что-то прихватило. Одним вот кальвадосом и спасаюсь. Да в баньку ещё сегодня схожу, Петровна обещала веничком пройтись хорошенько, да ещё компресс сделать — зря я, что ли, кальвадос для медицинских целей дважды перегонял да на почках берёзовых настаивал? О! А вон Рашитыч идёт, давай его на мокрое дело подобьём. Он, глядь, после того шестого тазика молока вон каким бодрячком бегает до сих пор.
За две литровые банки мёда Рашитыч обещался не только порубить, но и выпотрошить, и даже ощипать всю птицеферму дяди Вовы. Ещё и глянул так важно — эх, мол, пацифисты! То ли дело мы. Нам, говорит, татарам, всё равно — что лес валить, что секир башка делать, лишь бы топором помахать. Только с курями пожалте на мой двор — я вам не гастролёр какой залётный. Да и топоры у вас, поди, тупее сибирских валенок. Вот у меня...
— Ладно, ладно, - замахал на него руками Кузьмич. - Сейчас принесём пробную партию. Посмотрим, какой ты из себя батыр.
Усадив двух кур в корзину с крышкой, мужики двинули к Рашитычу на двор. Выудив одну птицу, тот ухватил её пальцами за голову, уложил на чурбачок, занёс топор.
— Учитесь, пацифисты! - и взмахнул инструментом.
И тут события внезапно утратили свой размеренный темп и понеслись вскачь. Горячая испанская курица, видимо, решила дорого продать свою птичью жизнь. Сдавленно курлыкнув что-то, напоминающее «либертад о муэртэ!», она дёрнулась всем телом, увлекая руку Рашитыча а собой — и лезвие топора, гулко тюкнув по дереву, отхватило не только куриную голову, но и самый кончик указательного пальца палача - кусочек кожи с ногтем.
— Атас! Акела лоханулся! - крикнул Кузьмич, падая на землю и дёргая дядю Вову за собой.
Надо сказать, вовремя: всплеск руками, одна из которых была занята - и топор, сорвавшись с топорища, метеором пронёсся над их головами, угодив аккурат промеж рогов рыжей корове, которую Фаридовна в тот момент тщетно уговаривала выйти из сарая. Трубно взмычав, та вспомнила о бойцовских качествах своих дальних родственниц и Швейцарии, лягнула Фаридовну, отправив её в короткий полёт до корыта с водой, и, наклонив голову к земле, двинула во двор, высматривая сквозь сетку прицела в глазах своего обидчика.
Обидчик в то время выплясывал какой-то странный, наверняка обрядовый танец вокруг чурбака, баюкая свой испорченный маникюр и щедро сыпля сыктымами и кирдымами направо и налево. Вокруг него, бодро подпрыгивая и делая в воздухе замысловатые кульбиты, наяривала свой тотентанц безголовая курица. Одно из её сальто-мортале оборвалось в ведре с кипятком, что грелось на маленькой дровяной печке тут же, во дворе. Ведро, качнувшись пару раз, упало, расплёскивая кипяток Рашитычу под ноги. Ну и куда повыше тоже попало изрядно. Взвыв сиреной гражданской обороны, Рашитыч в бешенстве наподдал сапогом по куриной тушке, отправив её точно в свои ворота.
— Аршавин, чистый Аршавин, - прошептал Кузьмич, осторожно выглядывая из-за поленницы, куда они схоронились с дядей Вовой.
Ворота приотворились, и можно было бы уже засчитывать чистый гол, если бы не появление вратаря. Бодро сообщив на весь двор, что принесла яиц, вошла соседка. Вернее, честно попыталась войти: отправленная пушечным ударом с носка, безбашенная ошпаренная испанка с звонким хлюпом впечаталась в её пятый номер. Охнув и садясь на свои вторые сто десять, соседка взмахнула лукошком — и к осадкам в отдельно взятом дворе добавился обильный, пусть и короткий, яйцепад.
Рашитыч, отирая со лба желток и скорлупу, кинулся было помочь даме подняться, но мощный удар рогами пониже поясницы отправил загубил инициативу на корню.
— Никогда не понимал корриды, - толкнул Кузьмич дядю Вову в бок, глядя, как Рашитыч берётся за вилы, - Но определённо в ней что-то есть, ты не находишь, Володя?
Через час, когда были подсчитаны санитарные потери и оказана первая помощь, дядя Вова принёс Рашитычу трёхлитровую банку мёда.
— И не проси, Володя! - замахал тот руками. - Это же шайтан-тавык, а не курица! Ещё девятнадцать я просто не переживу!
— Да я, в общем-то, и сам передумал, - смущённо улыбнулся дядя Вова. - Такую тягу к жини надо уважать. В общем, буду я утеплять курятник. А по весне, может, петуха им заведу.
— Бедный мужик! - хором посочувствовали участи будущего начальника гарема Кузьмич с Рашитычем.
© dpmmax
Вопрос жизни и смерти (Прочитано 2302 раз)