- Вон она пошла, вон! Да не старуха толстая в плаще, а вон та, в пиджачке бежевом! Ну, дашь ей восемьдесят восемь? Ааааа, я говорила... Я прям отпала, когда она сказала сколько ей лет. Я даже у паспортистки в ДЭЗе переспросила, не поверила. Так и есть! Она, как мы, с сороколетия Победы как дом заселяли, тут и живёт. Дед помер уже лет десять как, а она как огурец! Здравствуйте, Дора Евсеевна! Гуляете? Садитесь с нами, мы подвинемся...
Ещё не хватало! Торчать на лавке у подъезда и мыть кости проходящим, которых я к тому же и не знаю совсем, удовольствие то ещё! А больше с ними разговаривать не о чем, других тем для них нет. Разве что будут мусолить цены, ужасаться, как все подорожало, подначивать вопросами о родственниках, безразличных к нашей старости... Нет уж, пока ещё кое-как скриплю, я лучше до метро потихоньку доползу, мороженое там куплю, на рыночке потолкусь...
Дора стала замечать, что к ней вернулись совершенно детские желания, тем более что в детстве выполнять их было некому, а сейчас она сама себе мама-папа и все остальные. И будущее все умещается на листе календаря. Поэтому можно не оглядываться, что потрачу чуть больше или съем вредное. Это ничего не меняет!
- Поняяяяятно, мы ей не компания, где нам?! Они культурные! Им другое общество требуется! Да и правда, о чём ей с нами говорить-то, Они живут по-другому совсем. Как говорится, у кого щи жидкие, а у кого жемчуга мелкие... Когда папки да мужья наши на фронте кровь проливали, они всё больше в Ташкентах хлеб на кольца с чернобурками меняли. А что, говорят в седьмом доме-то тоже евреечка одна умерла, бедная была - весь подъезд кормил, жалели все. А выносить-то стали после неё - матрас и треснул! А там ... И золото тебе, и браслеты с цепочками и всё такое. Одних царских червонцев, говорят, было на две квартиры! А все плакалась, ходила в таком - смотреть стыдно... Они тоже хитрые-то! Любят, чтоб жалели! Да и боятся - вдруг залезет кто! Эта-то, Дора-то, тоже одна живёт! Я у ей не была, но люди говорят - хорошо! Да видно сразу, что бедно не жила, с чего ей бедно-то жить. Небось, в торговле где работала или в медицине. А, может, по музыке, они это любят. Грязную-то работу за них другие делают, а они вон до ста лет в пинжаках выгуливаются!
Дора остановилась перевести дух. В горку тяжеловато ей уже. Надо не выпендриваться и палку не стесняться брать. Сейчас как хорошо бы с палочкой... Ну ничего, перейдет мостик - и, считай, метро. Какая всё-таки нелепость... Тот мостик под Кременчугом, который разделил всю ее жизнь на до и после, был семьдесят лет назад, а она и сейчас вся сжимается, вступая на каждый мост и заставляя себя не оглядываться, чтоб не увидеть вдруг в тех, кто остался на другой стороне, маму и младшего брата, которые не успели тогда переправиться, и остались навсегда только в её памяти. Она ждала и боялась возвращения папы с фронта. Ну как ему сказать, что их больше нет, а она жива? Ведь она могла не пересаживаться на телегу к соседям, чтобы ехать с Гришей (уж очень он ей нравился), а остаться со своими, а там уж - как суждено... Но каяться было не перед кем. Ни папа, ни четверо его братьев не вернулись. Всю жизнь она боялась с бабкой Ривой глазами встретиться - в них стояли её невернувшиеся дети. А так-то в их семье живут долго! Вон бабка Рива ушла в девяносто шесть, да и сама она уже всех пугает своим возрастом. Так и слышится вопрос: "Как это Вы ещё живы?". Но она не знает ответа. В её голодной, бездомной, приживалкиной жизни ничего не предвещало такой долгой истории. Даже потом, в сорок лет, когда её познакомили с инвалидом-вдовцом Нёмой, и они на удивление окружающим ещё сорок лет прожили вместе, они были благодарны за каждый отпущенный им год и не знали, за что такая щедрость! Да ещё когда на сороколетие победы Нёме, как инвалиду, эту однушечку дали, свой угол появился, так вообще дыханье затаилось - вдруг утром глаза откроют, а это сон! Но Нёмы уже нет одиннадцать лет, да и она задержалась. Похоже, небесная канцелярия потеряла её учётную карточку. А надо бы уже сворачивать манатки! Вон и внучка Нёмина замуж собралась. Как бы кстати ей эта однушка-то пришлась! А вот ведь сама и не исчезнешь, нужно указание сверху!
Дора Евсеевна дошкандыбала до киоска с мороженым, купила любимое ленинградское, 3 порции. Одну, чтоб съесть на ближайшей лавке, а две - дома, даже два кусочка льда у продавщицы выклянчила, чтоб не растаяло. Прошлась по рядам стихийного рынка, сторговала у такой же старухи вязаную крючком шляпку, а то волосы поредели, совсем как пух стали, и летом она очень стеснялась, купила кулёк кураги, а какой-то мальчишка неожиданно наградил её букетиком ландышей. И пустилась в обратный путь.
На полдороге она поняла, что переоценила свои силы, и надо быстрее добираться домой. Сердце куда-то проваливалось и становилось зябко, хотя день был жаркий, да и одета она была тепло. Хотелось скорее сесть, а лучше лечь, и она из последних сил волокла свои неслушающиеся ноги к дому. Лавка у подъезда была пуста - соседки столпились около журнального киоска узнать звёздные новости. Дора Евсеевна опустилась на скамейку. Чернота перед глазами начала расступаться. Но открыла не привычный пейзаж знакомого двора, а разваливающийся под обстрелом кременчугский мостик. "Ничего, похоже я успеваю за ними", - было последнее, что мелькнуло у нее в голове.
Вернувшиеся старухи обнаружили Дору Евсеевну, когда ей уже никто не мог помочь. Они засуетились, вызвали милицию и неотложку и предвкушали, как будут обсуждать подробности этой истории с другими жильцами. Когда машина с телом выехала из двора, они очень кстати обнаружили на лавке пакетик с мороженым, с удовольствием съели его - не пропадать же добру, да и заслужили за своё участие, и пришли к единодушному выводу, что и тут Дора сумела отлично устроиться - не лежала в немощи, не была в тягость ни себе, ни людям, а раз - и будьте любезны.
© Татьяна Хохрина
Через мостик (Прочитано 708 раз)