Марио Бенедетти. Кофейные чашечки. Короткий рассказ.
Чашечек было шесть: две красные, две черные, две зеленые. Импортные, небьющиеся, современной формы. Они появились как подарок Энрикеты в последний день рождения Марианы, и с тех пор разговор о том, что чашки одного цвета можно комбинировать с блюдечками другого, прочно навяз в зубах. «Красное с черным — потрясающе!» — таково было мнение Энрикеты. Но Мариана, всегда умевшая тихо поставить на своем, решила, что чашки будут подаваться с блюдцами того же цвета.
— Кофе готов. Подавать? — спросила Мариана. Вопрос был обращен к мужу, а взгляд устремлен на его брата. Тот моргнул и ничего не сказал, ответил Хосе Клаудио:
— Нет еще. Погоди немного. Я хочу сначала выкурить сигарету.
Теперь она смотрела на Хосе Клаудио и думала уже в тысячный раз, что его глаза не похожи на глаза слепого. Рука Хосе Клаудио задвигалась, ощупывая софу.
— Что ты ищешь? — спросила она.
— Зажигалку.
— Справа от тебя.
Рука изменила направление и нашла зажигалку. Большим пальцем, дрожавшим от постоянных поисков, он несколько раз крутанул колесико, но пламя не появилось. Левая рука с точно угаданного расстояния безуспешно пыталась уловить тепло. Тогда Альберто зажег спичку и поднес к сигарете.
— Почему ты ее не выбросишь? — спросил он с улыбкой, о которой слепой мог догадаться, как и обо всех других улыбках, по интонации.
— Потому, что она мне дорога. Это подарок Марианы.
Мариана слегка приоткрыла рот и провела кончиком языка по нижней губе. Это помогало, как помогает и многое другое, обратиться к воспоминаниям. В марте 1953 года ему исполнилось тридцать пять лет, и он еще видел. Они обедали в доме родителей Хосе Клаудио, в Пунта-Горда, ели рис с мидиями, а потом отправились гулять по пляжу. Он обнял ее за плечи, и она почувствовала себя защищенной, возможно даже счастливой, во всяком случае, это было очень похоже на счастье. Они вернулись в дом, и он поцеловал ее, медленно, неторопливо, как целовал всегда. Они обновили зажигалку и вместе выкурили одну сигарету.
Теперь зажигалка уже не работает. Она не очень верила в приметы, но что еще сохранилось от тех времен?
— В этом месяце ты опять не ходил к врачу, — сказал Альберто.
— Не ходил.
— Хочешь, я буду с тобой откровенным?
— Конечно.
— Мне кажется, ты ведешь себя просто глупо.
— А для чего мне идти? Чтобы опять услышать, что я здоров как бык, что моя печень функционирует прекрасно, сердце работает нормально, а желудок — чудесно? Для этого я должен идти? Мне уже осточертело мое замечательное здоровье без зрения.
И зрячий Хосе Клаудио не умел внешне проявлять свои чувства, но Мариана не забыла, каким было его лицо прежде, до того как приобрело это выражение напряженности и затаенной обиды. В их жизни с Хосе Клаудио были хорошие минуты, она не могла и не желала скрывать это. Но когда произошло несчастье, он не захотел принять ее поддержку, не захотел искать у нее прибежища. Вся его гордость сосредоточилась в этом ужасном упорном молчании, которое не нарушалось даже тогда, когда он произносил слова. Хосе Клаудио перестал говорить о себе.
— И все-таки тебе бы следовало пойти к врачу, — поддержала деверя Мариана. — Вспомни, что тебе говорил Менендес.
— Как не помнить: «Для Вас Не Все Потеряно». Ах да, еще одна знаменитая фраза: «Наука Не Верит В Чудеса». Я тоже не верю.
— А почему ты не надеешься? Это свойственно человеку.
— В самом деле? — Сигарета дымилась у него в углу рта.
Хосе Клаудио ушел в себя. А Мариана была не из тех, кто помогает, просто помогает. Ее тактично нужно было натолкнуть на это. Уж такова была Мариана. Правда, это не составило бы большого труда: она была податлива. Конечно, лишиться зрения — это несчастье, но не самое большое. Гораздо страшнее было то, что он всячески, как только мог, старался избегать помощи Марианы. Пренебрегал ее опекой. А она хотела бы опекать его — от всего сердца, ласково, сострадательно.
Но это раньше. Теперь — нет. Постепенно все изменилось. Сначала исчезла нежность. Забота, внимание, поддержка, которые прежде были пронизаны лаской, теперь стали механическими. Без всякого сомнения, она оставалась заботливой и внимательной, но это больше не доставляло ей удовольствия. Потом появился страх вызвать хоть малейший спор. Хосе Клаудио стал агрессивным, он всегда готов был ранить, сказать что-нибудь обидное, проявить жестокую неуступчивость. Когда меньше всего можно было этого ждать, он разражался вдруг утонченно меткими оскорблениями, задевающими до самой глубины, язвительными замечаниями, которые жгли как огонь. И все будто издалека, будто укрывшись за стеной своей слепоты, ограждавшей его от досадной глупости других.
Альберто поднялся с софы и подошел к окну.
— Какая противная осень, — сказал он. — Видишь? — вопрос относился к Мариане.
Ответил Хосе Клаудио:
— Нет. Посмотри ты за меня.
Альберто взглянул на Мариану. Они молча улыбнулись друг другу. Не считаясь с присутствием Хосе Клаудио и все же на его счет. Мариана знала, что сейчас она похорошела. Она всегда хорошела, когда смотрела на Альберто. Он сказал ей это впервые в прошлом году, вечером двадцать третьего апреля, ровно год и восемь дней назад; вечером, после того как Хосе Клаудио отвратительно накричал на нее и она плакала, подавленная, беспомощная, плакала долго, пока не почувствовала рядом с собой плечо Альберто, не почувствовала, что ее поняли, и не успокоилась. Откуда у Альберто эта способность понимать? Она говорила с ним или просто на него смотрела, и ей сразу становилось легче. «Спасибо», — сказала она ему тогда. Но и сегодня благодарность к нему поднималась прямо из ее сердца, не отягощенная корыстными соображениями. Вначале любовь к Альберто была скорее благодарностью. Но это — она ясно видела — не унижало его. Для нее любить всегда означало в какой-то степени быть благодарной кому-то и в какой-то — вызывать это чувство в другом. В лучшие времена она была благодарна Хосе Клаудио за то, что он, такой блестящий, умный, предусмотрительный, остановил свой выбор на ней, такой незаметной. Но потерпела неудачу, рассчитывая на его благодарность даже в таком нелепо благоприятном случае, когда он, казалось, должен был особенно в ней нуждаться.
Альберто она была благодарна за первый порыв, за бескорыстную помощь, которая спасала ее от собственного хаоса и, главное, помогала быть сильной. Но и он испытывал к ней благодарность, в этом она не сомневалась. Пусть у Альберто был ровный характер, пусть он уважал брата, пусть больше всего на свете дорожил своим покоем, но прежде всего он был одиноким. Долгие годы Мариана и Альберто поддерживали отношения, где нежность была лишь поверхностной, и с инстинктивным благоразумием не шли дальше родственной фамильярности; лишь изредка можно было уловить намек на их более глубокие чувства. Возможно, Альберто немного завидовал счастью брата, которому благосклонная судьба послала женщину, на его взгляд, совершенно очаровательную. Совсем недавно Альберто признался Мариане, что, судя по всему, его холостой жизни ничто не угрожает, ибо ни одна претендентка не выдерживает невыгодного для себя сравнения.
— Вчера приходил Трельес, — продолжал Хосе Клаудио. — Пресловутый визит вежливости, которым персонал фабрики осчастливливает меня раз в три месяца. Представляю, как они бросают жребий и тот, кто проиграл, отправляется ко мне, проклиная свою судьбу.
— Но ведь, может быть, они тебя действительно уважают, — сказал Альберто, — у них осталось хорошее воспоминание о том времени, когда ты руководил ими, и они на самом деле беспокоятся о твоем здоровье. Не всегда люди так низки, как тебе кажется с некоторых пор.
— Чрезвычайно интересно! Каждый день узнаешь что-нибудь новое. — За улыбкой последовало короткое фырканье, подчеркнуто ироническое.
Обратившись к Альберто за защитой, советом, лаской, Мариана очень скоро поняла, что и она защищает своего защитника, что, так же как она, он нуждается в поддержке, что он терзается угрызениями совести, а может быть, и робостью, отчаянием, в котором она чувствовала себя повинной. И именно за то, что она не требовала определенности, за то, что позволяла окружать себя нежностью, накопившейся за долгие годы, и разрешила соотнести с непредвиденной реальностью свой образ, который без надежд и иллюзий он волочил по узким ущельям тоскливой бессонницы, — именно за все это он был ей благодарен. Но благодарности вскоре стало тесно в своих границах. Все будто нарочно сложилось так, чтобы толкнуть их к признанию: хватило одного взгляда в глаза друг другу — и каждый уже знал, чего жаждет другой, в несколько дней самое главное было сказано, и тайные встречи участились. Мариана почувствовала вдруг, что сердце ее распахнулось и в мире не осталось никого, кроме нее и Альберто.
— Вот теперь можешь подогреть кофе, — сказал Хосе Клаудио, и Мариана наклонилась над низеньким столиком, чтобы зажечь спиртовку. На какой-то миг ее взгляд рассеянно задержался на чашках. Она принесла только три, все разного цвета. Ей понравилось, что они образуют треугольник.
Потом она откинулась на софу и почувствовала на шее, как и ждала, горячую ладонь Альберто. Какое счастье, боже! Рука стала осторожно двигаться, длинные тонкие пальцы погрузились в ее волосы. Когда Альберто впервые осмелился это сделать, Мариану охватила тревога, мышцы застыли в мучительном напряжении, и это не давало наслаждаться лаской. Но теперь она была спокойна, и ничто не мешало ее наслаждению. Даже слепота Хосе Клаудио представлялась ей даром судьбы.
Сидевший напротив них Хосе Клаудио оставался невозмутимо-спокойным. Со временем ласки Альберто стали своего рода ритуалом, она наизусть знала каждое движение его руки. Сейчас рука погладила шею, слегка дотронулась до правого уха, медленно коснулась щеки и подбородка. И наконец задержалась на полуоткрытых губах. И тогда она, как и каждый вечер, молча поцеловала ладонь Альберто и на мгновение закрыла глаза. А когда открыла, лицо Хосе Клаудио было все тем же. Чужим, замкнутым, далеким. И все же в эту минуту она всегда испытывала легкий страх. Страх беспричинный, хотя бы потому, что они в совершенстве постигли науку бесшумно обмениваться своими целомудренными, опасными и дерзкими ласками.
— Не давай ему кипеть, — сказал Хосе Клаудио.
Альберто убрал руку, и Мариана снова наклонилась над столиком. Отодвинула спиртовку, погасила огонь стеклянной крышкой, наполнила чашки прямо из кофеварки.
Никому она не подавала чашку одного цвета два дня подряд. Сегодня зеленый был для Хосе Клаудио, черный — для Альберто, красный — для нее. Она взяла зеленую чашку, чтобы передать ее мужу. Но не успела, натолкнувшись на его странную, кривую улыбку. А потом он сказал приблизительно следующее:
— Нет, дорогая. Сегодня я хочу пить из красной.
Марио Бенедетти. Кофейные чашечки. Короткий рассказ. (Прочитано 1666 раз)