Федор Добронравов. Да, солнышко!
С женой Ириной мы вместе уже тридцать пять лет. Когда делал предложение, пообещал: «Буду верен тебе до девяноста лет. А потом, уж извини, начну гулять! Если на это согласна, давай жить вместе!» Иришка не возражала.[/i]
Слово, данное жене, я держу, ведь перед глазами был пример матери. Наши родители из того поколения уникальных людей, которому судьба уготовила большие испытания, которое умело ждать, терпеть, переносить трудности. Моя коллега по Театру сатиры, любимая партнерша Ольга Александровна Аросева говорила, что у тех, кто пережил войну, ГУЛАГ, смерть близких, в отличие от благополучных современников, глубина взгляда другая. Папа Виктор Федорович Добронравов мальчишкой во время войны оказался на оккупированных территориях и был угнан на Запад. Пленных довезли до Чехословакии, бросили в концлагерь, использовали как доноров крови. Но отец выжил. Сбежал из лагеря, вернулся в Таганрог, работал строителем, замечательным был мастером, про таких говорили: «Золотые руки».
Мама Надежда Алексеевна Чернова родилась в деревне. Позже, подавшись в Таганрог, устроилась на хлебозавод, там и проработала всю жизнь. Когда меня маленького не с кем было оставить дома, мама брала с собой. До сих пор помню божественный аромат свежеиспеченных бубликов, булок, батонов. Все это разрешалось пробовать — так что в детстве я был толстым, отрастил круглые щечки.
Между мной и старшей сестрой Любой двенадцать лет разницы. Семья, как и все вокруг, жила трудно. В какой-то момент, поддавшись романтическому порыву, да и желанию заработать, папа завербовался на Дальний Восток. Устроился в китобойную флотилию, охотился на китов, ловил крабов. Деньги время от времени присылал, а сам не появлялся дома двенадцать лет. Все эти годы мама его ждала.
И дождалась. Но к ней вернулся совсем другой человек. Отец стал сильно пить, в пьяном угаре не раз поколачивал Любу и маму. Но она ему все прощала. Меня отцовская агрессия обходила стороной. Когда появлялся дома, отец как-то усмирял хмельную злобу. Я был поздним ребенком, рос залюбленным, никто меня в жизни пальцем не тронул. Но с тех пор ненавижу пьяных людей, стараюсь всеми силами избегать общения с ними. Сам могу выпить пару рюмок в дружеской компании под хорошую закуску, но не более того. На всю жизнь усвоил: главной в семье должна быть не водка, а любовь.
Папа ушел рано, от рака легких. А мамочка дожила почти до девяноста лет, ее не стало два года назад... Говорю же, она принадлежала к уникальному поколению. Сестра Люба, к счастью, жива-здорова. Она работала дояркой, родила троих детей. Сейчас на пенсии.
Сколько себя помню, любил петь, хотя так и не получил музыкального образования. Когда приходили гости, родители ставили сынка на табуретку и я во весь голос исполнял русские и украинские народные песни. Люди начинали улыбаться, радоваться, и мне это очень нравилось.
В Таганроге по сей день действует Дворец культуры при заводе «Красный котельщик», во времена моего детства там работало множество самодеятельных студий. Записался в цирковую, а моя будущая жена Иришка занималась в студии народного танца. В самодеятельности мы и познакомились. Я с упоением жонглировал, ходил по проволоке, исполнял акробатические номера на моноцикле, но с особым трепетом относился к тому, что делает на арене коверный. Клоун должен уметь все! Предпринимал попытки слизать номера у Леонида Енгибарова, Олега Попова, Юрия Никулина. Но и свои придумывал. К слову, некоторые наши ребята демонстрировали высший пилотаж и позже перешли в профессиональные коллективы, например Мариночка Кордобан, которая работала в цирке на Ленинских горах.
Нас постоянно приглашали выступать на Дне города. А однажды мне даже посчастливилось поработать в настоящем цирке. В Таганрог на гастроли приехали киевляне, и на первом же представлении коверный получил травму, заменить его было некем, а отбивать номера клоунскими антре надо, вот и обратились к студийцам. Так мы с другом вышли на профессиональный манеж и даже немного заработали. Помню, первый гонорар истратил на конфеты.
Окончив школу, двинул в Москву поступать в цирковое училище. Показался, даже прошел туры, но был молод. Педагоги вынесли вердикт: «Парнишка, ты не выдержишь наших физических нагрузок, отслужи в армии, нарасти мускулы и возвращайся!» Поехал обратно в Таганрог, чуть ли не с поезда явился в военкомат:
— Забирайте меня!
Военком заглянул в паспорт:
— Тебе же еще восемнадцати не исполнилось. Заберем, не сомневайся, но пока рано!
И я отправился устраиваться на работу. В те времена каждая школа была прикреплена к какому-то предприятию. Профориентацию на уроках труда мы проходили на заводе «Красный гидропресс». Туда и пошел. Меня определили к мастеру, под руководством которого успешно освоил профессию электросварщика. Стал зарабатывать наравне с отцом, почувствовал себя взрослым человеком. А тут еще вступил в ДОСААФ — Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Совершил три прыжка с парашютом из самолета. Незабываемые впечатления! Опять отправился в военкомат:
— Хочу служить в Воздушно-десантных войсках!
Военком встретил как родного:
— Годишься!
Два года прыгал с парашютом, стрелял из автомата, совершал марш-броски в кировабадском полку ВДВ в городе Шамхор в Азербайджане.
У мамы день рождения шестого ноября, я демобилизовался второго, хотел сделать ей подарок — неожиданно нагрянуть с поздравлениями. Три дня вместе с другом из Минска, с которым служили, просидели на вокзале города Адлер, и подгадал переступить порог дома ровно в тот момент, когда гости сядут за стол. Мама меня увидела, бросилась на шею, обняла и разрыдалась. Каким же это было счастьем снова оказаться в родных стенах с самыми дорогими людьми!
Как водится, вернувшись из армии, неделю ходил по друзьям. Среди них была и Ирина — та самая, из самодеятельности. Когда руководитель нашей цирковой студии ушел на пенсию и не смог больше с нами заниматься, я, не собираясь мотаться по подъездам, перешел в танцевальную студию. Мы с Иришкой мило общались, дружили, а потом начался роман.
Не успел отметить мамин день рождения, как получил приглашение на день рождения своей партнерши по танцам. У Иришки он девятого ноября. Конечно же пришел во всей красе: в парадной форме, голубом берете и армейских сапогах. Да еще и друга прихватил. Посидели за столом, а потом начались танцы. Как же мы уделали пол в Иришкиной квартире своими сапожищами! Просто убили! Но я этого тогда совсем не заметил, весь вечер не мог отвести взгляда от виновницы торжества. Танцевали, что-то друг другу рассказывали. На другой день снова встретились, и на следующий... Так между нами и закрутилось, чувства вспыхнули и разгорались все сильнее и сильнее.
Не прошло и месяца, как сделал Иришке предложение. Она ответила согласием. Поставил в известность родителей:
— Женюсь!
Мама сказала:
— Прошу только об одном — обвенчайтесь!
Сделать это в 1982-м было не так-то просто. А я к тому же в армии успел стать кандидатом в члены партии. Но раз дал маме слово, надо его держать. Посоветовались и решили, что венчаться будем не в родном Таганроге, а в соседнем Ростове-на-Дону, где нас никто не знает. Договорились с местным батюшкой, настоятелем центрального собора, и за неделю до похода в ЗАГС отправились в Ростов на такси. Наши родные и друзья добирались до церкви кто на машинах, кто на электричках, но все-таки успели прибыть и поддержать нас.
Я был крещеным, мама неоднократно брала меня, мальчишку, на богослужения. Но когда стоял с Ириной перед алтарем, испытал особенные ощущения. Почему-то именно в тот момент в голове пронеслось: это на всю жизнь, ты — глава семьи и будешь нести полную ответственность за любимую женщину и ваших будущих детей. Мысленно пообещал перед иконами: «Сделаю все от меня зависящее, чтобы Ириша была со мной счастлива». Мне исполнился тогда двадцать один год.
То, что венчание — шаг серьезный, осознал гораздо позже. У моей Иришки оказался крутой, непримиримый характер, она не лукавит, всегда говорит то, что думает. Даже если кому-то это слышать неприятно. Так что первые годы нашей семейной жизни, когда мы притирались друг к другу, оказались очень непростыми. Но всегда помнил, что поклялся перед алтарем быть с любимой женщиной в горе и радости, и это неоднократно спасало от дурных мыслей и поступков. Мой отец прожил с мамой всю жизнь, Иришкины родители тоже, не разводились и наши дедушки с бабушками. Сейчас, наверное, это может показаться странным, особенно в актерской среде. Но для меня нормально, что женившись тридцать пять лет назад на женщине, остаюсь с ней в браке по сей день.
После армии встал вопрос: что делать? Мечты о цирке показались какими-то детскими. К тому же папа постоянно гнул свою линию: «Сынуля, только не это! Поступай куда хочешь, только не туда!» Видно, когда его мотало по стране, он где-то пересекался с цирковыми артистами и знал, что у них ни кола ни двора, что ведут они кочевую цыганскую жизнь. Его уговоры возымели действие, он был для меня авторитетом, да и мое изменившееся семейное положение налагало ответственность.
За плечами была десятилетка. Учился через пень-колоду, имел твердые пятерки лишь по физкультуре, труду и пению. У меня был жуткий конфликт с учительницей химии. Только переступал порог класса, а она мне:
— Добронравов — два!
— Ну как, я же даже не отвечал?!
— Так иди к доске!
— Тогда согласен — два!
Когда пришло время сдавать экзамены, понимая, что ничего хорошего меня не ждет, потому что успел нахватать двенадцать двоек подряд, просто подошел к ней с вопросом:
— Скажите, почему вы так плохо ко мне относитесь?
— Не могу смотреть на твою улыбающуюся физиономию! Почему ты постоянно улыбаешься? У тебя крупные неприятности, а ты все равно улыбаешься! Куда собираешься поступать после школы?
— В цирковое на клоуна хочу.
— Ах вот оно что... А я-то, дура, не знала, надо было раньше тебя об этом спросить! Что-нибудь придумаю. Можешь сделать мне в класс стенд два на три метра «Литье алюминия в промышленности»?
Я пообещал, нашел картинку — процесс литья в разрезе, все срисовал, пошел к папе на работу, набрал алюминиевой проволоки, выложил из нее трубы, по которым течет алюминиевая лава. Получилось довольно красочно, с этой доской приперся на экзамен. Химичка посмотрела, сказала: «О, здорово! — и добавила, обращаясь к сидевшей комиссии: — Я сама его спрошу». В общем, вывела мне тройку. Спасибо ей! А то бы оставили на второй год. Литература в рамках школьной программы меня тоже как-то не прельщала. Зачитывался в основном научной фантастикой: Беляевым, Ефремовым. Но мне многое прощалось, потому что был солистом школьного хора, который занимал высокие места на многочисленных смотрах художественной самодеятельности. К тому же никогда не хулиганил. Меня долго не принимали в комсомол: в моде тогда были хиппи и я отрастил длинные волосы. Учителя просили:
— Постригись!
— Не буду!
В десятом классе предупредили: «Если не вступишь в комсомол, не примут ни в один институт».
На следующий день постригся наголо. В цирковой студии одолжил красный берет с помпоном, пришел.
— Что ты вытворяешь?!
— Ну вам не угодишь!
Тем не менее в комсомол меня приняли и среднюю школу № 30 города Таганрога я окончил.
Мысль о том, чтобы попробовать свои силы в актерской профессии, оформилась после армии. На сцене Таганрогского драмтеатра имени Чехова шло множество интересных спектаклей, позже там блистал Влад Ветров — великолепный артист! Мы еще не были знакомы, но впечатления от чеховских водевилей «Медведь» и «Предложение» живо по сей день. Влад был в них прекрасен! Времена выдались тяжелые, публика в театры не ходила, иной раз в зале сидело столько же зрителей, сколько артистов находилось на сцене, но я всегда громко аплодировал! Потом мы познакомились с Ветровым лично. Счастлив, что Влад работает в «Современнике», что его актерская судьба сложилась удачно, — он этого достоин.
Несколько лет подряд ездил в Москву, пытался поступать в театральные институты, но не получалось. В очередной раз провалился, но экзаменаторы меня помнили, посоветовали: «Что ты сюда мотаешься? Поезжай в Воронеж или Рязань, там конкурс поменьше». Я внял наставлениям, взял билет до Воронежа. Там уже учились ребята из нашей таганрогской самодеятельности, они мне помогали, подбрасывали на экзаменах шпаргалки. Так что в Воронежский институт искусств поступил с первого раза, о чем никогда не жалел. У меня был прекрасный мастер Владимир Степанович Сисикин. А набирал нас Владимир Васильевич Бугров — актер, режиссер, педагог, легендарная личность. К слову, он был женат на дочке Сергея Яковлевича Лемешева Марии.
Курс наш оказался плодовитым, все пахали как проклятые, достаточно сказать, что мы играли семь выпускных спектаклей. «Мастера и Маргариту» даже разбили на два вечера, я исполнял роль Воланда. А еще в «Утиной охоте» играл Саяпина (в роли Зилова выходил Валерочка Гурьев, с которым сегодня мы делим гримерную в Театре сатиры), Ильина в «Пяти вечерах» (в фильме Никиты Михалкова эта роль досталась Станиславу Любшину). Председателем государственной экзаменационной комиссии в том году назначили Аллу Борисовну Покровскую. Много лет спустя на одном из вечеров во МХАТе я набрался смелости и подошел к ней:
— Алла Борисовна, вы помните наш выпуск?
— Федечка, родненький, конечно помню! Мне впервые доверили председательствовать, вы были у меня первыми! Великолепный курс!
По окончании института часть из нас стала актерами труппы нового молодежного театра. Местное начальство выделило заброшенное здание в городском парке, мы его восстановили собственными силами, Владимир Васильевич Бугров отдал списанную из института осветительную аппаратуру, мы начали играть спектакли. Через какое-то время стали конкурировать с другими театрами, о нас писали газеты, публика валом валила. Помню, за одну роль меня даже премировали турпоездкой в Венгрию.
Все это время Ириша находилась рядом. Несмотря на то что мы были официально расписаны, в общежитие ее вместе со мной не поселили, привели убийственный аргумент: «Вы не являетесь студенткой». И тогда она устроилась в институт мыть полы, заработала право находиться с мужем на законных основаниях. Поскольку жена — человек прямой, в какой-то момент вступила в конфликт с главным бухгалтером Воронежского института искусств. Повод уже забылся, но с ней обошлись нехорошо: задним числом состряпали бумагу о том, что она прогуляла работу, хотя жена драила полы каждый божий день, и уволили. Тогда Иришка устроилась в Дом быта вязальщицей, освоила машины и обвязывала пол-общежития, многие носили ее шапки, шарфы, жилетки. Позже она сама поступила в Воронежский институт искусств на актерский факультет, но вскоре поняла: это не ее, перевелась на режиссуру и окончила как режиссер массовых действий.
Все семейные заботы жена взвалила на свои плечи. Я дома хронически отсутствовал, пропадал на репетициях, спектаклях, мотался с гастролями по колхозам. Не случись рядом такой женщины, ничего бы не достиг, не было бы сегодня артиста Федора Добронравова. И я, и дети всегда прислушивались к ее мнению, потому что наша мама — самый строгий, но и справедливый судья. Если ей что-то не понравилось, не промолчит, честно скажет: это было плохо. Но уж когда похвалит, можно быть абсолютно уверенным, что не лукавит, твоя работа удалась. Иришка — прирожденный лидер, никогда не впадала в уныние, экзальтацию, стиснув зубы, решала проблемы. И мне это нравилось и нравится по сей день. Рад, что в семье есть режиссер, начальник, которого должен слушать. Есть мужчины, которые идут в бой и ведут за собой остальных, но я не такой.
Молодежный театр просуществовал три года. А потом у нашего худрука Владимира Степановича Сисикина обострился тромбофлебит, он перенес тяжелую операцию, ему ампутировали ногу. Работать больше не мог. Так мы остались без режиссера, без лидера. Надо было что-то предпринимать. В тот момент, на наше счастье, на гастроли в Воронеж приехал театр «Сатирикон». И мы упросили Константина Аркадьевича Райкина прийти к нам на показ. Надо отдать должное — отыграв спектакль, он приехал в театр и смотрел нас до четырех утра. Меня, Сережку Дорогова, Саньку Журмана пригласил в Москву: «Мне вы нравитесь, но надо показаться худсовету». Слухи в провинциальном городе разносятся быстро — о том, что мы показались Райкину, тут же узнали в дирекции и всех нас как предателей выселили из общежития.
Обратной дороги в Воронеж не было, поехал с ребятами в Москву, но худсовету «Сатирикона» приглянулся лишь Саша Журман. Помню, стою в коридоре, думаю, что делать, и ничего не могу придумать. Мимо идет Константин Аркадьевич, видит мое растерянное лицо и спрашивает:
— Что случилось?
— Да вот, — докладываю ему, — в «Сатирикон» не берут, а возвращаться мне некуда: из общежития выгнали.
— Ладно, неси трудовую книжку в отдел кадров, скажи, что я распорядился тебя оформить.
Так я стал актером театра «Сатирикон». На тот момент у нас с Иришкой уже росло двое сыновей. Витюшка появился на свет еще в Таганроге, я работал на заводе. Когда жена забеременела, вопрос рожать или не рожать ребенка перед нами не стоял — конечно рожать! После армии был твердо настроен на полноценную семью. У нас появился Витюша. А младший, Иван, родился в Воронеже. Потянем ли мы двоих детей? Об этом совсем не задумывались. Мы были молоды, любили друг друга. Жили в общежитии, никаких блистательных перспектив перед нами не маячило. Я получал сто двадцать рублей — нормальную для молодого специалиста зарплату, у всех была такая. Никогда не отказывался от подработок, в Новый год «дедморозил», играл детские утренники, участвовал в концертах. Жили скромно, но не страшились трудностей. По тем временам все у нас было нормально.
Первый год в столице я провел один. Иришка оставалась с детьми в Воронеже, доучивалась. Жил у метро «Планерная» у однокурсницы на кухне, поднимался ранним утром и уезжал первым поездом, а возвращался последним, чтобы не докучать ее родителям. Когда жена с детьми приехали в Москву, театр, принявший к тому времени на работу много иногородних актеров, снял для нас несколько номеров в гостинице «Звездная». Держать в комнате плитку не разрешалось, но готовить, кормить детей надо. Договаривались с горничными, проводили их на спектакли, те в свою очередь закрывали на все глаза. Если варили детям кашу, распахивали окно и ставили плитку на подоконник, чтобы запах еды не будоражил ноздри гостиничной администрации.
Я устроился в Третьяковскую галерею, по утрам мыл там полы — хороший приработок для семьи. Получить место было не так-то просто, помогли знакомые ребята-реставраторы. В работе уборщика имелись свои неоспоримые плюсы: сколько выставок я посмотрел! Сколько потрясающих полотен видел в запасниках!
Денег все равно катастрофически не хватало. Случались дни, когда из еды оставалось одно яблоко. На всех! Вся тяжесть быта лежала на жене. Мысли о карьере она отмела, полностью посвятила себя семье, нашим сыновьям. Чтобы Ивана приняли в детский сад, я там «дедморозил». Чтобы Витю записали в столичную школу, Ириша пошла работать туда в столовую посудомойкой. Когда в школе узнали о ее образовании, попросили вести хореографический кружок.
Я же пребывал в эйфории, иллюзии, что делаю что-то большое и значимое. Когда становилось невмоготу: еды нет, дети голодные — просил ее «Солнышко, потерпи!» Верил, что впереди нас ждет только хорошее. Иришка плакала, но терпела. Однажды спросила:
— Сколько еще терпеть?
— Не знаю, солнышко! Но кажется, что-то там маячит впереди.
И она верила, за что я благодарен ей по гроб жизни. Кстати, меня она тоже называет солнцем. Наши родители, конечно, помогали чем могли. Как-то позвонила теща, царствие ей небесное:
— Выслала вам мешок картошки.
— Как?! Куда?!
— Поездом с проводницей. Встречайте.
Метнулся на Курский вокзал, встретил поезд — действительно получил огромный мешок картошки. Положил его на плечо, спустился в метро, доехал до «Рижской», доплелся до эскалатора и понял: если опущу, то снова поднять у меня не хватит сил. Кое-как облокотился на ленту, земля сыплется, пачкает щеку, одежду. И вдруг прямо перед лицом возникает листок бумаги, слышу голос:
— Распишитесь, пожалуйста!
— Вы не ошиблись?
— Нет, вы же артист театра «Сатирикон»?
— Да.
— Распишитесь, пожалуйста!
И я с этим мешком на плече чиркнул закорючку. Жутко было стыдно и неудобно, рассказал об этом теще, та расстроилась больше меня: «Прости! Больше никогда так не сделаю!» Вот какие казусы случались.
Мой однополчанин работал в гараже Центрального Комитета партии. Дружим семьями до сих пор. У него были командировки по всей стране. Однажды проезжал мимо Таганрога. Я попросил: «Можешь заглянуть к нашим родителям? Они хотят нам кое-что передать». И те набили микроавтобус друга картошкой, крупами, овощами под завязку. Он все довез со словами: «Ничего себе передачечка!»
Многие, узнав, что мы перебрались в Москву, стали к нам приезжать — останавливаться, жить. Гости из Таганрога, Воронежа. Звонок в дверь, на пороге люди. Некоторых жена не знала, некоторых даже я не знал, но принимали всех. А как откажешь? Мне ведь в свое время так же помогали. Когда мы с Сережкой Дороговым впервые явились в Москву, у нас тут никого не было, остановиться было негде. Один раз мы с ним ночевали у знакомых знакомых в студенческом общежитии где-то в районе Олимпийской деревни. Там нас просто съели клопы. Среди ночи пришли на кухню, сели на стулья и так, сидя, досыпали до утра. Я сказал: «Лучше поеду на вокзал, но больше туда не вернусь». Хотя приняли меня и Сережу радушно! В другом месте нас съели комары. Старый дом, из подвала несет сыростью. Тогда позвонил своему куму, а он сказал, что у него в Москве живет друг. Постучался в дверь к тому другу, открыла соседка, первый раз в жизни нас видела. Я говорю:
— Добрый день, я из Таганрога, к Николаю.
— Да-да! Меня предупредили, их дома нет, но вы заходите.
Все было приготовлено к нашему приходу, мы же голодные! После нескольких бессонных ночей получили чистую постель и гречечку с мясом. Николай с женой появились позже, познакомились и до сих пор дружим семьями. Мы с Иришкой дали слово отвечать гостеприимством людям, которые к нам приезжают. Они же не виноваты, что у них никого кроме нас нет в Москве. Конечно сложно, когда следуют один за одним. Но мы никому не отказываем.
После гостиницы я нашел съемную однокомнатную квартиру рядом с театром, администрация ее оплачивала. Там и ютились. Однажды сидел на вахте «Сатирикона», ждал кого-то. Заходит женщина и говорит:
— Срочно продаю квартиру в этом районе, в Марьиной Роще, уезжаю за рубеж к дочери. Никому не нужна?
— Мне нужна!
И тут мимо идет Константин Аркадьевич, я ему:
— Вот такая оказия.
— А ты поднимись к Феликсу Яковлевичу, может, он что-то придумает.
Феликс Яковлевич Марголин, наш директор и добрейшей души человек, предложил: «Возьми на пятнадцать лет беспроцентную ссуду, будешь потихонечку отдавать». Так у нас появилась квартира — маленькая «двушка» в хрущевке площадью тридцать девять квадратных метров с четырехметровой кухней. Но это было счастье, поселили наконец детей в отдельную комнату!
В «Сатириконе» я установил личный рекорд, играя тридцать два спектакля в месяц. И еще мы успевали сниматься в маленьких ролюшках, постоянно бегали на «Мосфильм». Годы, проведенные в «Сатириконе», стали счастливейшими. Поскольку Константин Аркадьевич сам артист, он приглашал в театр лучших режиссеров. Мне довелось поработать с выдающимися мастерами — Петром Фоменко, Робертом Стуруа, Машковым, Бутусовым. Да и Райкин много ставил. Лучшие свои профессиональные навыки я отшлифовал в «Сатириконе».
Так, как работал Петр Наумович Фоменко, не работал никто! Он ставил спектакль «Великолепный рогоносец» по Кроммелинку. Заранее предупредил:
— Берусь за эту постановку в третий раз. Два предыдущих варианта не получились. Вы даете право снять спектакль из репертуара в день премьеры, если он мне не понравится, если пойму, что опять не то?
Константин Аркадьевич сказал:
— Да!
— Тогда вперед!
В течение года репетировали каждый день. Когда театр отправлялся на гастроли, Фоменко ехал с нами. Когда Петр Наумович ложился в больницу, мы всем составом ходили к нему. Константин Аркадьевич договаривался с врачами, чтобы Петра Наумовича положили в большую палату. Репетировали там. Фоменко никогда ни на кого не кричал, обращался со всеми мягко и интеллигентно, тонко подводил к правильному решению роли. Создавалось ощущение, что ты сам творил своего персонажа. Редко испытывал нечто подобное. Премьера прошла грандиозно! На спектакль переходила, кажется, вся Москва. Зрители в малом зале, что называется, висели на люстрах.
Занимал меня в своих постановках и Константин Аркадьевич. Однажды на «Ромео и Джульетте», где я играл брата Лоренцо, побывал друг Райкина Михаил Козаков. По окончании Константин Аркадьевич пригласил к себе в кабинет:
— Миша приходил.
— Знаю.
— Он был возмущен: «Как ты мог доверить роль Лоренцо человеку с таким сильным южным говором?!» А я так к тебе привык, что не слышу. Ты уж постарайся себя контролировать.
Знаю за собой грешок: как только роль берет за душу, как только покатило — тут же вылезает глубоко сидящий во мне таганрогский говор. Не вытрясти из меня многоударность и эти гхэ, ля и тю. Это ж мое родное!
Пришло время, когда на определенном этапе мне захотелось свободы. Надумал проверить, на что способен вне театра. Решение принимал долго, отдавал себе отчет, что будет сложно. Но в конце концов пришел к Константину Аркадьевичу и сказал:
— Хочу отправиться в свободный полет.
— Хорошо подумал?
— Да.
— Тогда возражать не стану, только не бросай «Макбета».
И еще год ходил играть спектакль, пока Райкин не ввел в него других актеров.
Я надеялся, что сейчас на меня посыплются роли в кино. Не тут-то было! Три месяца обзванивал знакомых помрежей: «Ребята, я свободен!» Предлагали ерунду, какие-то эпизоды. Но не отказывался и от них. Думаю, хорошо меня знавшая директор Дома актера Маргарита Александровна Эскина навела Александра Ширвиндта на мысль пригласить Добронравова в Театр сатиры. Он позвонил: «Есть разговор». Зашел в кабинет, Александр Анатольевич был предельно краток: «У артиста должен быть дом. Я ставлю пьесу «Слишком женатый таксист», давай попробуем поработать вместе, сработаемся — продолжим, нет — разлетимся». И вот не разлетелись, уже пятнадцать лет прошло, как пребываю в неменьшем счастье, чем в «Сатириконе».
Труппа приняла хорошо, но прима Театра сатиры Ольга Аросева поначалу была настроена скептически: «Ну-ну, посмотрим, кого тут взял Ширвиндт!» Пришла, когда мы сдавали постановку худсовету. Она оценивала коллег не по тому, насколько они красивы, хорошо сложены или умны. Говорила так: «Меня не интересует, хороший ты или плохой человек, выйди на сцену и докажи, что ты хороший артист». Вот я и доказывал.
Потом случилось несчастье, тяжело заболел и слег ее партнер по спектаклю «Как пришить старушку» Анатолий Гузенко. Они дружили, но надо было отправляться на гастроли, и Ольга Александровна предложила мне ввестись на роль. Я ответил: «Только если Толик сам разрешит это сделать». И Аросева пошла к нему в больницу: «Позволь играть Феде, гастроли большие, надо ехать». Ввелся в спектакль, но предупредил: «Давайте договоримся, я просто выручаю театр до тех пор, пока Толик не выйдет из больницы». Но Гузенко из нее так и не вышел, и я играл в этом спектакле с потрясающей Ольгой Александровной до самого ее ухода. Многие годы зал был битком! Людям нужны не только хиханьки и стрелялки, но и немножко поплакать, очистить душу.
Спектакль — это всегда стресс. Ты каждый раз бросаешься в бурный поток, не зная, сможешь ли из него выплыть. Но Ольга Александровна неизменно приходила на помощь, протягивала руку. Правда и цеплялась за любую мою оговорку, начинала смешно импровизировать, да так, что зал покатывался от смеха, уверенный, что все это задумал режиссер.
Мы сдружились, ездили к ней на дачу, отмечали новогодние праздники, пекли блины на Масленицу. Ольга Александровна была щедрым человеком, могла снять с себя последнюю рубашку. Такой же была ее подруга Елена Васильевна Образцова. Умела и слово сказать, и выпить, и матюкнуться. Широчайшей души человек, она такие подарки преподносила — ошейник для собаки Аросевой в драгоценных каменьях!
— Да что же вы делаете?! — говорила Ольга Александровна.
— Все должно быть красиво!
Удивительные люди, без всякой озлобленности. Они были выше политики, мы иногда выражали недовольство, а их совсем не волновало суетное, сиюминутное. Многому у них научился.
Пришло время, и кино повернулось ко мне лицом. Однажды вызвали на кинопробы к Станиславу Говорухину, снимавшему «Не хлебом единым». Не был знаком с режиссером лично, пришел на «Мосфильм», заглянул к нему в кабинет, а он встретил как давнего приятеля:
— А ты что тут делаешь?
— Вызвали к вам на кастинг.
— Зачем? Я тебя и так знаю. Ладно, есть у меня в фильме роль, отвратительная! Даже не знаю, согласишься ли ее играть.
— Отвратительную, конечно, не хотелось бы!
— Да? Ну, тогда бывай.
Это была моя первая встреча с великим Говорухиным. Через какое-то время он позвонил:
— Снимаю «Пассажирку», только надо, чтобы ты в течение двадцати шести дней просидел на Тенерифе.
— Никогда в жизни так надолго не отпустят из театра, на мне репертуар.
— Ладно, сам договорюсь с Ширвиндтом.
И пошел к Александру Анатольевичу, тот уточнил: «Сколько у Федора съемочных дней? Двенадцать? На двенадцать отпущу. А на двадцать шесть — нет. Мне что, тогда театр закрывать?»
Как же здорово я провел время! Атлантика, жара страшная, на сушу не отпускают. Приехал, день не снимаюсь, другой не снимаюсь, свободного времени уйма. Загораем с великолепными партнерами Ромочкой Мадяновым, Сергеем Никоненко, рыбалка потрясающая! Потом началась работа. Складывалось впечатление, что Говорухин мог ответить на любой вопрос, кажется, знал все — о герое, о родителях героя, о бабушке героя! Снимали на барке «Крузенштерн», стоявшем под парусами, клеили бороды, бакенбарды, носили изумительной красоты морскую форму, а жили рядом, на другом корабле.
Говорухин предложил мне роль и в фильме «Конец прекрасной эпохи» по произведениям Сергея Довлатова. Поехали в экспедицию в Таллин, шикарно было. Я тогда понял, что фильмы надо снимать только уезжая из Москвы. Здесь все тебя отвлекает: пробки, другие дела. Когда год назад уже и как продюсер работал над картиной «Жили-Были» с Ромочкой Мадяновым и Ирочкой Розановой, то реально увез всех в лес, где не было ни связи, ни цивилизации. Мы обитали в вагончиках и за месяц сняли фильм. На экране получилось так правдоподобно, как будто всю жизнь в той деревне провели.
До конца дней буду благодарен Светлане Дружининой за приглашение в «Тайны дворцовых переворотов...». Она пришла в «Сатирикон» на спектакль «Мнимый больной», увидела меня, зашла за кулисы, сказала: «Вы замечательный! Как вас зовут? Федор? Будете сниматься?» Так я был утвержден на роль телохранителя и помощника Меншикова. По сюжету моего героя там били кнутами. Но за день до съемок этой сцены каскадер сломал ногу. Так что с одной стороны меня сек профессиональный каскадер Володя Бадов, а с другой поставили водителя, усы ему наклеили и нарядили в костюм. Гримеры разрисовали тело синяками и кровоподтеками, меня привязали к ограде подмосковной усадьбы, где проходили съемки: «Камера, мотор!» Стали бить, я застонал: «Господи, как больно! Как больно!» Еле дотерпел до команды «Стоп! Снято!». Дружинина разрешила: «Все, разгримировывайтесь». Девчонки стерли спиртом краску со спины, а с живота не могут. Я говорю:
— А это все настоящее!
Светлана Сергеевна забеспокоилась:
— Как настоящее?! Почему ты не сказал?!
— Я же кричал: «Господи, как больно!»
— Думала, ты импровизируешь!
Со стороны, где стоял Володька, ни одной ссадины, а с другой — кровавое месиво.
В следующем эпизоде умирал на руках у Сергея Каюмовича Шакурова с такими примерно словами: «Барин, не езжайте туда, там засада...» Лежу оголенный, а дело происходило в ноябре, холодно. Оператор, великий Анатолий Мукасей, недоволен: «Камера фиксирует, что Добронравова бьет озноб и как дергается его веко, когда на него попадает капля дождя. А он играет мертвого». Меня продолжает колотить от холода, ничего не могу с собой поделать. Сергей Каюмович сидел, сидел и вдруг как заорет: «Да нальет кто-нибудь наконец артисту водки?!» На площадке ввели сухой закон, но все-таки сделали исключение — побежали, принесли мензурочку с разведенным спиртом. Проглотил его, по организму сразу разлилось такое тепло! И сыграл все с первого же дубля.
Когда пришел в труппу «Сатирикона», Сережа Урсуляк уже служил там. Впервые увидел его на сцене в спектакле «Геркулес и Авгиевы конюшни», Сережа играл друга Геракла, который всегда находился при герое и получал от всех тумаки. Потом Урсуляк поступил на Высшие режиссерские курсы, учился, мы помогали ему, участвовали в этюдах. А позже я снимался почти во всех его фильмах. Сережа замечательный, уникальный, тонкий, глубокий. Он — фанат профессии!
«Ликвидация» — вообще подарок для артиста. Так много в этом фильме сошлось. Какой оператор Михаил Суслов! Боже мой, невероятный! А партнеры какие! Одесса, лето, семь месяцев рая! За это время, я посчитал, тридцать шесть раз слетал в Одессу и обратно. Летом сидели на съемках безвылазно, осенью начался театральный сезон. Тем не менее по первому зову мчался к Сергею, даже если ему нужен был всего лишь мой крупный план. А на город часто опускались туманы, аэропорт переставал принимать. Летел до Киева, ехал в такси до Одессы, снимался буквально десять минут, опять садился в такси до Киева, летел в Москву, играл спектакль и снова возвращался на съемки.
У Урсуляка потрясающий талант: на всех фильмах, где я с ним работал, он создавал невероятную закадровую атмосферу. Он так отдается профессии, что глядя на его муки, никто не имеет права позволить себе подвести режиссера. Я не помню, чтобы кто-то напивался! Конечно, после съемок расслаблялись, но на результате это никогда не сказывалось: нет, нельзя, что Серега подумает? Во время съемок все режиссеры производят впечатление немного сдвинутых, живут так, будто у них нет ничего: ни семьи, ни дома. Серега такой же! Урсуляк так выматывается, что дымит как паровоз, чтобы не заснуть, в буквальном смысле зажигает одну сигарету от другой. Больно на него смотреть, но результат искупает все.
Сейчас уже не вспомню, сколько одесских шуточек, поговорок мы принесли с улицы в кадр. Сколько всего было напридумано! А как доставалось бедному Володе Машкову! Чтобы оставаться в форме, он в то время практически ничего не ел. Его Гоцман должен был выглядеть сухим, жилистым. Семечки на съемочной площадке под запретом — плохая примета. Но Машкову Сережка разрешил их лузгать не только в кадре. Вова выбрал марку семечек, я возил их ему ящиками из Москвы.
Случались моменты, когда на съемки приезжали большие артисты, сначала взирали на нас свысока, а потом смотришь — сидят вечером со всеми, поют под гитару, выпивают, братаются. Все было прекрасно. Когда «Ликвидация» пошла по телевидению, мне названивали знакомые: «Кто же предатель?» Через какое-то время фильм повторили и все уже знали, что это герой Пореченкова, и все равно смотрели не отрываясь. Так всегда происходит с хорошими фильмами. Недавно включил телевизор и попал на «Семнадцать мгновений весны». Выключить не смог, хотя смотрел это тысячу раз. Какие планы, какие лица! У «Ликвидации» такая же судьба, ее уже разобрали на цитаты.
Дорогой
Федор Добронравов. Да, солнышко! (Прочитано 2069 раз)
Похожие темы (5)
