Глаза с портретаАвтор: Анастасия Неббия
Мерный стук рельсов и проносящиеся за окном деревья убаюкивали. Взгляд молодого человека не останавливался ни на чём конкретном, лениво блуждая по хмурому осеннему пейзажу.
Родной город оставался позади, а впереди его ждало новое место работы - музей в маленьком, забытом всеми городке. И чего он согласился отправиться после универа именно туда? Мог бы настоять, проявить решительность и сидел бы сейчас в своей маленькой уютной квартире, переводя какую-нибудь книгу по искусству, пил бы горячий кофе, поглядывал в окно на знакомую с детства улицу.
Вот и его станция. Как назло ещё дождь пошёл.
На платформе его встретил новый работодатель - директор музея. Довёз до съёмной квартиры, расписывая прелести жизни в их "маленьком, но необычайно прекрасном и уютном городе". Игорь - именно так звали молодого человека - слушал в пол уха, мрачно глядя на серые пятиэтажки и сухонькие деревьица с пожелтевшей листвой.
Здание музея было двухэтажным, старым, почти покосившимся. Игорь даже почувствовал возмущение - они за памятниками искусства вообще не следят что ли? А если здание обвалится, что они тогда делать будут? Кто именно "они", Игорь не задумывался.
После осмотра музея он засел в архиве, изучая документы об основной экспозиции и запаснике. Запасник показался ему даже интереснее, поэтому он решил обязательно зайти туда в обеденный перерыв.
Пыльное, слабо освещённое помещение встретило его картинами в чехлах и стопками старых папок. Он взял первый попавшийся чехол и осторожно вытащил из него картину. Городской пейзаж, по настроению удивительно похожий на то, что он видел за окном. Дождь и серость. Он пригляделся к картине. Резкие, грубые мазки создавали уныло-депрессивное настроение, размытые человеческие фигуры напоминали призраков с картины Борисова-Мусатова, бугорки краски казались ему слезами. Игорь поспешно убрал картину с глаз подальше. Настроение итак было на минусовой отметке.
На следующем холсте был портрет сорокалетнего мужчины в чёрном фраке, с рыжеватыми волосами, бородкой и пронзительными чёрными глазами. Игорь вздрогнул. Нарисованные на грубом холсте глаза казались более живыми, чем у всех людей, которых ему доводилось видеть. Он мог бы поклясться, что они наблюдают за ним, пристально и внимательно.
Вздрогнув, он вернул картину на место и почти бегом направился в архив, где ему предстояло разобрать ещё столько документов. Запасник находился в подвальном помещении и, поднимаясь по лестнице Игорю казалось, что ему глядят в спину. Глядит тот самый мужчина с портрета. Он старался ступать как можно тише, прислушиваясь к каждому шороху и замирая от неожиданных звуков, вроде проехавшего на улице грузовика, постукивания молотка непонятно откуда, тихого скрипа двери за спиной...
Не выдержав, Игорь оглянулся. Никого не было. Никто на него не смотрел. Самый обычный тёмный подвал, дальняя стена которого теряется во мраке. Тусклый свет лампы, привинченной к потолку, горел лишь рядом с лестницей и из приоткрытой двери запасника.
Стоп. Но разве он не запирал дверь и выключал свет? Как же...
Захотелось подойти к двери и заглянуть внутрь, чтобы убедиться, что там никого нет и, одновременно, хотелось бежать отсюда куда подальше. Игорь выбрал последнее. Спотыкаясь, он добежал до первого этажа, но отправился не в архив, а в главный зал. Там должен быть кто-то из смотрителей музея. И плевать, что он сейчас выглядит так, словно привидение увидел, присутствие живого, обычного человека необходимо ему как воздух.
- Игорь, что с Вами случилось? - испуганно спросила смотрительница первого зала - Ольга Андреевна, глядя на взлохмаченного молодого человека с дикими перепуганными глазами.
- Ничего... - он хотел ответить спокойным и уверенным голосом, но вместо этого вышел лишь хриплый шёпот. - Споткнулся, когда поднимался по лестнице. Думал, по всем ступенькам проедусь, - сказал он первое, что пришло в голову.
- Осторожней надо быть, - покачала головой женщина.
Они некоторое время помолчали. Игорь понимал, что ему нужно возвращаться к работе, но не мог найти в себе смелости уйти от новой знакомой. Словно там, в архивной, его будет ждать портрет мужчины с живыми глазами. И когда он стал таким трусливым?
- Ну, я пойду, - зачем-то сказал он, словно надеясь, что Ольга Андреевна разрешит ему не возвращаться в пустое помещение архива, а остаться здесь, или вообще уйти домой. Но она не разрешила. Лишь мягко улыбнулась.
Опасения молодого человека не оправдались - в маленьком помещении его ждали лишь стопки старых бумаг, пыль и недопитый кофе в кружке. Несколько часов погружения в работу помогли ему забыть об испытанном страхе, он даже посмеивался над собой. Кто бы мог подумать, что он испугается какой-то нарисованной картины? Пожалуй, это событие было самым постыдным в его жизни, о котором он никогда никому не расскажет.
За размышлениями он не заметил, как наступил вечер. Оно и понятно - в помещении архива не было окон и о времени сообщали лишь круглые часы над дверью, уже несколько часов стоящие на пятнадцати минутах шестого. Все работники музея разошлись по домам, забыв о новеньком сотруднике.
Игорь в очередной раз глянул на часы, удивляясь столь длинному дню. Пятнадцать минут шестого. Но столько же было и в прошлый раз!
Терзаемый нехорошим предчувствием он вышел из архива. Пустой тёмный коридор. Запертые двери в первый зал музея. Нет. Двери, которые должны быть заперты.
Он облегчённо вздохнул, поняв что ещё не все покинули здание. Ведь не могли же они уйти, не заперев двери!
Он заглянул в тёмное и абсолютно пустое помещение.
- Эй, есть здесь кто-нибудь? - собственный голос показался слишком громким и неуместным в звенящей тишине пустых залов.
Игорь пошёл во второй зал, стараясь ступать как можно тише. Позабытый страх вернулся с новой силой, вернулся в поскрипываниях с потолка и постукиваниях за стеной. Казалось, что на втором этаже, прямо над ним, кто-то ходит. Возможно это охранник или смотритель, забывший запереть двери. Но проверять не хотелось. Потому что от этих тихих шагов у Игоря волосы вставали дыбом.
Четвёртый зал с портретами девятнадцатого века. "Только не это", - мысленно застонал Игорь, некстати вспомнив глаза с портрета мужчины. И теперь ему казалось, что с остальных картин на него смотрят те же угольно-чёрные глаза. Наблюдают за каждым его шагом, смотрят в спину, прожигают взглядом. Женщины, мужчины, дети. Все они смотрели ему в след живыми и внимательными глазами. Смотрели с любопытством, с холодным равнодушием, с затаённой злобой.
Игорь старался не смотреть на них, мечтая лишь дойти до конца залов, к чёрному ходу, а потом как можно дальше отсюда. Можно было вернуться назад, там, у главного входа в музей должен дежурить охранник, но пройти снова мимо тех внимательных глаз он бы не смог.
Портреты закончились. Зал с пейзажами. Игорь позволил себе вздохнуть с облегчением, но замер на месте, когда услышал сзади, в дальних залах чьи-то шаги. Сглотнул. "Это охранник".
Шаги приближались. Игорь не мог сдвинуться с места, ни вперёд ни назад, его словно парализовало. Он мог лишь смотреть навстречу приближающимся шагам, ждать человека, бродящего здесь на пару с ним. Звук шагов внезапно исчез. Словно человек остановился. Всего в паре залов от него, там, за портретами.
На негнущихся ногах Игорь заковылял по направлению к тому человеку. Никогда ему не было так страшно, но желание оказаться рядом с кем-то живым было сильнее. Скоро всё закончится. Рядом с ним будет человек, тёплый и настоящий, который выведет его наружу, выпустит из этих заколдованных залов с живыми лицами нарисованных людей.
Снова эти взгляды. Равнодушные, любопытные, злобные. Как и в прошлый раз. Нет. Кое-что в них изменилось. Абсолютно за всеми взглядами скрывался смех.
У Игоря заслезились глаза. Всего несколько шагов до зала, в котором остановился человек. Он должен быть там - шаги больше не слышались, а значит он никуда не уходил.
Вот он - зал. Пустое помещение с картинами - натюрмортами и портретами. Человека нет.
"Но как же... Я ведь слышал... шаги..." Холод пробрал до костей. Безумным взглядом Игорь оглядывал пустое помещение, пока...
На стене висел портрет, который молодой человек не заметил раньше. Грубый холст, резкие мазки. Жёсткие черты лица, крупный нос, сжатые губы, искривлённые в слабой усмешке. Рыжие волосы. Усы и бородка.
Глаза. Чёрные и блестящие, выделяющиеся на фоне желтоватых белков с покраснениями в уголках глаз. Радужка, почти сливающаяся со зрачком. Глаза, в которых застыл смех. Безумный хохот. Глаза, которые двигались! Совсем слабо, но они двигались, оглядывая застывшую перед ними фигуру молодого человека. Они становились всё безумнее.
И вместе с глазами оживали губы, складываясь в жестокую усмешку.
И вместе с глазами рыжего мужчины, всё безумнее становились глаза молодого человека.
На следующий день от здания музея отъезжала скорая помощь, навсегда увозившая бледного молодого человека, чьи губы тряслись, а глаза не мигая смотрели в одну точку. Чьи волосы, бывшие ещё вчера почти чёрными, теперь были белее снега.
А сотрудники музея в очередной раз сняли со стены ухмыляющийся портрет и унесли в запасник. Они делали так уже много раз, но временами он непостижимым образом оказывался на стене, смотря на окружающих диким, полным веселья живым взглядом.
Порча на гнездо паукаПредположительно, что из книги Н. Степановой
Из рассказа Бондарчук Е. П.: «В нашем городишке не было возможности выучиться на нужную профессию, и я уехала в другой город. Поступила учиться, устроилась в общежитие. Но там я прожила всего два месяца, так как жить там фактически было невозможно. Уже на второй день у меня украли все мои лучшие вещи, естественно, что никто ничего не нашел. В комнате жили пять человек, и та еда, которую я покупала, съедалась непонятно кем и когда. Не было никакого порядка, в комнате постоянно находились посторонние люди, то есть те, кто приходил к девушкам из нашей комнаты. Дым от сигарет стоял в воздухе столбом, хохот, музыка или ссоры. Все это меня нервировало и мешало готовить домашние задания. По ночам тоже не было никакого покоя. Под окнами свистели парни моим и соседским девушкам.
В общем, когда приехала мама с продуктами и увидела, как я живу, то мы решили, что если я действительно хочу получить образование, то необходимо найти частное жилье или квартиру. Квартиру мы не смогли снять даже за высокую оплату, а вот комнату в частном доме нам удалось найти. Правда, добираться до нее нужно было целый час на электричке, но я была рада и этому, только бы избавиться от постылого общежития.
Комната в частном секторе была недорогая, чистенькая, и хозяйка была опрятная и спокойная бабуся. Вечером она предлагала мне чай, видимо, ей было скучно одной в ее в общем-то не маленьком, в два этажа, доме. За чаем я вежливо отвечала ей на вопросы, и вскоре она узнала, что я единственная дочь обеспеченных родителей.
Отец мой работал управляющим, а мама директором школы. Чтобы угодить заботливой хозяйке, я несколько раз делала генеральную уборку в доме, и надо сказать, делала ее с удовольствием. Мне нравилось мыть деревянные полы, смахивать пыль со старинных комодов, протирать огромные золоченые и серебряные иконы, возле которых всегда горели лампадки из синего и красного стекла. Видно было, что бабушка Дарья — человек истинно верующий, так как я ее часто заставала стоявшей на коленях перед иконами. Икон у нее было так много, что одна стена дома напоминала ковер, сотканный из красивейших икон в серебре и золоте.
Дома меня хотя и баловали, но я с детства понимала, что шуметь нельзя, когда мама проверяет тетради учеников и готовится к завтрашним урокам (она тогда еще была учителем). Обычно в такое время я тихо сидела и играла с куклами или листала книжки с картинками. Это уважение к чужому труду и к тишине с раннего детства осталось в моем характере, поэтому я и старалась не производить шума тогда, когда бабушка Дарья молилась. Все это было ею замечено и по-своему оценено. Постепенно она сильно привязалась ко мне, как к единственному близкому человеку. Шло время, я училась и жила у Дарьи уже три года, и так уж сложилось, что за вечерним чаем я рассказывала ей то, что произошло за день. Вот так она и узнала, что в моей душе родилась первая любовь. Конечно, я не все ей говорила, ведь есть вещи, о которых не скажешь никому. Я не сказала ей, что иногда мой любимый брал ключи от квартиры своего друга и что у меня будет ребенок. Не рассказала я ей и о своем горе, о том, что, узнав о моей беременности, Виктор стал меня избегать. Но мой страдальческий вид не укрылся от внимательных глаз моей хозяйки. Пытаясь в очередной раз вызнать у меня, какова причина моего переживания, и поняв, что я не хочу говорить на эту тему, баба Даша сказала:
— Конечно, кто я тебе такая, не мать ведь родная, чтобы рассказывать мне о своих тайнах, но я же не слепая и вижу, как ты изводишься. Глянь на себя, одни кости и синяки под глазами. Ты бы мне рассказала, я бы, может, чем и помогла, а то ревешь по ночам, думаешь, я не слышу и не вижу. У меня ведь, Лена, кроме тебя, никого нет — всех я пережила. Я к тебе сердцем прикипела. Вот посмотри, я ведь и завещание на тебя написала. Нынче дома-то дорогие, когда нужно будет, продашь мой дом, вот и выручит тебя мое завещание.
Я взяла в руки копию завещания, увидела свою фамилию и имя и расплакалась, больше уже не скрывая своего девичьего горя. Все, что меня мучило, все выплеснула, причитая, как обыкновенная баба.
— Как мне теперь быть с беременностью? Ведь стыдно сказать родителям. Поехала за дипломом, а привезу вместо диплома ребенка. Маму подведу, каково ей будет — директор школы, а у самой в доме Бог знает что творится: дочь ребенка нагуляла!
Выслушав меня, Дарья неожиданно сказала:
— Все ясно... не плачь. Завтра он к тебе придет и замуж позовет. Но только у меня одно условие: жить будете у меня. Не бросай меня, деточка, я к тебе так привыкла. Обещай мне это, моя ягодиночка, и он завтра же придет к тебе.
Я уставилась на бабу Дашу: не тронулась ли от старости — мелькнуло у меня в голове. Ведь только что я ей сказала, что Виктор меня бросил и что через неделю у него свадьба с Берестовой Галей, что он видеть меня не может и даже по щеке последний раз меня ударил, когда я за него цеплялась, не отпускала от себя, умоляя начать все сначала ради ребенка, который у меня скоро будет!
Но баба Дарья уже несла Библию и твердила:
— Клянись, детка, что, пока я не умру, ты не бросишь меня одну помирать, а за это я верну тебе твоего Витьку. Будет у тебя муж и у дитя отец, оставлю я тебе дом, и деньги в Сбербанке, и ценности, которые у меня есть. Всего год подожди, не бросай, я ведь знаю, сколько проживу. Мне ведь на веку 79 лет отмерено. Правда, могла бы я себе вымолить еще пожить годков двадцать, да не хочу коптить небо и святых тревожить своими просьбами, за себя не хочу. Ведь всю жизнь только за чужих просила. Я ведь, детка моя, ведунья, по-нынешнему знахарка, и поэтому все ведаю и много чего могу. Восемь лет я отказываю людям в их просьбах, чтобы подготовить свою душу, да и отдохнуть от той каторжной работы, которую я всю жизнь имела. А тебе помогу. Клянись, детка, на Библии, и он завтра же позовет тебя замуж!
Не могу сказать теперь: то ли убедил меня уверенный тон бабы Дарьи, который вселял в меня желанную надежду, которую я уже совсем потеряла, но я, как за последнюю соломинку, схватилась за старинную Библию обеими руками и стала ее целовать и говорить, что если только Виктор женится на мне, то я бабу Дарью до последнего часа жизни не оставлю!
Потом она умыла меня собственной рукой и вытерла своим подолом. Не знаю, что именно произошло в этот момент, но я стала подобна сомнамбуле. Я двигалась будто во сне, слышала, понимала, видела, но была в чьей-то невидимой воле и власти, было ощущение, что я смотрю на себя откуда-то со стороны: вот я иду вслед за Дарьей вверх по лестнице в комнату, в которой много свечей и икон, вот мне расплетают волосы и они щекочут по голой спине. Я все это чувствую, но мне не стыдно своей наготы, наступило состояние полного покоя и умиротворения.
Тяжелая ладонь на моем затылке подтолкнула меня к зеркалу. Я слышу и разбираю забористые, складные, а иногда и нескладные слова, которые быстрым полушепотом говорит баба Даша. Некоторые слова я помню до сих пор: "Встретьте его ходячего аз и стоячего, душу его вынимайте, кровь из него выливайте, в спину толкайте, все к рабе Божьей Елене провожайте".
Конечно это не точно. Полностью я не вспомню, что приговаривала Дарья за моей спиной. Помню только, что тогда сомлела я так, что не смогла выйти из этой комнаты — не было сил спуститься вниз к себе, и баба Дарья уложила меня там на маленьком старомодном диване.
Утром я была свежа и полна сил, позавтракав, я пошла в институт. Еще подходя к знакомому зданию, я увидела Виктора. Он крутил головой, выискивая меня глазами. Поравнявшись с ним, я остановилась, а Виктор схватил меня за руку и стал говорить, что он понял, что любит только меня и если я его не прощу, то для него все будет кончено, так как он не представляет своей жизни без меня. Он уговорил меня не ходить в этот день в институт, и мы уже к вечеру подали заявление в загс. Я уговорила его, что мы будем жить у бабы Дарьи.
С этого дня наступила новая эра в моей жизни. Я была счастлива. Единственное, что мешало моему счастью,— это тошнота из-за моей беременности.
После регистрации прошел месяц, и моя свекровь (к ней мы заходили примерно два раза в неделю) стала уговаривать нас перейти к ним в квартиру. Доводы ее были разумны: скоро будет ребенок, в квартире всегда горячая вода, не нужно бегать в туалет на улицу, а это значит, что будет меньше вероятности застудить на морозе грудь. Опять же ребенку нужна постоянная температура, а ночью дом остужается, ну и тому подобное. В ответ на ее слова мне нечего было возразить, и выглядел бы мой отказ как явное нежелание жить вместе со свекровью, а это, согласитесь, обидно для нее и для моего мужа. Меня уговаривали все: свекровь, свекр, муж, а я упорно отказывалась. Не могла же я сказать им, что поклялась на Библии жить с чужой для меня женщиной. Этого бы, наверное, никто не понял!
Однажды, придя из института, я застала у себя в доме свекровь. Она сидела на кухне с бабой Дарьей. С ее слов я поняла, что она приехала за моими вещами и за вещами Виктора на грузовике. И действительно, возле дома на улице стояла машина. Баба Дарья позвала меня в комнату и стала яростно шептать, что я должна помнить свою клятву, данную на Библии. Сказала, что из-за меня она нарушила свое обещание Богу девять лет молиться о прощении своих грехов, что она стала клятвоотступницей перед Господом, потому что пожалела меня, а теперь я должна сдержать свое слово.
Меня раздражало то, что говорила Дарья. Муж был при мне, я замужем. Почему я должна ссориться со свекровью из-за какой-то клятвы? Ведь сама-то Дарья тоже слово не сдержала, правда, из-за меня, но не сдержала ведь!
Я сказала бабе Дарье слова, которые, наверное, все-таки не должна была говорить. Я видела, как она схватилась рукой за сердце после моих слов, но я не хотела сдаваться, я уже решила покинуть ее дом. Все, что я ей говорила, было сказано ледяным тоном. Слова я выбирала побольней, чтобы уже раз и навсегда порвать наши с ней отношения:
— С чего ты взяла, старая ведьма, что я должна тебя караулить в этом паучьем гнезде? Меня тошнит от вони в этом поганом доме. Я должна каждый день ездить сюда в электричке, чтобы тебе, королева гребаная, доставлять удовольствие не быть одной. Была бы добрая, то не сидела бы теперь одна. Не рассчитывай на меня, я не собираюсь тебя караулить, ждать, пока ты загнешься. Ты, может, еще десять лет проживешь, а я здесь с ребенком должна жопу на морозе морозить?
Примерно так, а вернее намного резче, я сказала бабе Дарье. Она меня не перебивала, слушала с каким-то ужасом на лице, как будто увидела что-то страшное. Потом она подняла ладони, понесла их к лицу и закрыла себе глаза:
— Боже, душу бессмертную опоганила ради этой неблагодарной.
Сказав это, она враз переменилась. Из мягкой, улыбчивой старушки она перевоплотилась в какую- то твердокаменную. Даже голос ее изменился:
— Ну смотри, я ведь не только жалеть умею, но и наказать могу. Как ты со мной, так и я с тобой!
Сказав так, она повернулась и ушла. Я стала собирать вещи, зашла моя свекровь и стала помогать. Мы сели в машину, никто не вышел нас проводить. Нагруженный грузовик ехал не очень быстро. Мы со свекровкой сидели в кабине. Она достала узелок и стала его развязывать.
— Дарья дала на дорожку,— сказала она.— Давай посмотрим, что там. Обиделась она, наверное, не вышла к нам. Ну ничего, купите с Витей торт, съездите к ней, поговорите, она и помягчает.
Говоря так, свекровь развязывала концы узла на платке, который Дарья дала нам на дорогу. Меня постепенно охватывала смутная тревога. Я не сводила глаз с пальцев свекрови, наблюдая, как она развязывает узелок. Наконец платок развязался, и мы обе вскрикнули. В платке были гнездо и огромный лохматый паук. Ни с того ни с сего машину тряхнуло и закрутило по дороге. Очнулась я в больнице через месяц. Я узнала, что мою свекровь уже похоронили. Ребенка я потеряла. Водитель остался жив. Выписавшись из больницы, я поехала на квартиру к Виктору. За все время он меня ни разу не навестил в больнице. Я находила ему оправдание в том, что он похоронил мать, потерял ребенка и все это не дает ему выйти из депрессии. Возможно, он даже заболел, думала я. Но когда я приехала, то дверь мне открыла Берестова Галя, та, с которой он тогда собирался пожениться, да мы с бабой Дарьей этому помешали.
Вы можете не поверить, но это правда. Я совершенно не имела представления, как попала снова к Дарье. Не помню, как ехала в электричке, не помню, сколько времени стояла возле ворот дома, но все-таки решилась и вошла. Замка на двери не было. На столе лежала записка:
"Я знаю, что ты придешь. Оставляю тебе наследство, все, что обещала. Я всегда держу свое слово. Только раз в жизни не сдержала, да и то из-за тебя, потому что пожалела тебя больше, чем свою бессмертную душу. Ухожу в монастырь. Господь милостлив, и я надеюсь, что за последние месяцы своей жизни замолю свой тяжелый грех. А ты живи и знай, что я в сердцах сделала тебе «на паучье гнездо». Будешь ты бегать по комнатам взад и вперед, как паук по своей сети бегает. В каждой комнате ты будешь находить мое отражение. Оно будет напоминать тебе ту, которая ради тебя не сдержала данное Богу слово. Порча эта будет действовать 25 лет. Ты состаришься здесь, не выходя из дома, а если и выйдешь, то ненадолго. Паук всегда возвращается в свое гнездо и бесконечно бегает по паутине. Жалко, что я не увижу этого и то, как ты потом умрешь в одиночестве в этом паучьем гнезде. Но утешает меня мысль, что ни один мастер не захочет тебе помочь, потому что дорого это может ему стоить. Разве только коронованную найдешь, но таких, как я, очень мало. Прощай и вечно помни мой урок. Дарья в миру".
Прочитав эту записку, я стала перечитывать Дарьино завещание. Потом мне вдруг показалось, что наверху в комнате кто-то есть. То, что дверь была не закрыта, меня не удивило. Дарья всегда говорила, что если она не захочет, то никто в ее дом не войдет. Теперь же, когда я в доме была одна, мне стало жутко и я крикнула:
— Кто там?
И сама не знаю, зачем стала подниматься в верхнюю комнату. Поднявшись, я поняла, что в доме никого нет. Краем глаза я заметила двигающуюся тень, я обернулась и обомлела: мимо меня прошли две Дарьи. Затем я услышала, как меня окликнули из соседней комнаты, пошла туда, но и там было пусто. Неожиданно от стены с иконами поднялись с колен две Дарьи и прошли мимо меня. Это продолжалось не менее часа.
Я бегала по комнатам вверх и вниз и везде натыкалась на ее двойников. Почему я не ушла? Я подходила к двери, но выйти не могла — меня тут же звали из какой-нибудь комнаты, я спешила на зов и вновь видела проходивших мимо меня молчаливых двойников Дарьи!
Только лишь тогда, когда у меня совершенно не оставалось еды, я могла выйти за покупкой продуктов. Как будто кто-то знал о моих нуждах. Тогда я, взяв деньги из сундука, шла в магазин и, купив продукты, чуть ли не бегом возвращалась назад. Я действительно стала подобна пауку. Бегала по этажам до изнеможения, затем падала и засыпала. Исключением были только дни больших церковных праздников. Это я поняла в день Пасхи. Я лежала спокойно, меня никто не тревожил. То, что это день Пасхи, я узнала, придя в магазин за хлебом. Там продавали выпеченные куличи и яички, да и по разговорам было ясно. И в день Троицы я также отдыхала, мысли были четкими, ясными, как когда-то.
Что, если я поеду в церковь сейчас же, пока меня отпустили чары Дарьи? Может, вымолю себе там помощь Бога", — впервые подумала я.
В церкви я стояла у иконы Спасителя, когда ко мне подошла женщина и сказала:
— Господь мне указал на тебя. Ты услышана. Пока ты не должна возвращаться домой, иначе сеть из паутины не отпустит тебя еще много лет. Три дня Троицы буду по тебе читать, а ты поживи при храме. Я договорюсь об этом с настоятелем церкви. Будешь убирать, молиться, но только не выходи три дня, и тогда прекратится твоя мука.
Три дня я жила при церкви и в последний день в толпе молящихся увидела двух совершенно одинаковых женщин. Видела я их тогда в последний раз.
Я вернулась к родителям, у меня все хорошо. Познакомилась с хорошим человеком и вышла замуж. Родилась дочь, и я ее назвала Наташей, в честь той, которая помогла мне выпутаться из паучьей сети.
Мой рассказ искренен и верен. Написала я его для книги Натальи Ивановны. Пусть она учит своих учеников на примере из моей жизни. Единственно, что я поменяла в своем рассказе, — это фамилии и имена».
Загадочный экспедиторВ 1997 году Дмитрий Иванович работал дальнобойщиком в одном из частных автопарков. Платили за работу очень хорошо, фуры всегда ездили с охраной, поэтому фирма бралась за перевозку любого, даже очень дорого груза.
Но в тот необычный день, когда Дмитрию (будем дальше звать его так) надо было забирать машину с загрузки, чтобы гнать ее с Новосибирска в Москву, ему объявили, что поедет он без сопровождения охраны: мол, его груз не особо-то ценный, и охрану перекинули на другой объект. Дмитрий стал возмущаться – даже этот груз тянул на несколько тыщ баксов, а в лихие девяностые этого было достаточно, чтоб сгинуть на трассе от рук каких-нибудь отморозков.
Менеджеры пошли на попятную, сказав, что с ним в кабине поедет один охранник – мол, и одного более чем достаточно. Охранником оказался мрачного вида мужчина, исполняющий почему-то и функции экспедитора.
Вскоре они отправились в путь, и приключения не заставили себя долго ждать. Через несколько часов после отъезда на трассу из-за поворота вылетела черная тонированная машина без номеров. Нагнала фуру, поморгала фарами, а из окна показалась рука с пистолетом, приказывая прижаться к обочине.
Дмитрий растолкал дремавшего охранника-экспедитора и сообщил ему, что, похоже, они с ним «попали». Экспедитор, зевнув, невозмутимо посоветовал прибавить газу.
- Так а толку? Догонят же все равно! – сказал Дмитрий, но скорости прибавил.
- Не догонят, – невозмутимо ответил охранник, - У них водитель не выспался, видишь, засыпает на ходу, – Точно, засыпает… - голос напарника неожиданно стал тише.
Неожиданно машина преследователей, странно вильнув, вылетела с трассы на поле и на огромной скорости врезалась в огромный стог соломы. Притормозив и увидев, что никто из бандюг серьезно не пострадал (они вылезли из машины и яростно пинали ее ногами), напарники продолжили путь.
Следующая странность произошла часов через шесть, когда они остановились на ночлег на дальнобойном «пятачке». Сообразив нехитрый ужин, перекусили, и вдруг напарник говорит, что сходит, проверит пломбы на грузе. Когда он ушел, Дмитрий заподозрил неладное и на всякий пожарный спрятал под подушкой монтировку. Мало ли, вдруг экспедитор «засланный казачок»? Однако тот почти сразу же вернулся и спокойным голосом сообщил, что пломбы в норме. И еще посоветовал Дмитрию убрать монтировку из-под подушки, поскольку он действительно проверял пломбы.
Но на этом ночь не закончилась. Через несколько часов Дмитрия и его напарника разбудил монотонный стук в кабину. Открыв дверь, Дмитрий увидел очень странную и в то же время смешную картину: вокруг фуры хаотично бегало около десятка братков, и все время звали какого-то Веню. Одиннадцатый - похоже, тот самый Веня - стоял лицом к грузовику и методично бился головой об кабину. Увидев Дмитрия, он взмолился, чтоб он показали им и его пацанам, где их машины, поскольку они «всю ночь вокруг фуры бегают, найти не могут». К слову сказать, три здоровенных джипа стояли неподалеку, но ребята, несмотря на то, что Дмитрий усиленно им их показывал, в упор не видели свои машины. Тут из фуры вылез экспедитор подошел к Вене, хлопнул его по плечу и говорит Дмитрию: «Покажи ему еще раз». Только после этого тот смог увидать свой вожделенный автомобиль. Та же процедура была проделана с каждым из братков. На радостях счастливого освобождения, Веня отписал Дмитрию «вольную» по всей трассе.
…Когда они двинулись в дальнейший путь, Дмитрий попытался выпытать у молчаливого напарника, как он это сделал. Но тот был немногословен и отвечал фразами, весь смысл которых сводился к тому что «я ничего такого не сделал, это они перетрудились, устали, а может и наркота виновата».
До Московской области доехали, практически не общаясь. Дмитрию надоела пытаться разговорить экспедитора, а тот всю дорогу читал какую-то художественную книгу.
Решили в Подмосковье зайти в придорожное кафе, где на них наехали еще раз. Дмитрий не заметил приближающихся трех парней в спортивных костюмах, поскольку сидел к ним спиной, но догадался, что опять случилось какая-то неприятность. Напарник, сидевший напротив, сразу стал прожигать вошедших взглядом, задержав на одном взгляд дольше, чем на других.
Подойдя, парни без предисловий начали выяснять у «водилы», что он везет. Дмитрий ответил, что металлолом (так, по крайней мере, было написано в накладной). Один из бандитов сообщил, что дорога платная, и затребовал тысячу баксов. Предъявленную «вольную» он вырвал из рук Дмитрия и просто порвал. Его двум напарникам это не понравилось и они стали ним спорить, объясняя, что это «не по понятиям». Первый в ответ вытащил пистолет и пальнул в воздух. Те тоже повынимали пистолеты, и началась дикая драка со стрельбой и бросанием мебели, которая была прервана неожиданно быстро приехавшим нарядом милиции в сопровождении ОМОНа. Удивительно, но у Дмитрия и экспедитора даже не записали в протокол ни паспортные данные, ни номер машины. Просто проверили документы и отпустили на все четыре стороны.
До конечной точки в Москве добрались без приключений. А спустя несколько дней Дмитрий узнал, что вез никакой не металлолом, а лом чистого серебра, общей стоимостью в полмиллиона долларов. Как позже говорил сам участник этой истории, он многократно прокручивал перед глазами события той странной поездки и представлял себе ужасный исход событий, если бы те, с кем они повстречались, реально знали, что они везут.
Своего таинственного напарника Дмитрий больше никогда не видел. И самое странное, лишь на следующие сутки после рейса он понял, что за весь путь ему так и не пришло в голову спросить, как же его зовут.
На постой Когда мой дед еще в шестидесятые работал геофизиком, произошла с ним одна страшная история, связанная, как позже оказалось, с ведьмой. Пересказывал он ее, все время повторяя, что тогда лишь чудом осталось жив.
По роду своей деятельности дедушке приходилось много ездить, проводить геологоразведку местности. Как правило, это были богом забытые места, но иногда судьба могла смилостивиться и послать куда-нибудь возле населенного пункта. Соответственно, там можно было жить уже не в полевых условиях, поселишься у местного, с харчами опять же полегче.
Так его как-то раз занесло в деревушку в ненецкой области. Вроде они тогда нефть искали. Получилось, что приехал дед прямо из дома на день раньше, чем остальная бригада со всей аппаратурой. Вот и решил он остановиться пока в одном из домиков, благо их было несколько. Подошел, не долго думая, к первому, постучал, открыла бабушка, божий одуванчик, еле ходит. Дед так и так, пусти, мол, хозяйка на постой. Деньгами заплачу.
— Да будет, какие деньги, так заходи, места много. Голодный небось?
— Есть немного.
— Ну проходи.
Старушка представилась Агафьей, про себя особо не рассказывала, но вот деда расспрашивала про все – откуда, зачем приехал, с кем тут знаком? Он отвечает ей, а сам ест, говорил, такой вкусноты в жизни не пробовал, хотя угощенья все простые, разносолы домашние. Набил брюхо, чувствует, носом клевать стал, бабка это заметила, стала стелить ему прямо на печи.
— Ты полезай. Ночи холодные, а там не озябнешь.
— А вы как же?
— Ты на меня не смотри, я туда даже не залезу. Я вот тут, на лавке подле нее и сплю. И так тепло.
Дед залез наверх, так мягко ему было, хорошо, что минуты не прошло – заснул. Только хорошего сна не получилось, всю ночь кошмары мучили, постоянно будто за горло кто пытался схватить. Проснулся, а сам не может понять, где находится – вокруг темно, ни зги не видно. Дышать все труднее, руки-ноги не слушаются, язык заплетается. Пытался бабку эту звать, да никто не отзывается. Чувствует дедушка мой, что еще немного и богу душу отдаст, стал интуитивно молитву какую помнил нашептывать.
Сам атеист был, вернее, тогда все ими были или должны были быть. Но повезло, что мама его женщина верующая выросла, кое-какая память от нее в голове и осталась. Шепчет он молитву, вдруг видит, свет вдалеке. Стал ватными конечностями к нему карабкаться, а сам говорить не перестает. А потом… с печи упал. Вместо света – окно с луной на небе, обернулся – позади бабка стоит с кочергой – лицо злющее, сама наступает на деда.
Он в чем был – выбежал, да пустился по дороге прочь от деревни. Наверное, пару километров так отмотал, потом остановился, рассуждает – куда бежит? Все равно с работы парни сюда же приедут сегодня. Зашагал обратно к домам. Подошел ближе – около домика старухи вещи его разбросаны. Подобрал он все, оделся, так на улице рассвета и дождался.
А как солнце взошло, повстречался он с одним местным. Закурили, разговорились, рассказал ему дед страшную историю, что ночью с ним приключилась. А собеседник ему говорит:
— В рубашке ты родился. Угораздило же тебя в дом к ведьме постучаться.
— К какой ведьме?
— К такой. Ведьма эта Агафья. У нас с ней уговор – она местных не трогает, мы ее. Так и живем. Но с пришлыми уж делает, что хочет. Может и не случайно ты именно к ней постучал.
Ближе к обеду подъехала бригада, которая остановилась сразу же возле домика страшной ведьмы. На их счастье, встретил их дедушка, а не бабка Агафья
Источник:
интернет
Глаза с портрета (Прочитано 2244 раз)