Истории из моего детства

[серебро]

11

Вначале вводные данные.

Итак, я школьник 10-го класса. В мою родную деревеньку в центральном Казахстане приехал из Караганды мой двоюродный младший брат погостить. Назовем его Лехой. Типичный такой городской щегол довольно состоятельных родителей по тогдашним деревенским меркам. На тот момент учился он классе в пятом. И был у меня одноклассник, по совместительству лучший друг — Николай. Назовем его Коляном (деревня же). Не курил, не пил (к слову, сейчас так же), и на тот момент, перенервничав, слегка заикался, так как в детстве усилием воли самостоятельно без всяких логопедов избавился от этой напасти, и лишь изредка эта ерунда у него прорывалась наружу.

Ну и еще пару слов про меня — класса с четвертого стало у меня сильно портиться зрение и к моменту описываемых событий остановилось ровно на отметке «-4». Кто подобным страдает сам, тот знает, что в таком случае без очков обойтись очень затруднительно, а с наступлением сумерек не видно вообще ни хрена. Я же по дурости и стеснительности очков не носил, хотя валялись дома, ну и линзы стал носить только в 11-м классе, отчего периодически по вечерам попадал во всяческие щекотливые ситуации, когда, молча поздоровавшись с кем-то в свете луны, уходил дальше в недоумении — а с кем же, собственно, здоровался-то?..

Теперь сама история.

Лето. Июль. На третий день пребывания в гостях Леха ближе к вечеру заскучал, и мы с Коляном взяли его на вечернюю гулянку. Как и следовало ожидать, гулянка закончилась пивом. Пили, вопреки деревенским традициям, не так уж и много. Честно признаюсь, выпил я тогда две бутылки пива. Погуляв, подышав свежим воздухом, покадрив девчоночек, мы направились домой. Время было что-то около часа ночи.

Жили мы с Коляном на соседних параллельных улицах, оттого решили, что пойдем через его дом, там распрощаемся, и с Лехой уже пойдем сами. Шли без приключений, но тут, откуда ни возьмись, промелькнула у нас идея срезать путь через пустырь. Ранее, при советах, это был вроде как административный центр поселка, потом все развалили милые сердцу либералы, и к тому моменту бывший центр представлял собой по сути большой пустырь, бурно заросший кленом и древесной полынью высотой по грудь, перемежающийся редкими тропинками и развалинами котельной, сельхозмага и прочего народного достояния.

Сказано — сделано. Мне так вообще после пива хоть пешком в Караганду. При этом справедливости ради надо отметить — был я навеселе, но не пьян (с двух бутылок пива типичного деревенского десятиклассника вообще можно пускать за руль троллейбуса, и все будет в порядке, ибо к этому времени стойкость к алкоголю уже вырабатывается). Пацаны не пили вовсе, так как Колян вообще не пил, а Леха был мелкий еще.

В общем, свернули мы с асфальтированной дороги и углубились в пустырь. Я увлеченно что-то рассказывал идущему впереди меня Коляну, Леха чуть поодаль позади поддакивал и переспрашивал постоянно что-то. Диалог клеился. Мы прошли метров сто после поворота, и теперь необходимо было с более-менее накатанной грунтовой дороги свернуть налево и идти в зарослях полыни метров 80-100 по узкой тропинке. То есть днем люди ходили там (не мы одни такие), поэтому тропинка не зарастала. Правда, идти по ней можно было только «гуськом» друг за другом.

Подходя к этому повороту на тропинку, я, продолжая увлеченно вешать лапшу на уши своим попутчикам, обратил внимание на какое-то странное «сооружение» в виде толстого «столба» метра три высотой. Раньше этой штуки здесь определенно не было. Но был я под пивом, рассказывал пацанам истории, зрение — если кто забыл — минус четыре, оттого мысль о чем-то иррациональном мелькнула и тут же погасла. Стоял столб метрах в трех-четырех от того места, где мы поворачивали на узкую тропку.

Колян свернул на тропинку, я за ним, за мной Леха. Идем гуськом. Я продолжаю что-то рассказывать, но вдруг понимаю, что что-то становится не так. Оба моих собеседника вдруг замолчали, словно воды в рот набрали. Правильнее даже сказать — заткнулись. Настолько резко и неожиданно это произошло.

Я, поняв, что мои истории больше никто не слушает, пару раз окликнул Коляна (он впереди, где-то в метре от меня). В ответ тишина. Идем. Странно. Спрашиваю еще раз. Молчит. Быстро идет.

«Окей, пацаны, вы че-то тупите», — подумал я и сделал пару крупных шагов к Коляну. Догнал его, хотел вроде как положить руку на плечо, что ли, в общем, привлечь к себе внимание. Однако в этот момент две руки, словно клещи, вцепились в мои собственные плечи. Это был Леха. Одним рывком он оттянул меня назад, извернулся словно кошка и буквально впечатался между мной и Коляном. И все это МОЛЧА. Я оказался идущим последним.

Ничего не понял, разозлился. Попытался слегка «наехать» на братишку за неадекват, однако не успел. Колян впереди сорвался на легкий бег и молча побежал по тропинке вперед. Леха за ним. Мне ничего не оставалось, кроме как принять принцип стада в этой идиотской ситуации и бежать за ними. Тропинка была относительно ровной, упасть я не боялся, хотя и со своим зрением не видел ни черта под ногами. И вот тут в моем мозгу наконец-то зародилась мысль о том, что, видимо, что-то случилось. И я заткнулся и побежал. Бежали быстро, как не убились по дороге, не знаю. Добежали до дома Коляна (его дом был, по большому счету, на окраине пустыря, весь бег занял у нас метров 400).

Только здесь, забежав к нему во двор и встав под свет горящей уличной лампы, Колян злобно (именно злобно) повернулся ко мне и, заикаясь, буквально прошипел: «Ты че, е…н, не видел, что ли? Почему не заткнулся?». Я опешил. Посмотрел на Леху, а на нем лица нет. Белый как мел, я в первый раз в жизни видел, чтобы люди были такого цвета, и глаза — реально по пять копеек. Дальше абзац со слов Коляна в тот вечер.

«Мы идем, ты че-то трындишь, тут к тропинке подходим, я смотрю — п…ц, возле поворота прямо рядом с тропинкой мужик стоит ТРИ МЕТРА РОСТОМ (в этот момент он подпрыгнул и чиркнул рукой по стене дома, чтобы примерно указать рост). Я увидел, думаю, назад, а ты прешь сзади, как танк, не повернуться. Я и свернул на тропинку. А этот мужик ПОВЕРНУЛ БАШКУ В НАШУ СТОРОНУ и ПОШЕЛ ЗА НАМИ ПОЧТИ ВПЛОТНУЮ. Я обернулся, а он прямо за Лехой идет, чуть не в три раза выше него, я больше назад не смотрел, только понял, что Леха через тебя перепрыгнул. И мы дальше побежали».

Естественно, все это перемежалось отборным матом, который Коляну, в принципе, не свойственен был, плюс заикание его вернулось во всей красе. Лехин вид подтверждал его слова, особенно в том моменте, когда, по рассказу, нечто пошло сразу за ним. Мне показалось, что он сейчас в обморок упадет.

Постояли. Курить тогда не курили. Леха вообще щеглом был. Постояли, поохали, обсудили, поофигевали. И разошлись. Дошли мы с Лехой до дома быстро и без происшествий.

На следующий день за Лехой приехали и с самого утра забрали в город. С Коляном мы не виделись дня три — приболел я, кажется, или что-то вроде того. Телефонов мобильных с интернет-мессенджерами у нас не было, и в общем и целом вышло так, что не обсудили мы этот момент на следующий день. И через неделю. И через месяц. Хоть это и выглядит удивительно, но не общались мы больше по поводу того происшествия.

Эта история имеет продолжение.

Прошло время, года три, поступил я в университет в Караганде, выросли мы вроде как все, и когда столкнулись все втроем в одном месте, решил я еще разок освежить в памяти события той ночи. Однако прикол оказался в том, что оба они НЕ ПОМНИЛИ события на том пустыре, а только вечер до этого момента и следующий день. Все. То, каким путем мы возвращались домой, оба также сказать не смогли.

Сперва я подумал было, что оба они меня разыграли в тот момент. Однако пацаны обиделись на меня в ответ, мол, чего ты ересь городишь, не было такого никогда. И, поверьте, более идиотского людского поведения, чем в ту ночь, я не видел. Вернувшееся заикание Коляна, Леха, тогда белый как мел, убедили меня в том, что все это не розыгрыш. Да и потом, вся соль в розыгрыше была бы именно в последующем раскрытии розыгрыша и высмеивании моего поведения.

Есть мнение, что мозг автоматически затирает наиболее тяжкие и иррациональные воспоминания. Возможно, это то, что произошло с ними. А может, оно стерло память им обоим, то есть только тем, кто его видел и разглядел. Я неоднократно потом пытался воззвать к их совести и заставить поковыряться в своей памяти. Но это было бесполезно. Они знают эту историю только с моих слов. А я же твердо уверен, что тогда мы встретили какую-то определенно потустороннюю хрень, забредшую к нам в деревню. Может, йети какой-нибудь степной, кто теперь разберет.

* * *

В моем детстве творилась в нашем доме различная потусторонняя хренотень, которую видел в основном лишь я. Мне постоянно снились кошмары. Мучили просто неимоверно. Нет, я не бился в истерике по ночам, но просыпался, задыхаясь, в диком ужасе.

Основной сюжет был таков, что во сне у меня было две мамы. Была одна добрая, настоящая, и ее двойник, внешняя копия, но сущее зло. Это знал только я. Почти в каждом кошмаре обеих моих мам видели другие люди и не понимали, что их две. Об этом знал только я, но меня не слушали и всегда норовили оставить с этой тварью наедине. Она же в каждом из кошмаров, насколько я помню, подбиралась ко мне все ближе. Один из последних самых моих диких кошмаров с этим персонажем был такой: я лежу в кровати в своей комнате. Типа лег спать. Штора в комнату задернута, двери нет. В прихожей горит свет. Моя мама и эта  божье создание  разговаривают друг с другом, и тут я понимаю, что мама объясняет  целый коллектив редисок , как мне надо петь колыбельную, чтобы я быстрее уснул. Я уже в ужасе. Ведь даже мама (!) не понимает, что это чудовище хочет меня сожрать. Отдергивается штора. Я вижу обеих мам, вернее маму и  божье создание . Мама дает ей последние указания, а  божье создание  кивает головой и говорит, мол, хорошо-хорошо, мне все понятно, он такой милый у вас… Голос у  целый коллектив редисок  такой же, как у матери. Штора задергивается.  божье создание  заходит, смотрит на меня и ехидно ухмыляется. Она понимает, что я знаю, и понимает, что никто другой не в курсе, кто она такая. Я понял, что это все. Хочу закричать, но не могу.  божье создание  вдруг прижимается спиной к стенке и, не отрывая спины от стены, буквально прилипнув к ней, пробирается ближе и тянет свою левую руку ко мне. Она улыбается и вдруг резко и широко открывает рот, смотрит мне в глаза. Боже, как я орал во сне… Я проснулся не сразу, только на излете своего крика во сне, когда в легких уже не хватало воздуха. Проснулся я с открытым ртом, как будто орал во сне, который свела судорога. Закрыть не сразу удалось. Постель от пота можно было выжимать.

Такие сны в различных вариациях повторялись очень часто. Уже много позже, став взрослым (родители к тому моменту развелись) я узнал, что двойники часто снятся, если на людей наведена порча или сглаз, или хрен знает что. Тут все покрыто мраком, от меня почему-то все скрывали (а сейчас уже и нет интереса выяснять), что порча на маму действительно была, причем вроде по всем правилам (включая могильную землю и прочие атрибуты). Вроде как нашли даже человека и исполнителя. Бог им судья, как говорится. Также уже много позже я узнал, что подобные сны несколько раз снились и маме. В этом случае папы было двое. Она пряталась от него одна в темном доме, во сне понимая, что это не он, уже не он. А под окнами снаружи ходил папа с топором, периодически дергал за ручку закрытой двери, стучал и заглядывал в окна и сальным голосом приговаривал: «Зоя, ты где? Ты где, Зоюшка? Выходи, я расскажу тебе что-то. Я так тебя люблю…»

Ну вот, в общем, такая жесть. Даже сейчас при воспоминаниях мурашки…

* * *

С четырех-пяти лет я не ходил в детский сад. Уже тогда был «совой» и не любил эти дурацкие скопления народа. Маме надоело бороться с ежеутренними истериками (ничего не помогало, я готов был идти в этом вопросе до конца) и в наказание оставила меня дома одного на весь день, выкрутив пробки на счетчике и перекрыв газ. Аттракцион неслыханного хладнокровия. Что характерно, уже тогда я понимал, что можно все ввернуть на место, но послушно играл свою роль. Разумный пацан был, в общем.

Первый день в одиночестве я провел на ура, и мама сдалась, позволив мне быть дома одному и дожидаться прихода родителей с работы (уже с электричеством и газом). Так я стал каждый день до обеда находиться дома один. И стал замечать странности. Шорохи, скрипы. Меня почему-то пугал телевизор. Я видел несколько кошмаров про то, как телевизор начинает включаться сам по себе, и только когда я был дома один. Наяву я вроде как чувствовал от него угрозу, но все было в пределах нормы. Каждое утро я нажимал кнопку включения, выбирал канал. И постепенно мы с ним «подружились». Он работал всегда без перерыва. В одно утро, щелкая каналы, я понял, что слышу что-то, кроме телевизора. Прислушавшись, я понял — это был храп. Обыкновенный, довольно сильный храп спящего человека. Он доносился из тупиковой комнаты, где была спальня родителей. Думаю, понятно, что дома никого не было.

Поняв, что дело дрянь, я прибавил звук на ТВ и плавненько, стараясь не делать резких движений, вышел из зала и ушел в к себе в комнату. Дождался родителей там. Естественно, никому ничего не говорил. Я был умный мальчик, мне не хотелось выслушивать тирады про то, что «тебе показалось», либо идти в детский сад. А может, действительно показалось…

Храп повторился через день или два. Было, наверно, около 10 часов утра. Мой спасительный телевизор работал в фоновом режиме. Храп начался почти сразу, как только я проснулся. Испытывая страх, я, все же решил докопаться до истины. Ползком, вжавшись в стенку, я приполз ко входу в комнату. Людей в комнате не было, храп был смачный, громкий и страшный. Окно спальни выходило в пристройку, оттого в комнате всегда был полумрак, я же словно в фильме ужасов попытался одним глазом заглянуть в темное помещение спальни через входной косяк. Храп вдруг резко оборвался и перешел на рычание и причмокивание — его обладатель мгновенно понял, что я смотрю на него. Я с диким воем (не сдержался) пролетел к себе в комнату, по пути крутанув ручку громкости на телевизоре. В комнате стоял магнитофон («Романтик-311 Стерео» — крутая по тем временам вещь), я врубил бобины на всю, зажал уши руками и сидел так до прихода мамы, от страха не меняя своего положения и не открывая глаз, только на ощупь переставляя бобины на новый круг. По приходу мама подумала, что я просто слушал громко музыку. С тех пор, если я слышал этот храп, я просто уходил в свою комнату сразу же и не смел и носа оттуда выказать. Представив подобную ситуацию сейчас, я могу сказать, что был бы в истерике и, выбив окно, выбрался бы наружу. Тогда же я просто терпеливо прятался в дальнему углу закрытого мамой снаружи дома.

Примерно через полгода после описанных событий мы завтракали с мамой утром в зале, пили кофе, когда она вдруг прислушалась и, не подумав, выпалила: «А кто храпит?». Видимо, мои глаза готовы были повылазить из орбит, потому что, глянув на меня, она тут же добавила: «А, нет, показалось». Я знал, что не показалось. Тем более, что мама под каким-то предлогом быстро собрала меня на улицу гулять.

* * *

Батя заимел себе электронные наручные часы «Монтана». Шестнадцать мелодий. Также новомодная по тем временам вещь. Спустя неделю часы бесследно пропали. Я же стал слышать разные мелодии этих часов в разных местах дома. Ну а спустя еще недельку это периодически стали слышать и домашние. История с этими часами продлилась еще лет восемь — то есть нечто продолжало играться с электроникой не то в глубине стен, не то под полом (в разных комнатах). Загадка, как столько прожила батарейка, но, видимо, часы играли и с севшей батареей.

* * *

Я совсем мелкий, буквально года три-четыре. По ночам спал очень плохо. В очередной раз проснувшись глубокой ночью, я вылез из постели и уселся перед приоткрытой дверью в ванную комнату. Там всегда горел свет, его не выключали. В узкой полоске света лежала, видимо, не убранная с вечера детская книга про доктора Айболита в мягком переплете. Я ночью уселся в полоску света и уставился на книгу. Она «заерзала» на месте, страницы стали перелистываться сами собой. Животные на картинках ожили, стали ходить. Айболит делал всем уколы, а потом животные стали смотреть на меня. Я радовался: «Мультики, мультики». О нереальности происходящего не задумывался в силу мелкого возраста. Как ушел спать, не помню точно, вроде после того как все животины на страницах получили уколы и уставились на меня.

* * *

Мне лет шесть. Спать не могу. Часы в прихожей отщелкнули полночь. Я, малолетний дурак, думаю: «Надо хлопнуть три раза в ладоши». Вытаскиваю руки из-под одеяла. Один хлопок. Второй. Третий.

Тишина на мгновение, потом кто-то хлопнул у меня над ухом. Потом еще раз. Вдруг десятки хлопков над головой, над ушами, по всей комнате. Я в страхе накрылся одеялом с головой и моментально понял, что нельзя делать ночью в нашем доме. Утром, как всегда, осмелев, поинтересовался у родителей — никто ничего не слышал.

* * *

Зима. Я уже школьник младших классов. Сплю с мамой в одной постели на диване. Лежим валетом. Я, как всегда, не могу уснуть. Дома ремонт, занавески над окном нет. Смотрю в окно, там полная луна (светло очень) и идет снег. В этот момент что-то, кажется, мелькает на дальнем плане. Я пытаюсь разглядеть, что же там такое (тогда зрение еще было 100%), смотрю поверх домов, на окраину поселка, на окружающую степь...

В полной тишине прямо перед окном резко вылетает ВЕДЬМА (!) и, словно дернув ручник, зависает перед окном, уставившись на меня злобным взглядом. Мы смотрим мгновение друг на друга, я успеваю ее разглядеть. Всклокоченная стрижка до плеч, одета в грязные лохмотья, на одежде есть обрезки каких-то веревок, которые физически очень правильно покачнулись, когда она резко «затормозила» перед окном. Нос острый, лет сорок. Глаза жуткие. На метле (!). Черенок ровный, сама метла жиденькая — если ее и используют, то точно только в качестве летного средства. Ведьма уставилась на меня через окно, прищурилась и приоткрыла рот, точно сказать что-то хотела.

Я сквозь слезы промычал что-то вроде «муааа», что, по-видимому, означало «мама», подскочил на диване, переметнулся на мамину сторону и забился буквально под нее, под ее правую руку, между спинкой дивана и ней. Мама проснулась, сквозь сон возмутилась, мол, что за поведение такое. Я же не смел больше ничего говорить и притворился спящим. Так и уснули.

Эта история произошла уже в сознательном возрасте (2-й или 3-й класс). После нее я, кажется, не менее пяти лет не мог смотреть ночью в окна (дико боялся при одной мысли только об этом). О том, что это было, думал достаточно много. Сейчас допускаю, что последние четыре истории могут являться дикими галлюцинациями, особенно про ведьму. Но даже факт таких галлюцинаций в детстве настораживает — причины-то должны быть, чтобы воспаленный детский мозг такое на-гора выдавал.

Ну вот такие истории. Возможно, на бумаге не очень страшны, но в реальности — жуть.

[серебро]

Мне тогда было лет девять. Мы семьёй собрались поехать в гости к сестре матери, к моей тете. И мать пошла на почту отправить тете телеграмму, во сколько мы приезжаем и какой номер вагона. Я пошёл вместе с ней, но в здание почты заходить не стал, а остался на улице. Было лето, и мне не хотелось торчать в душном здании.

Я прогуливался недалеко от входа в почту. Людей на улице практически не было, несмотря на то, что рядом была автобусная остановка. Тут моё внимание привлек странный мужик. Он стоял на углу дома, в котором располагалась почта, и неотрывно смотрел на меня. Вроде бы с виду обычный мужик, но взгляд... он был нечеловеческий, глаза горели каким-то безумством. Мне стало неуютно. Мужик, тем не менее, стоял и не совершал никаких движений.

Вдруг, откуда ни возьмись, появилась бабка. Она шаркала по тротуару, опираясь на клюку. Доковыляв до угла дома и поравнявшись с мужиком, она остановилась, и они начали разговаривать и поглядывать на меня. Я ощутил тревогу и отвернулся. Секунд через десять я почувствовал, как моей ноги что-то коснулось. Я обернулся — передо мной стояла та самая бабка, тыча клюкой мне в ногу. Тогда я об этом не задумался, но потом у меня возникла мысль — а как она так быстро дошла от угла дома до меня?

Старуха сказала:

— Позвони в скорую, скажи, тут человек с ума сошёл.

И кивнула на мужика. Тот смотрел на нас.

Я ответил:

— Сейчас.

Сам же решил зайти в здание почты, испугавшись всего происходящего.

Бабка, увидев, что я иду в почту, крикнула:

— Вон же телефон! — и кивнула на телефон-автомат, который был на углу дома... там, где стоял мужик.

Я сказал:

— Я из почты позвоню.

Матери я ничего не сказал — да и что тут скажешь?..

Когда мы вышли на улицу, на углу дома уже никого не было.

... Через какое-то время после этой истории у меня заболела левая нога, в которую старуха ткнула клюкой в области паха, как будто ногу вывернули. Помню, что лежал в постели, и больше ничего.

Спустя много лет я как-то спросил у матери, что у меня было тогда с ногой. Она ответила, что не помнит такого.

[серебро]

Это будет долгая история. Происходила она со мной на протяжении более десяти лет и косвенно происходит до сих пор. Рассказ я постараюсь выстроить более-менее хронологически, но, тем не менее, буду перемежать чужие рассказы с тем, что видел сам лично.

Сам я из небольшого городка в Нижегородской области. Да, история не деревенская, но в данном случае это неважно. У города есть одноэтажный придаток, вроде как та же деревня, и действо завязалось именно там. Моя мама как раз выросла в этом деревенском пригороде, и начало этой истории исходит из рассказов о её молодости там.

На улице, где жила моя мама — точнее, на улице, ей перпендикулярной, но совсем рядом — жила одна бабка. В сущности, в то время её бабкой назвать было нельзя, это скорее была тётка. Но только все знали, что с этой тёткой что-то нечисто. Моя бабушка по материнской линии рассказывала, что с этой тёткой боялись разговаривать, потому как нрав у неё был ну очень уж крутой, да и плюс репутация соответствующая. Бабушка говорила, что какая-то соседка повздорила с ней в бане (из водопровода там до сей поры лишь колонки на улицах — ванн нет, а кто без своей бани или водопровода ходили, те в общую городскую), и та ведьма сказала ей, мол, умрёшь ты ровно через две недели. Так и случилось. Эта соседка заболела и резко стала чахнуть, пока как раз через две недели не отдала Богу душу. Этого я не видел и пересказываю со слов бабушки, но есть кое-что, что я застал и видел лично. Один мужик при семье и троих детях однажды случайно машиной своротил лавку у её забора и сам забор повалил. Ну, в общем-то, дело житейское, да та тётка его матом давай крыть, а мужик тоже в ответ возбухнул. В общем, разругались они очень мощно.

Меня отправляли к бабушке туда на лето вместо всяких лагерей, и я хорошо помню метаморфозы семьи этого мужика, хоть и не сильно много лет мне было. В один год семья была нормальной и справной, но когда я приехал на следующий год, я этих товарищей даже не признал сперва. В общем, мужик впал в лютый алкоголизм и прирезал свою жену. Старший сын был уже совершеннолетним, и двое остальных — парень моих лет и совсем маленькая дочка — остались под его попечением, да только сам он то ли наркоманом стал, то ли в криминал какой подался, и эти двое малых остались сами по себе. Короче, семья его, что в один год была вполне обычной, вдруг растрескалась по швам, и, приехав на следующий год, я застал только двоих малолетних голодранцев. Что я заметил — паренек, мой ровесник, серьёзно тронулся умом. Поскольку мы были вроде как знакомы, он как-то затащил меня к себе в остатки дома и как бы играючи начал какой-то иглой зашивать себе рот. Ну не прямо до конца зашил, конечно, но пару стяжков сделал точно. Я был в полнейшем шоке. Бабушка мне строго-настрого запретила ещё до этого случая с ними разговаривать, но мне-то что?..

А на третий год их и не стало вовсе. То ли забрал кто в попечение, то ли сами куда-то уехали. Бабушка также говорила, что порчу та тётка наводит через иглы. Помню связанный с этим случай, меня поразивший. Проснувшись утром, я увидел, что в доме переполох — ну не прямо паника, но какая-то суета напряжённая. Бабушка то вбегала в дом, то выбегала, мама вообще в истерике была. Бабушка мне сказала, мол, ни в коем случае не подходи и не трогай калитку, вот ни в коем случае. Затем она подвела меня к калитке, и я на ней увидел две больших швейных иглы. Да, они просто лежали на калитке и всё, но тут бабушка и рассказала, что это за иглы и кто их сюда положил.

А вот что мама рассказала. Когда она была молодой, сразу после института, то работала на заводе местном. А там работа шла по сменам — то есть 1-я смена как обычно, 2-я — с двух до десяти вечера, а 3-я — с десяти вечера до утра. И это дело перемежалось — то есть одну неделю ты работаешь в одну смену, а потом уже в другую. Ну и возвращаясь со 2-й смены уже затемно по улице, где был дом той тётки, мама на крыше увидела тёмную фигуру, которая колотила несильно палкой по печной трубе. Маме стало страшно, но домой-то как-то надо прорываться, и она начала быстрым шагом двигаться мимо дома, поглядывая за этим товарищем. Тут, видать, товарищ услышал её шаги и прекратил стучать — и тут моя мама вообще в ужас пришла. Поворачивает этот товарищ голову в её сторону — и она понимает, что это вовсе и не человек. Хоть и было темно, но глаза мама разглядела, и они были явно не человеческие, а большие и круглые, и от них как от кошачьих глаз свечение было. Мама рванула бегом до дома.

Впрочем, это всё присказка. Сейчас сама история пойдёт.

У меня, собственно, есть сестра старшая. Девка в принципе довольно гулящая. Ну и как-то раз пропала она из дома, не пришла ночевать. Раз не пришла, два не пришла, ну и забеспокоились родители. Но тут она выходит на связь со мной и говорит, что домой она больше не придёт. Тут все ничего не поняли — родители в шоке, её тогдашний парень в шоке... Стали разбираться. Я её порасспрашивал, что к чему, и выяснилось, что живёт она теперь с каким-то парнем и домой возвращаться не хочет. Родители спрашивают — мол, что это ещё за парень такой? Выяснилось, что фамилия его ровно такая же, как у той тётки с улицы, и приходится он ей родным внучком. Маму это насторожило. В контакт вступать с родителями сестра отказывалась, почему-то пытаясь выходить на связь через меня (я тогда 9-й класс окончил).

Слово за слово, выяснилась такая ситуация. Этот парень подвёз сестру на тачке из района в район и как-то уломал к нему домой пойти. О том, что было после этого, сестра ничего внятного не говорила. Стали «копать» про этого парня — выяснилось, что он героиновый наркоман и вообще мерзотный тип. Родству с той бабкой значения поначалу не придавали, так как считали, что причина гораздо прозаичнее. Например, думали, что он её шантажирует или на иглу посадил. Приходили на адрес с участковыми, но сестра говорила, что она по собственной воле живёт там.

И тут странный момент произошёл. Как-то раз звонит мне сестра и говорит, мол, я домой вернусь, только ты встречай меня. Я подхожу по адресу, а сестры нет, телефон она не берёт, зато там дежурит тётка какая-то. Выясняется, что тётка ждёт меня и является мамашей того парня. Тётка довольно страшная по виду, но я бы не сказал, что какая-то особо выделяющаяся. Ну что-то там поспрашивала у меня, а потом такая хвать меня за руку и потащила к себе — мол, что-то ты какой-то худоватый, сейчас мы тебя накормим. Я такой — обождите, гражданка, я у чужих людей, а особенно в первый раз виданных, не ем. Тётка упирается — пошли, никаких разговоров. Я тоже упираюсь. А она давай крепче держать мою руку и уже совсем невежливо настаивать. Я подумал, мол, вот дурная. Вырвался и убежал. Рассказал родителям, те плечами пожали, но поняли, что тут что-то нечисто. Отец позже собрал каких-то своих знакомых покрепче, изловил парня и пригрозил, что если моя сестра не вернётся домой, то ему несдобровать. А тот такой — она по своей воле у меня, ничего вы не сделаете. Ну они побили, но тем не менее, дело с мёртвой точки не сдвинулось.

Периодически сестра просила притащить ей на работу какие-то вещи из дома и я носил, заодно слушал, что она рассказывает. Постепенно стал бросаться в глаза внешний вид сестры. Она сильно похудела и постарела. Конечно, не до уровня старухи, но заметно некрасивой становилась. Щёки впадали, мешки под глазами, волосы лезли... Следующий момент — голос. Он тоже изменился и стал больше похожим на мужской. Конечно, это всё не сразу, а в течение нескольких месяцев.

И вот что сестра мне рассказывала. В общем, она у меня глупая, и почему-то все эти странности её сперва не сильно смущали. Жили в её новой семье втроём (не считая её саму) — отец-алкаш, мамаша и их сын. Отец пил и особо не отсвечивал, а вот сынок с мамашей отжигали. Первое, что сестру позабавило — то, что они не моются в ванной. Вообще. Только баня раз в неделю. Причём не городская, а за городом, в их родной деревне. Еду моей сестре готовили в отдельной посуде, которой сами они не пользовались. Кормили очень обильно, но при этом вес сестры неуклонно уменьшался. Спали они тоже странно — однажды сестра проснулась среди ночи, открыла глаза, а парень лежит напротив неё с открытыми глазами, широко раскрыв рот, и вдыхает жадно воздух. Более того, их дом заставлен иконами, и парень вечерами молится. Причём, как сестра сказала, молится он не как обычные люди, а на непонятном языке, не похожим на русский. Когда она его спрашивала: «Ты чего делаешь, с ума сошёл?» — он говорил, мол, нет, я истинно православный, не мешай. Я передавал эти истории родителям, они пребывали в глубочайшем недоумении. Впрочем, и до самой сестры стало потихоньку доходить, куда она попала.

Была одна очень странная история, коснувшаяся меня лично в те дни. Как-то я сидел уже глубокой ночью за компьютером и играл в «Казаков». Тут услышал, как в коридоре квартиры кто-то ходит. Сначала подумал, что родители пошли в туалет или на кухню. Потом понял, что это явно не человеческие шаги. Слишком легковесные и осторожные. Прислушиваюсь дальше — слышу, как шаги завернули на кухню, шебуршение, звон чайных ложек в кружках... Я начинаю паниковать, так как понимаю, что это НЕ РОДИТЕЛИ. Шаги из кухни идут обратно в коридор, и тут меня вообще дрожь пробирает. Слышу, как звенят лежащие на трюмо ножницы. Они металлические и немного разболтанные, так что их звук ни с чем не спутать. Я принимаю решение из комнаты бежать к родителям, но бежать надо через коридор. Собираю всю волю в кулак, ломлюсь, зажмурившись, в коридор и быстро к родителям. Те сном младенца спят. Бужу, говорю, мол, так и так. Пошли смотреть. Неизвестно, как там ножницы эти изначально лежали, но вот иконы на кухне (родители у меня православные, но без фанатизма) лежат лицами вниз. А в следующую встречу с сестрой она рассказала, что у парня был какой-то мощный припадок с пеной у рта, после которого он описал план нашей квартиры с точностью до табуретки, при этом он никогда в ней не бывал.

С каждым разом рассказы сестры становились всё страннее. Однажды она долго не могла заснуть и обратила внимание, что во дворе дома ночью слышен странный звук — будто дети резвятся, но как-то тихо слишком. Затем звук приближался и словно перекатывался с улицы через открытый балкон в соседнюю комнату. Сестра давай парня будить, а он ей и говорит, мол, не бойся, это черти, они к нам часто заходят...

Дальше интереснее. Помер у них какой-то дальний родственник в их деревне, что с баней. Поехали они туда. Сами похороны сестра описывала так — когда пришло время опускать в землю гроб, парень отогнал всех от него метров на двадцать и принялся ходить вокруг с какой-то книжкой и что-то бормотать. Затем он пальцами потёр лоб покойника, а после этого потёр свой лоб. Да, и вот интересная деталь — вопреки расхожему мнению о всеобщей нежности к котам, парень кошаков ненавидел. По словам сестры, на самом деле он нехило так на самом деле боялся их.

Мама моя в скором времени узнала адрес какой-то «знающей» бабки и хотела совершить к ней поездку. Откуда она узнала адрес бабки, не знаю, но вроде они были знакомы задолго до этих событий. Бабка жила в деревне километрах в пятидесяти от города. Первый раз мама поехала одна. По приезду я стал её расспрашивать, что там было и что за бабка такая. Мамка сказала, что по виду бабка самая обычная. Что её поразило, так это то, что она откуда-то знала, что у неё не только дочь, но и сын есть — я. Хотя про меня ей она даже не заикалась никогда. И что самое интересное, бабка сходу сказала, что знает, чьих рук всё это дело, конкретного человека назвала. И это была та зловещая тётка с улицы, что приходилась бабулей нашего пассажира. От этого факта в шоке были все, включая скептика-отца, который после этого рассказа перестал держаться за свой скептицизм. Что и говорить, я сам стал относиться к событиям по-настоящему серьёзно. Бабка сказала, что денег ей не надо, хотя мать предлагала довольно щедрую награду за помощь. Она сказала, что нас коснулось нечто, что не должно было нас касаться. Что было особенно странно для меня, так это то, что бабка пригласила меня лично на беседу к ней. Я серьёзно испугался, но что поделать — в следующий раз мы с мамой поехали к ней вдвоём.

Приехали мы с утра. Дом как дом, ничего зловещего. Бабка сказала, чтобы мамка вышла на улицу, пока она будет говорить со мной. Я, услышав это, вообще чуть в обморок не упал. Бабка и вправду была обычная самая. Вошли мы в дом, входим из сеней в комнату, а там сидит здоровенный кошара. Кот был очень большой и сидел прямо напротив входа. Бабка говорит мне, мол, сперва поздоровайся с Тимофеем Матвеевичем. Я не сразу понял, что это она про кота. Я не без страха поздоровался, и тут весь мой страх почему-то пропал, я стал чувствовать себя довольно свободно. Мы сели за стол и, немного помолчав, стали разговаривать. Она спросила, мол, знаю ли я, что случилось с сестрой. Я пересказал, что мне было известно, тогда бабка снова спросила, знаю ли я, что НА САМОМ ДЕЛЕ произошло. Я сказал, что не знаю.

В общем, бабка рассказала мне, что семья той бабки с улицы — ну ладно, ту звали Зинаида, а то тут уже бабка на бабке и одну от другой не отличить, — так вот, семья этой Зинаиды непростая. И есть у них загвоздочка — некому эту семью продолжить-то. Сын у них ни на что не годный — нужна дочка. И моя сестра нужна именно для того, чтобы родить девочку, и больше ни для чего. Как только, говорит, она забеременеет и родит, сразу помрёт. А пока они там дружно из неё все соки тянут. Я стал осторожно спрашивать, как так получилось, что она вообще ушла. А бабка говорит, мол, приворожили её. Но ворожба не простая, а на еду и питьё. Кто их еду съест, тот в их власти. Я тут перепугался, вспомнив, как сам еле вырвался из лап их мамаши, настойчиво предлагавшей мне поесть у них. Рассказал бабке про тот случай, и она сказала, мол, правильно сделал, поэтому ты здесь и сидишь, так как «ведаешь не ведая». Тут мне стало не по себе, а она говорит, мол, ты не тушуйся, а слушай. Если ты думаешь, что это какое-то колдовство, то ты дурак, это не колдовство и не магия никакая. Магия, говорит, это всё остальное, а эти вещи сама природа и есть. Так вот, говорит она, я вам помогу, но только потому, что неугодно семье Зинаиды дальше продолжаться — раз дочка не родилась, то и не родится никогда. Решено так. Поэтому денег она брать не будет, да и вообще ничего не будет брать.

Я спросил, что значит «ведать не ведая». Она сказала, что именно по этой причине сестра со мной общается как с посредником, потому что я и есть посредник. Свойство у меня такое. В эти дела тебе, говорит, путь закрыт, но всё же свойство какое-то у тебя есть. Но цена этому свойству грош. Учить тебя нечему, говорит, но я могу помочь тебе быть внимательнее. Я тут вообще перестал что-либо чувствовать — думаю, ну ничего себе поворот. А бабка продолжает — ты, говорит, смотри, в эти дела полезешь, так не вылезешь никогда, поэтому не лезь. Я говорю: «Угу, не полезу». Потом спросил — что значит «быть внимательнее»? К чему внимание быть должно? А она отвечает: «Ты чаще смотри за людьми, и сразу поймёшь, кто в беде, а кто нет. Нутром чуять будешь, просто сам не поймёшь этого». И ещё говорит, мол, в местные церкви не ходи. А город, надо сказать, у нас очень религиозный, но странный. Ладно, плевать на конфиденциальность и прочую ерунду — это Саров на юге Нижегородской области, закрытый ядерный центр, но вместе с тем место жития одного из очень почитаемых святых — Серафима Саровского. Молящихся и паломников довольно много, несмотря на пропускной режим. Но бабка мне говорит, что место гиблое теперь — низина. Так что в церкви, говорит, местные не ходи, свечей не ставь. Это, кстати, подтвердил впоследствии один странный дед-паломник, с которым я разговорился на остановке пару лет назад. Он сказал, что местные церкви только чертей и плодят, а место уж давно не святое. Говорил, что он что-то вроде странствующего попа и знает все места здесь и за Уралом.

Вообще, про этого деда-паломника тоже интересная история — хоть и не страшная, но занятная. Он просто стоял на остановке — видать, отдыхал, так как по виду его не сказать, что он вообще транспортом пользуется. Он был седой и бородатый. Я-то как раз ждал автобуса, но он меня в разговор втянул, и я пропустил парочку автобусов. Сказал, что на самом деле он нигде не живёт, а ночует у людей, которые его приютят. Я спросил — и что, не было случая, когда никто не приютил? Он говорит — нет, не было. Нужно слова правильные говорить, и тогда тебя хоть на всю жизнь пустят. Так, мол, и живёт. Сказал, что он на самом деле поп, даже удостоверение показал (оказывается, и такое есть). Но в попа не рядится и креста не носит. Говорил, что редко где церковь есть настоящая — хоть места и святыми числятся, но это не так. Что у нас, что в Дивеево — всё уже давно гнилое, и ходить в здешние церкви просто смысла нет. Но в деревнях, говорил, кое-где настоящие приходы остались.

Ну да ладно, к бабке вернёмся. Так вот, она говорит мне: «Ты нутром чуешь, если что-то неладно с человеком, свойство у тебя такое». А насчёт сестры, мол, дело страшное, но не гиблое. Снять приворот может только сама Зинаида, и мы, говорит, её принудим силой это сделать. Ты, говорит, нужен в этом деле именно как посредник — слушай внимательно сестру, что она тебе говорит, да исправно передавай. Потом велела мне звать маму. Я вышел, перед этим она сказала, чтобы я попрощался с котом. Я попрощался.

События дальше развивались так. Бабка сказала, что заставит Зинаиду отцепиться от сестры. Но дело это сложное. Она стала заниматься с мамой, которая стала каждую неделю ездить к ней. Во всякие тонкости меня не посвящали, хотя я активно пытался выяснить, что к чему. И кое-что выяснил. Мама на рынке покупала живых петухов, причём не любых, а каких-то особенных по внешности. Каждое полнолуние она рубила им головы и что-то делала с ними. Что конкретно делала, не знаю, но для этого нужны были какие-то травы и очень много перца с горошком. Бабка дала маме какую-то книгу, оттуда она и вычитывала, что нужно с петухами делать. Я мельком книгу видел, меня к ней и на выстрел не подпускали, но она вроде бы (не уверен, но так показалось) была рукописная и не очень толстая. Мама выписывала из неё слова в каком-то особом порядке, затем, произведя необходимые действия над петухом и книгой, шла в полнолуние в промежутке от полуночи до часа на кладбище и закапывала голову петуха у могилы, каждый раз у разной, но тоже не случайной — могила должна была быть указана той бабкой: она называла имена людей, и мама потом искала их на кладбище. Делала она это на протяжении четырёх месяцев. Что-то они делали ещё, но я больше не знал подробностей, так как меня не посвящали в них.

И вот однажды мама приехала от бабки и сказала, мол, сестра вернётся через два часа или через два дня. И что вы думаете? Она звонит мне через два часа и говорит, мол, всё, забирай меня. Я привёл её домой. Она сидела пару дней, с родителями почти не разговаривая. Затем в дождь опять ушла туда. Тут все опять ничего не поняли — что за дела, всё же нормально шло?.. При этом сестра всё-таки чуток начала с родителями разговаривать после этих дней. Отец, например, попросил её вернуть зонт, который она забрала — он ей новый даст. Пришёл на работу к ней, они обменялись зонтами. Идёт он домой, зонт в руке держит — и понимает, что у него рука отнимается. Та, в которой зонт. Он испугался и быстро выкинул зонт. Рука была почти парализована и неделю после этого в порядок приходила. С тех пор все вещи, побывавшие на той квартире, просто выбрасывались.

Какие результаты дали петушино-кладбищенские махинации бабки? А вот какие. От сестры, которая на связи со мной была всё время, стало известно, что эта самая Зинаида упала и сломала ногу. Причём сломала очень серьёзно, с открытым переломом. Лежит в больнице. Наверное, тут стоит рассказать, как этот её внучек вообще выглядел. Сказать, что он был урод — это, наверное, ничего не сказать. Лицо у него было довольно жуткое, помимо широченного расстояния между мелких глаз у него был жуткий скошенный лоб. В общем, выродок полный.

Итак, Зинаида со сломанной ногой, и, видать, у них там что-то щелкнуло на этот счёт. К тому времени сестра уже совсем плохая стала, как иссохлась. Бабка наша была встревожена и сказала моей маме, что время заканчивается, надо дать Зинаиде явный знак отлипнуть от сестры. Вот тут я не знаю, что они сделали, но после этого у этого парня повесился отец ни с того ни с сего. Сестра говорила, что в семье пришли в ужас. Описывала такую сцену — как-то вечером парень очень долго стоял, прислонив руки ладонями к стене, и что-то бормотал. Затем резко взбесился и буквально за волосы вытащил сестру из квартиры — мол, пошла отсюда. Тут стоит описать сам механизм приворота, что это такое со стороны самого привороженного. Сестра прекрасно понимала, в какой ситуации она находится, и понимала, почему. То есть она прекрасно знала, что это не её воля. Но она не могла противиться этому каким-то действием, не могла уйти, хоть эти люди были ей уже противны. В общем, парень её выгнал, но сестра не смогла уйти и заночевала прямо на пороге квартиры.

Долго ли, коротко ли, но в итоге сестру они отпустили, потому как вняли предупреждениям. Как я понимаю это сейчас, они поняли, что легче найти новую жертву, чем вести такое противостояние. Зинаида сняла свои заклятия с сестры, причём это тоже произошло очень странно. Как говорила сестра, её потащили в дом Зинаиды. Та из больницы уже выписалась, но ходить не могла — лежала на кровати. Сестру к ней подвели, а Зинаида посмотрела на неё, подняла руку, махнула и сказала: «Проваливай отсюда, чтоб видно тебя тут больше не было». И всё. Как сестра говорит, она сразу почувствовала жуткое отвращение к этим людям, вот прямо в одночасье после взмаха руки. В тот же вечер она была дома.

На этом основная история заканчивается. Но дело в том, что это не конец. Вообще говоря, всё это не кончилось и по сей день. Меня лично это больше не касается, но касается кое-кого, кого я знаю. И весь ужас для меня на самом деле в этом — меня здорово напрягает, что эти упыри постоянно так или иначе крутятся вокруг меня.

Насчёт продолжения — не бегите впереди паровоза. История долгая, она не кончена, так что я ещё расскажу вам о том, что происходило дальше.

[серебро]

Когда я была маленькой, мы жили с мамой в частном доме на краю одного якутского села. У нас все время обитали какие-то люди, никогда без гостей не обходилось. И вот однажды зимним вечером к нам постучалась какая-то женщина. Село было небольшое, все друг друга знали. Вот и эту женщину, хоть и не разговаривали с ней, но видели не раз. Звали ее Катерина. Они с мамой просидели на кухне всю ночь, о чем-то толкуя, и с этого дня она начала жить с нами.

Я уже привыкла к такому обороту дела, потому несильно удивилась. Только вот странная она была, Катерина. Ночами не спала, ходила по всему дому, что-то шепча себе под нос. Внешность у нее тоже была примечательная: высокая, худая, некрасивая. Малюсенькие глазки с обвисшими веками, ресницами природа ее обделила, кожа грязновато-серого света, длинное унылое лицо, к тому же почти полностью отсутствовали зубы, остались черные обломки, что не прибавляло ей привлекательности. Единственно достойным восхищения у чернявой, худющей, сутулой женщины была по-настоящему шикарная коса, черная как смоль, длиннющая и густая-прегустая.

Катеринина как бы нарочитая некрасивость вызывала удивление, а потом жалость. Первое время мои глаза не отрывались от ее сутулой фигуры, но потом я привыкла.

Она прожила с нами где-то месяц. А потом в один прекрасный день достала классные такие беленькие торбаса и подарила мне. Я обрадовалась. Мои черные валенки были изношены до такой степени, что даже я, малышка пяти лет, стеснялась в них ходить. О боже, как я любила эти торбаса, как наглаживала, ждала момента, когда выйду в них на улицу, как гордо вышагивала… Затем последовали странные, непонятные события, которые до сих пор снятся мне в кошмарах.

Однажды вечером я, как всегда, пришла из детского сада и увидела маму с бледным лицом. Она попросила меня унести еду в комнату. Мама не позволяла ужинать в спальне, поэтому я удивилась, но перечить не стала. Послышались взволнованные голоса. Любопытная до жути, как все дети, я полезла на печку и стала оттуда наблюдать за происходящим. В это время пришла тетя Настя и шепотом начала говорить что-то на ухо маме. Они стояли, неприязненно поглядывая на Катерину, которая сжалась в уголочке. Мне даже стало жалко ее, такая она была несчастная и ужасно беззащитная. Хотелось крикнуть маме, чтобы она не слушала тетю Настю, не обижала ее. Но, конечно, не пикнула и поспешила слезть.

Проснулась поздно ночью от боли в груди. Острая боль резко накатывала, и в эти минуты я не могла вдохнуть. Лежала с открытым ртом, хватала воздух воспаленными губами. Сердце сильно билось, лоб запотел, и казалось, что в доме стоит адская жара. Даже маму не могла позвать. Наконец, боль немного отхлынула, и я неподвижно застыла, стараясь отдышаться. Лунный свет заливал мою кровать сквозь тонкие занавесочки. И вдруг послышался скрип снега под ногами — кто-то проходил мимо моего окна. Вскоре шаги утихли, а потом вновь заскрипели. Мое ухо чутко ловило каждый звук, я напряженно застыла, стараясь даже дышать потише. И вскоре удалось различить какое-то бормотание. Даже не бормотание, а напевный речитатив, только слов нельзя было разобрать. Страх пополз мурашками по позвоночнику, холодный пот залил все тело. А потом я поняла, что этот «кто-то» нарезает круги вокруг дома. Ходит и бормочет, ходит и бормочет. Хотела позвать маму, но боль в груди снова резко подкатила, да так, что я выгнулась дугой и потеряла сознание.

Очнулась дня через три. Мама, осунувшаяся, побледневшая, сидела рядом и тихонько заплакала, когда я открыла глаза. Я спросила, где Катерина. Мама сказала, что она уехала к родственникам и больше жить с нами не будет. Я особо не огорчилась и быстро о ней забыла. Через неделю поправилась и уже могла ходить в детский сад. И конечно же, мне захотелось поносить свои красивенькие торбаса, но их не было. Когда я спросила у мамы, где моя обновка, она сказала, что их сгрызли мыши. Так мне пришлось донашивать свои старенькие валенки.

Болезнь после себя не оставила никаких следов, но иногда лунными ночами мне казалось, что вокруг дома кто-то бродит, напевает, тогда я бежала к маме. Потом и эти кошмары прекратились.

Недавно мы с мамой сидели, болтали ни о чем. Зашла речь о новых торбасах, которые необходимо было купить, и я почему-то вспомнила о тех беленьких, которые сгрызли мыши. И вот что мама мне рассказала.

Катерина была пришлой. Конечно, жила в нашей деревне много лет, но сама была родом откуда-то с севера. До того, как пришла к нам, уезжала погостить на север. Там она встретилась и разговорилась в магазине с какой-то женщиной, которая дала ей в подарок те самые белые детские торбаса. Нет бы Катерине удивиться, с чего эта женщина делает такие подарки, но она спокойно взяла и потом, когда переехала жить к нам, передарила обутку мне. В тот вечер, когда я видела шептавшихся маму с тетей Настей, Катерину поймали на воровстве. Оказалось, у мамы пропадали небольшие суммы, но как человек крайне деликатный, она никогда об этом не говорила и не выясняла, куда исчезли деньги. За день до этого Катерина гостила у тети Насти. После ее ухода обнаружилось, что крупная сумма денег, собираемая на сервиз, пропала. Тетя Настя, в отличие от моей мамы, женщина скандальная и боевая, сразу кинулась к нам, где в вещах Катерины обнаружили деньги. Катерину, конечно же, «ушли».

Поздно ночью мама проснулась от странных всхлипов, доносящихся от моей кровати. Она встала, положила ладонь на мой лоб, тут я обмякла. Мама попыталась привести меня в чувство, не смогла и кинулась к соседям звонить в «скорую». Приехавший врач не смог что-либо внятно объяснить, меня положили в больницу. Через день маме сказали, что диагноз не определен, что врачи ничего не понимают в происходящем и, похоже, мне конец. Конечно, не так прямолинейно, но смысл сказанного был именно таков.

Во вторую ночь, когда мама сидела у моей кровати, к ней подошла старая санитарка и посоветовала обратиться к шаманке, живущей в деревне в десяти километрах от нашей. Мама кинулась искать машину. Не знаю, как она убедила, уговорила, но тракторист Сеня отвез нас в ту деревню на ночь глядя.

Поездка была нелегкой, как нарочно, на дорогах были заслоны из деревьев, снег рыхлый, и несколько раз мы чуть не застревали. Мама была на грани отчаяния, когда, наконец, стал виден первый дом. Шаманка и спасла меня. Она долго сидела, держа руки на моем лбу. Потом спросила:

— Что ей дарили в последние дни?

— Торбаса. Белые.

— Сейчас ей станет немного легче. Поезжайте домой. Я приеду вечером. А ты тем временем сожги эти торбаса, золу не выбрасывай, сохрани. Я приеду, сделаю, что надо.

С тем и вернулись. Вечером старуха в самом деле приехала, посидела у огня, что-то просила, кормила огонь, затем взяла золу и, позвав маму, пошла на перепутье трех дорог. Там она начала разбрасывать золу со словами: «Откуда пришла, туда и уходи. Кто навеял проклятие, к тому и приди».

А маме она объяснила, что есть шаманки, ворующие детские души, для этого они дарят проклятую одежду или обувь. И если бы мама не успела в течение трех дней, то меня бы не спасли.

На следующее утро я пришла в себя. Движимая любопытством и страхом, вышла на улицу и осмотрела снег. Следы ног четко лежали вокруг дома.

[серебро]

На кладбище мы еще младшеклассниками ходили. Бутылки собирали, костры жгли — в общем, весело было. Да тут и недалеко оно, прямо за гаражами, «Красная Этна» называется, по одноименному заводу назвали. Вот завод переименовали после войны в Автозаводской, «Автоваз», значит, а кладбище так оно и осталось.

Впрочем, по кладбищенским меркам кладбище это молодое, основано в 1932 по причине невозможного переполнения Крестовоздвиженского погоста, от которого в летние жаркие месяцы исходила вонь невозможная, поскольку в те лихие голодные двадцатые-тридцатые годы на свои 2,5 санитарных аршина мало кто мог рассчитывать. Вот и хоронили покойничка без попов, аж «пятки из-под земли торчали». Однако, на Красном или «Краске», как сразу же окрестили это кладбище горожане, хоть и без попов, кого ни попадя не хоронили, а только важных коммунистических деятелей, так что порядок и рядность соблюдались изначально.

Обычно считается, что те, кто живет у кладбища — самые счастливчики, поскольку доказано, что в загрязненной городской обстановке именно у кладбищ бывает самый чистый воздух. Только к «Красной Этне» это не относится. Представьте себе треугольник, густо поросший лесом времен раннего палеолита, вместо ограды, положенной каждому мало-мальски порядочному погосту, с двух сторон огороженный сплошным рядом гаражей, а с третьей глухой стеной и трассой, с которой с полного разгона на автомобиле можно было прямиком ворваться из этого мира в тот, насмерть впечатавшись в глухую бетонную стену, правильный треугольник, который с одной стороны прижимает тот самый «Автоваз», бывшая «Красная Этна», и давшая погосту название, с другой свалку человеческих останков теснит городская свалка, грязная предшественница Палатинского полигона, с третьего угла отчаянно наступают бойни местного мясоперерабатывающего завода, о котором во все времена ходила недобрая слава, что он также подпольно служит в качестве «креманки» — городского крематория, ибо в Нижнем Новгороде до сих пор не имеется ни одного крематория, однако потребность в захоронении родственного невостреба от этого факта нисколько не умаляется.

И вот когда все эти предприятия начинали дружно дымить, город накрывало огромной, вонючей портянкой.

«Свалка горит!» — радостно кричали мы, ребята, и, похватав рюкзаки, бежали на перегонки на свалку. Горящая свалка — явный признак, что на неё привезли что-то ценное, от чего надо было срочно избавиться, пока народ не растаскал. Случалось, что мы уходили с неё с рюкзаками, до отказа набитыми абсолютно новыми кедами или женскими чулками, что в те времена было огромным дефицитом.

Мы даже песню про то сложили:

Где крысы серою толпою,
Где кучи с мусором горят,
Шли разудалою гурьбою,
Шесть рюкзаков на трех ребят.

Вообще, та свалка была настоящим паломничеством отбросов человеческого общества. Здесь можно было встретить кого угодно: от бомжей и пьяниц до бывших тюремщиков и выпускников психиатрических лечебниц. В тугие девяностые годы случалось видеть и благообразных старичков, интеллигентно проковыривающих палочкой груды мусора. И неудивительно — во времена тотального дефицита на свалке можно было найти все что угодно. От бутылок, игрушек — особенно моих любимых оловянных солдатиков, этикеток с баночного ГДРвского пива, которые мы, ребята Брежневской эпохи, почему-то так страстно любили коллекционировать — до старых икон и подержанных презервативов. С моей страстью коллекционирования здесь непочатый край.

Это можно сравнить разве что с тихой охотой. Дело нехитрое: иди, смотри себе под ноги — что-нибудь полезное да отыщется. Над головой чайки кричат — аж ушам больно. Грудь спирает от дыма, так что невольно начинаешь закашливаться. А ты идешь смотришь, может быть там, или там, — и вот оно! Схрон.

Мы, тогдашняя ребзя, тоже были не промах, свои хлебные места на свалке столбили, при случае и конкурентов могли отпугнуть. Найдем бывало дохлую собаку, кишками вывернем, да и прибьем к кресту, присобачим, значит — это наш знак. Люди уж не ходили — боялись. Или крыс наловим, досками надавим, да по деревьям развесим — нам весело, а про кладбище разную чертовщину в газетах печатали. Вот народ и боялся сдуру. А мы себя гордо называли «красные дьяволята», как раз по названию погоста «Красная Этна», ну, как в фильме том о «Неуловимых», неуловимыми и были, борзой ребячьей упиваясь. Только вместо кукушкой — кошачьими голосами наперебой выли. У кого лучше получится. Всю округу распугивали.

Одно страшно — возвращаться. Особенно если завозился на свалке до темноты. Идти обратно домой приходилось по «Великому Мусорному Пути» — небольшой тропинке между гаражами и кладбищем. Но трусить перед ребятами неудобно — пальчики крестиком за спиной зажмешь — и вперед.

Об этом пути недобрая слава ходила. Случалось, что мальчишек ловили и поднасиловали тут же, между могил.

Один раз у меня с Мишкой такое было. Зимой ещё. Встретили нас тогда трое. Двое мужиков здоровых и баба с ними.

— А ну, шкед, вываливай, что в рюкзаках!

Тут уж не то, что рюкзак вывалишь — из трусов сам выпрыгнешь, лишь бы не трогали. Вывалили, что было, аж карманы со страху вывернули, а у меня пятерка была, что родители на школьные обеды на неделю дали. Пришлось отдать.

Так, видно, компании этого мало показалось. Баба та рассердилась тогда, нахлобучила мне шапку на глаза, так что я ничего не видел, а потом забила мне один карман мокрым снегом, а в другой камень холодный положила, сунула руки, проволокой связала, да толкнула вперед, и ну командовать камень — снег, снег-камень. Я посреди могил бегаю, да об углы оградок больно натыкаюсь, путаясь, где холодный камень, а где мокрый снег. А им что веселье — хохочут, как я споткнулся о надгробный камень, да нос разбил. А вот Мишка молодец, толстый, что бутуз, однако и с закрытыми глазами в лабиринте могил ловко лавировал. Но и этого ведьме мало показалось, не хотела отпускать нас без «десерта». Велела мужикам снять с нас штаны.

Мы с Мишкой что щенки заскулили:

— Дяденьки, не надо, мы же все вам отдали!

Тогда баба та нас усадила голыми жопами в снег, да и приказала считать до ста, пока мужики нас за плечи держали. Так и считали, пока жопы не заиндевели. Тогда мужики, сняв штаны, помочились нам прямо в лицо и, «согрев» нас пинками под зад, со смехом велели убираться прочь, чтобы впредь никогда нас здесь не видели. Мы с Мишкой так и дернули, ног не чуя.

Да, всякое бывало замечательное, что теперь и вспоминать не хочется. Но один случай запомнился мне особенно хорошо. С него-то и жизнь моя перевернулась. С тех пор как магнитом на кладбище потянуло. И теперь с замиранием сердца я хочу поведать его вам.

Это случилось 4 марта 1979 года. Наша школа №184 занималась сбором макулатуры. Мы ходили по подъездам, звонили во все двери и не просили — требовали старых бумаг для третьего звена. Давали неохотно, но давали. А в тот день, как назло, выборы в госсовет были, так что людям не до нас. Полдня без толку протаскались, и ничего. Мы уже отчаялись совсем. Не принесем макулатуры — весь класс из-за нас месяц заставят убирать пришкольную территорию. Таков уж обычай нашей школы был. Не справился с заданием — иди, огребай собачьи кучки. Мы уже отчаялись совсем, как Мишка предложил нам сходить к соседнему дому — авось повезет.

Обежали все подъезды — ну, как назло, ничего. Дрянной коробки на помойки не сыщешь. Видно, уж наши конкуренты постарались. Около одного из подъездов стояла крышка гроба: накануне нам уже сказали, что в соседней школе погибла девочка.

Произошло это так. 11-летняя Наташа Петрова принимала ванну, и в этот момент отключили свет. Так часто бывало. Метро рядом с домами копали — «Автозаводская». Так и бывало: то свет вырубят, то воду, то газ, а то все сразу. Отец девочки, Анатолий, погиб еще в 1971 году, так что в квартире не было мужской руки, и женщины пользовались допотопной переноской. Вскоре напряжение опять подали. Выходя из ванной, Наташа концом мокрого полотенца задела оголенный провод и мгновенно скончалась от разряда.

У подъезда уж крышка гроба стояла. Какой-то внутренний голос подсказывал, что идти туда не стоит. Но мы, ребзя, храбрились друг перед другом. Стыдно было отступать. Постучав каждый по крышке три раза для храбрости, мы вошли в подъезд.

В подъезде, на лестнице, стоял железный ящик, густо выкрашенный зеленой краской. Мы, пацаны, знали эту нехитрую уловку взрослых и охотно пользовались ей, сбивая кирпичами хилые замочки. Обычно в таких ящиках хранили всё — от картошки, лыж, колясок и велосипедов до макулатуры. Все, что отчаянно не вмещалось в малометражные квартиры обывателей. Странно, на этот раз ящик оказался почему-то не запертый. Ржавая крышка со скрипом отворилась, и мы увидели, что он до отказа был забит всевозможной литературой. Были тут и мои любимые «Наука и жизнь», и уж совсем редкие, дореволюционные издания «Вокруг света», которые не в каждом антикварном магазине сыщешь. Не помня себя от радости, я стал набивать ими рюкзак.

Выйдя из подъезда с ворованной кипами макулатуры, мы попали прямо на вынос. Видимо, мать Наташи была членом какой-то секты. Начать с того, что на похоронах не было никого из одноклассников, зато пришло несколько десятков женщин и мужчин в черных одеждах. Все они держали горящие свечки и что-то заунывно пели не по-русски.

Чувствуя, что совершили преступление — а мы украли чужую макулатуру — мы постарались улепетнуть со страшного места. Заметив нас, за нами в погоню бросилось несколько мужиков. Мои товарищи, бросив меня, быстро в лопатки почесали в разные стороны, а вот мне, груженому тяжелым рюкзаком, в котором помимо ворованных журналов были ещё и учебники со школы, тяжеловато было улепетывать. До сих пор проклинаю себя за то, что не хватило тогда ума скинуть тяжелые рюкзаки да бежать налегке. Впрочем, как мне показалось, мужики те сразу погнались за мной, не за кем другим. Вскоре меня схватили за плечо. По-взрослому заломали руки. Меня, трясущегося от страха, подвели к черному сборищу. Пение прекратилось.

Заплаканная женщина — видимо, мать покойной — подала мне крупное венгерское яблоко и, велев надкусить его и надкусив сама, поцеловала в лоб. Она подвела меня к гробу и, пообещав много конфет, апельсинов и денег, велела целовать покойницу. Я залился слезами, умолял отпустить, но сектантки настаивали. Все снова запели молитвы на непонятном мне языке, а кто-то взрослый с силой пригнул мою голову к восковому лбу девочки в кружевном чепчике. Мне не оставалось ничего другого, как поцеловать, куда приказано.

Так я сделал раз, другой и третий. Мать Наташи взяла меня за голову. Было заметно, что она не столько скорбела, сколько заметно нервничает, потому что её холодные, шершавые ладони тоже тряслись, как в лихорадке. Однако она поспешила успокоить меня.

— Не бойся, — услышал я тихий шепот над своим ухом. — Жив останешься.

Её голос, показавшийся мне знакомым, утешил меня. Я действительно перестал бояться и теперь с любопытством разглядывал «общество». Большинство из них были люди молодые — не старше 30 лет, по крайней мере, стариков я не заметил, ну, кроме Наташиной бабушки.

Ободрив таким образом, мне велели повторять за начетчицей длинное заклинание на старорусском языке. Несколько выражений из него намертво врезались в мою память — «я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить» или «яко птица и змий». Что это тогда значило, я не знал, но со страху повторял так старательно, так что от зубов отлетало.

Когда заговор закончился, мне велели взять свечку и покапать воском на грудь Наташиного синего с красной оторочкой платьица. Все ещё помню мое желание поджечь гроб вместе с покойницей. Чтобы заполыхал факелом, как в фильме «Черная Бара». Держа в голове свой коварный замысел, я придвинул горящую свечу как можно ближе к Наташиному синему платьицу, ожидая, что вот отсюда-то и займется сейчас пожар, но капли воска, схватываясь на лету мартовским ветреным морозцем, застывали на лету в причудливые фигурки. Её бабушка словно догадалась — перехватила мою руку.

— Не балуй, — услышал я злобное ворчание старой ведьмы.

Затем мне подали два стертых медных кольца, велели одно насадить мертвой невесте на палец, другое надели на палец мне. Помню, как долго возился с холодным пальчиком мертвой Наташи. Твердый. Словно пластмассовый. Я так яростно одевал кольцо, что он вдруг отломался, что фарфоровый. Да, до сих пор чувствую это ужасное состояние. Кольцо маленькое, не лезет, я натягиваю. Палец покойницы вдруг отламывается от руки — бескровно, но как отбитая ручка от чайника... Наверное, тогда очень перепуган был, вот и померещилось. Хотел взглянуть, да проворная бабка уже успела закрыть Наташу покрывалом.

Не выпуская моей сжатой в кулак руки, которую старуха, бабушка Наташи, держала зажатой в своей теплой костлявой ладони, чтобы я не мог снять его, мы двинулись к автобусу. Краем глаза я заметил, что мой рюкзак тоже погрузили в автобус — это почему-то успокоило меня. Мы отправились на кладбище. Казалось, что автобус едет целую вечность, хотя кладбище находилось всего в двух шагах. Возможно, мы сделали не один крюк. По дороге женщина взяла с меня честное пионерское слово никому по крайней мере сорок дней не рассказывать об этом происшествии.

Первый ком глины бросила мать, второй поручили бросить мне. Потом нас привезли к тому же подъезду, и мне вернули портфель, в который насовали каких-то платков и тряпок. Мне насыпали полные карманы, вручили авоську фруктов и дали бумажку в десять рублей. Я за первым же поворотом выкинул колечко и платки в снег под какой-то куст. На 10 рублей, что по тем временам для пионера было целое состояние, я накупил книг про животных и монгольских марок.

Странное дело — родители, обычно беспокоившиеся по поводу моих долгих отлучек, будто совсем не заметили моего отсутствия, хотя я вернулся поздно вечером.

Прошло 40 дней. Я уже было почти и сам забыл об этом странном происшествии, но ближе к концу учебного года мертвая Наташа начала сниться мне чуть ли не каждую ночь, распевая нескладные песенки. «Прикол» состоял в том, что наутро я помнил их наизусть. Дальше моя мертвая невеста потребовала от меня во сне, чтобы я начал изучать магию и обещала научить меня всему. Требовалось лишь мое согласие. Я, естественно, был против. Летом я уехал в деревню, и ночные «посещения» прекратились.

Они возобновились в первую же ночь, когда я вернулся в город. Наташа являлась ко мне как бы в дымке, вскоре я начал чувствовать ее близость по специфическому холодку. У меня начались галлюцинации, по ночам я стал бредить. Два бреда врезались в мою память особенно хорошо: у меня вдруг начинали расти руки, и я обхватывал земной шар по диагонали, по экватору; нет, то был не глобус или мяч, что можно было бы представить себе, а именно земной шар, тяжелый, холодный, мокрый, и он давил на меня все сильнее и сильнее, безжалостно, всей своей мощью, или же я начинал падать в пропасть, в которой вертелись какие-то стеклянные треугольники, я падал и натыкался на угол каждого из них. Позднее в умных книжках я прочел, что это называется геометрическим бредом. Несколько раз Наташа грозилась, что если я не начну изучать магию, она надавит мне на виске на какую-то точку и отключит сознание. И однажды, когда я, набравшись храбрости, выдвинулся к ней своей тощенькой мальчишечьей грудкой и гордо сказал: «Я — пионер, а пионеры не колдуют», выполнила свою угрозу и отключила — я умер. Просто исчез... на время.

Боялся засыпать. Мать решила обратиться к детскому психиатру. Отец возражал — тогда это чуть ли не позором считалось. Однажды, после одного из «посещений» Наташи, после того как она второй раз «отключила мое сознание», я «проснулся» с диким воплем. Мать трясла меня, но я никак не мог прийти в себя, а только орал, чтобы выбраться из этого страшного состояния небытия. Потом я не спал три дня. Дошло до того, что я не ложился спать без матери, опасаясь посещения «ночной гостьи». Все же решено было обратиться к врачу, тайно вызвав его на дом. Я помню ещё, как мама обругала папу, который всячески противился врачам, матом, прямо «по матушке», что никогда не делала ни до, ни после этого случая. Но тут обругала. Врач, на тот момент самый именитый профессор медицины в городе, к которому обратились за помощью мои родители, объяснил это явление гормональной ломкой. Пришел, оттянул веко, взглянул мне в глаз и хихикнул: «Прижилось». Что прижилось — не объяснил. Потом он сказал, что ничего делать не надо и с возрастом это пройдет само, напоследок добродушно пригрозив мне, что если я и впредь буду «трогать себя», у меня на ладошках вырастут волосы, и тогда все узнают.

Так продолжалось около года. Наконец, Наташа объявила, что если я и после этого не хочу изучать магию, она меня бросает. Дескать, впоследствии я буду искать ее и домогаться, но будет поздно. Тогда, в 1980-м, я был готов на что угодно, чтобы избавиться от ночного наваждения. Наташа научила меня, как «передать» ее одной из моих одноклассниц, на которую я имел зуб за то, что её тетрадки всегда противопоставляли моим, как образец аккуратности. Для этого надо было добыть волосы той некрещеной девочки, на которую я хотел «перевести» заклинание, чтоб она обязательно тоже была Наташей...

Я так и сделал. Училась с нами одна Наташа, так она еврейка, иудейка, стало быть, не крещеная. Ненавидел я её, потому как родители всегда ставили мне её в пример, да и сама она часто смеялась, когда учительница отчитывала меня за слипшиеся от соплей тетрадки. Не знал я тогда, что заклинание это имело «побочный эффект». Но, прочтя пару несложных заклинаний над её тлевшими в черной свечи волосами, я совершил несложную магическую церемонию — и навеки распрощался с покойной Наташей Петровой, получив вместо этого... неумеренный интерес со стороны той самой одноклассницы, которая преследовала меня как Хельга Арнольда, не давая прохода аж в мальчишеском туалете, куда я прятался от неё, хотя появляться девчонкам в мальчишечьем туалете считалось величайшим позором. В конце концов, я и приспособил её носить мне пирожки из дома. Благо её мать пекла замечательно, не то, что моя. Нет, не думайте, мама моя — добрый, заботливый человечек, только вот руки у неё не из того места растут, готовить совершенно не умела. Не знаю, что произошло с Наташей, но от бывалой отличницы не осталось и следа, девушка на тройки сползла, стала рассеянной, бестолковой. За то на меня учителя не надивились — хоть тетрадки мои по-прежнему клеились от соплей, пятерочки из школы чистоганом таскать начал. Раньше один стих нашего любимого поэта Горького неделю учил, а теперь стоило мне прочесть страницу, как все наизусть запоминал. Волшебство, да и только. Как в сказке про Электроника. А ведь ещё с год назад мать со слезами на глазах и коробкой конфет под мышкой перед завучем плакалась: «Маленький Толенька, вот и тяжко ему с учебой». Меня-то родители как раз к 1 сентября «приурочили», вот и отправился в школу «по первое число», хотя жалостливая мать всегда считала, что годок надо было бы обождать.

В конце концов, я решил избавиться от этой приставучей дуры, сказал, что не люблю её, потому что она толстая, и вообще уродина. На следующий день от неразделенной любви девушка вскрыла себе вены в ванной. Её спасли и увезли в психиатрическую лечебницу. Туда ей и дорога! Я же был очень доволен, что хоть таким образом, но наконец-то избавился от мертвой и живой невесты, и теперь все свое освободившееся время мог посвящать учебе.

С тех пор каждый раз, когда я оказываюсь на кладбище «Красная Этна», я нахожу время сходить на могилку Наташи. Бабушка ее скончалась в 1990 году, мать куда-то делась, и лет четырнадцать могилу поддерживал в порядке исключительно я один. Пару лет назад кто-то натыкал в Наташин холмик синеньких цветочков. Маленьких, синих мускари — верных друзей кладбищ. Кто это мог сделать, кроме меня, остается полнейшей загадкой. Но всякий раз, когда у меня неприятности или я чувствую упадок сил, я прихожу к моей Наташе, подолгу разговариваю с ней, и всякий раз возвращаюсь с кладбища бодрым, здоровым, полным сил к новой работе.

И все же мой странный «брак» с Наташей Петровой мне пригодился. Когда в эпоху перестройки я все же решил изучать магию, знающие люди не отказались учить меня, как только я поведал им эту историю. Уже став убежденным язычником и достаточно опытным некромантом, я жалел, что не воспользовался в детстве легко дававшимися мне в руки эзотерическими знаниями.

[серебро]

Мой покойный отец был заядлым охотником и рыболовом. Их, таких охотников-рыболовов, была целая бригада: постоянно одной группой ездили в одни и те же места, били зверя или рыбу удили, по сезону, а после, как водится, культурно отдыхали. В компании травили байки, в основном — похабно-юмористического толка, но бывали и фантастические рассказы про небывалых размеров добычу или рыбу «с вооооот таким глазом». Про мистику и чертовщину историй мужики никогда не рассказывали, а я провёл в этой разношёрстной компании немало вечеров. Никогда. Кроме одной…

Случилось это, когда мне было, по моим подсчётам, лет пять-шесть. На дворе тогда был самый конец мая, и та весна выдалась необычайно тёплой. Часть ватаги, в которую входил и мой отец, впервые за много лет отважилась на поездку в другую область. Планировали наловить рыбы, которой в тех местах, по слухам, водилось в изобилии. Выехали рано утром: кто-то из рыбаков взял по знакомству на карьере машину-вахтовку, в которую погрузили запас продуктов на три дня, выпивку и снасти, погрузились сами. Ехали вшестером, в давно знакомой компании, по дороге играли в карты, травили анекдоты, кто-то просто дремал, опершись на оконное стекло.

Через пару часов пути под капотом что-то крякнуло, чихнуло, машина начала сбавлять обороты и, наконец, остановилась. Вокруг — леса дремучие, по карте ближайший посёлок в десяти километрах приблизительно. Стали разбираться — всё ж, мужики рукастые — что за поломка, как её устранить. Выяснилось, что какая-то беда с карбюратором, и его надо бы разобрать и прочистить. Разобрали, прочистили, обратно давай прикручивать, а время-то идёт… В общем, обедать пришлось на обочине, и, чтобы поправить настроение, решили начать трапезу со ста грамм. Разумеется, водителю, пожилому охотнику Евсеичу, не наливали, отказался и лучший друг отца по имени Игорь — у него язва желудка была недолеченная. Отобедав и заметно повеселев, компания продолжила путь.

Из-за непредвиденной поломки уже в сумерках добрались до ближайшего к водоёму села. Два десятка хат, поля, упирающиеся в лес, в лучах заходящего солнца между деревьев блестит река. Посреди поля возвышался холм, или, как говорят у нас, в Украине, «могила», на вершине которого был установлен кособокий громоотвод. Подогнав вахтовку прямо к могиле, сходили «на поклон» к местным, объяснили, зачем прибыли, обещали не шуметь и не сорить, там же и выпили ещё — за знакомство. Короче говоря, вся компания к ночи была уже изрядно навеселе, кроме Игоря с его язвой и Евсеича, оставшегося копаться в движке.

Когда мужики повалились спать в вахтовке, Евсеич всё ещё ковырялся под капотом, присвечивая себе шахтёрским фонарём.

— Евсеич! Хорош греметь, пошли лучше на реку сходим, — раздался из темноты голос Игоря.

— Да ну его! Какого лешего там делать среди ночи-то? — Евсеич отвлёкся от двигателя, и смотрел на друга, тщательно вытирая руки засаленной тряпицей.

— Как это, «что делать»? Ночью знаешь, как клюёт? Только таскать успевай! Пошли, наловим этим, — Игорь кивнул в сторону будки, из которой доносился громогласный храп, — рыбы. Представляешь: они просыпаются, а мы им: «А ну, алкашня, сварганьте-ка нам ухи живенько»!

Евсеич улыбнулся, блеснув в свете фонаря золотым зубом.

— Вот умеешь же убедить, чертяка. Ну, пошли! Только если клевать не будет, сразу назад пойдём. Я «за так» комаров кормить не горю желанием, знаешь ли.

Взяв удочки, наживку и всё, что полагается, друзья пошли к воде. От могилы до реки было метров четыреста, не больше. Берега густо поросли камышом, и просвет они нашли далеко не сразу, прямо у самого леса. Судя по следам, местные частенько рыбачили здесь: на берегу нашлось тлеющее кострище, рядом — несколько сигаретных бычков и пара консервных банок. Наскоро насобирали в окрестностях хвороста, раздули костёр, чтоб не замёрзнуть, разложили свои снасти и стали ждать клёва.

Сперва клёва не было совсем. Было чуть за полночь, в воде отражалась половинка бледной, похожей на плошку луны, где-то в поле стрекотали сверчки, а в камышах шелестел лёгкий ветерок. Друзьям удалось выудить лишь пару средненьких таранек, и затея с ночной рыбалкой уже не казалась настолько удачной, как час назад.

— А, ну его к нечистому! Ты как хочешь, Игорёк, а я в машину спать пошёл, — докуривая очередную сигарету и с прищуром глядя на неподвижный поплавок, сказал Евсеич. — Не будет до утра клёва, я тебе говорю.

— Ну, давай ещё минут пять посидим, ты докуришь, и сматываемся, — вздохнул Игорь, и тут его поплавок слабо дёрнулся, на мгновение уйдя под воду. Буквально через секунду дрогнул поплавок удочки Евсеича.

— Тащи! — Только и успел крикнуть старший из рыбаков, хватаясь за снасти: пошёл клёв.

Нет, вернее не так: КЛЁВ! Клёвище! И не на пять минут, не на полчаса — клёв был постоянный и обильный, на крючок рыба лезла сама — только забрасывать успевай. Рыбаки тащили из реки рыбу килограммами, ловилось всё — от верховодки и бычка до леща и щуки. И это с берега, на удочку! Когда кончились черви, в ход пошел чёрный хлеб из припасённых бутербродов с салом, когда закончился и он, шутки ради ловили и на сало, но рыба всё равно шла и шла.

Ближе к утру, наполнив подсаки, полиэтиленовый пакет от бутербродов, ведёрко из-под наживки и даже карманы обильным уловом, рыбаки в последний раз забросили удочки. На этот раз пришлось наблюдать за неподвижными поплавками, мерно покачивающимися на волнах в неровном свете догорающего костерка. Разбуженный внезапным клёвом азарт никак не спешил улетучиваться. Рыбаки тихонько переговаривались, обсуждая то, с каким изумлённым видом, должно быть, встретят их протрезвевшие товарищи и как они по-отечески разделят с ними свою добычу.

— Тссс! — Игорь внезапно прислушался, подняв руку в предупредительном жесте. — Слышишь?

— Чего, Игорёня? Тихо ж вроде, — удивлённо приподнял бровь пожилой рыбак.

— Да тише ты! Слышишь, поёт вроде кто-то?

— Ну тебя в баню! Кому тут петь среди ночи? Тут же лес и поля кругом! — Евсеич осенил окрестности широким, почти театральным жестом, и внезапно замер. — Да нуууу…

В ночи явственно слышался хор множества женских голосов. Песня была красивая, протяжная и доносилась, как ни странно, со стороны леса. Слов не было — только интонационный напев. Рыбаки переглянулись, затухающий огонь костерка бросал на их лица пугающие отсветы.

— Вот тебе и «ну», — прошептал Игорь, оборачиваясь в ту сторону, откуда доносилось странное пение.

Конечно же, двое здоровых, крепких мужчин не испугались, скорее крепко удивились. Они всё так же продолжали сидеть на месте, ведь звук ни приближался, ни отдалялся, казалось, ни на метр. Ну, мало ли — вдруг это какая-то традиция у местных девок: идти среди ночи в лес и там петь. Откуда городскому жителю в третьем колене о таком знать?

— Гляди, Игорёк! Девка! — Евсеич вскочил на ноги и тыкал пальцем куда-то в сторону леса.

Из-за деревьев под несмолкающее тихое пение стали по одному появляться женские силуэты, бледные в лунном свете. Их было десятка два, не меньше. Игорь протёр глаза и тряхнул головой.

— Евсеич, да они, кажись, голые.

И правда, одежды на девушках не было. Обнажённые и простоволосые, они медленно выходили из леса и не спеша шагали по полю в сторону села. Высокие и низкорослые, чернявые и светловолосые, худые и плотные — молодые девушки, рассекая колышущуюся на слабом ветру пшеницу, наваждением проплывали мимо опешивших рыбаков на расстоянии каких-то пару десятков метров. Игорь оглянулся на Евсеича — его пожилой товарищ, широко раскрыв от удивления рот, припал к земле, провожая взглядом странную, и в то же время соблазнительную ночную процессию.

Вдруг в поле что-то дёрнулось, всколыхнув колосья. «Зайца подняли» — понял опытный охотник Игорь, и даже ухмыльнулся, пожалев, что ещё не наступил охотничий сезон. Одна из странных девушек, привлекательная, высокая брюнетка, обернулась на звук — заяц уже во всю прыть нёсся к лесу, ломая тугие стебли пшеницы. Девушка открыла рот, издав странный полувскрик-полусмех, эхом разнёсшийся над полем, вскинула руки, а затем согнулась пополам, встала на четвереньки, точно зверь, и с невероятной скоростью погналась за зайцем, в несколько прыжков настигнув животное. Затем девушка снова встала во весь рост: в её поднятых над головой в триумфальном жесте руках едва брыкался крупный заяц; она же, сжимая его передние и задние лапы тонкими бледными пальцами, снова издала тот самый жутковатый полувскрик-полусмех, на который обернулись ближайшие к ней девушки. Они молча стали приближаться к черноволосой, а когда подошли вплотную, та с силой развела руки в стороны, разорвав несчастного зайца пополам. Зверёк при этом жалобно пискнул, его кровь оросила обнажённые тела девушек.

— Ведьмыыы! — Приглушённо взвыл Евсеич за спиной у Игоря, в ужасе наблюдавшего за тем, как группка окровавленных девиц с жадностью оголодавших хищников пожирает сырую зайчатину.

Пожилой рыбак стал на четвереньках отползать вдоль берега в сторону деревни, и Игорь, с трудом выйдя из ступора, последовал его примеру. Где-то над горизонтом занимался рассвет, но сказки часто врут, и странное наваждение не исчезло. Напротив, девушки продолжали медленно подбираться к деревне, странное пение не смолкало, хотя слышалось едва-едва, а их бледные губы совсем не шевелились.

Через какую-то минуту рыбаки уже не ползли — они мчались к своей вахтовке со всех ног, забыв об осторожности. Не добежав до стоящей посреди поля могилы всего дюжину метров, бежавший впереди Евсеич вдруг громко вскрикнул, споткнулся о какую-то корягу, и, проклиная всё на свете самыми чёрными словами, кубарем полетел на землю и скрылся в пшенице. Следом, споткнувшись уже о Евсеича, на земле очутился Игорь. Чувство направления было потеряно, перед его лицом маячили колосья, сквозь которые виднелось синевато-серое предрассветное небо. Странное пение давило на барабанные перепонки со всех сторон, к нему примешивался жалобный стон Евсеича. Старик лежал на боку, держась обеими руками за левую голень.

— Вееедмыыыы! Уууууу! Сломааал! — Причитал пожилой рыбак. На его морщинистом лице блестела то ли роса, то ли слёзы отчаянья.

Игорь перекатился с бока на спину и не без усилий встал на ноги. Голова кружилась, звуки, казалось, окружали его со всех сторон, ещё сильнее сжимая его помутившееся сознание, сводя на нет адекватное восприятие реальности. Он шатался, его тошнило, где-то чуть поодаль копошился, силясь встать, Евсеич. Девицы приближались. Теперь они все смотрели на него. То тут, то там обнажённая девичья фигура падала на четвереньки, и, исчезнув на мгновение из вида, появлялась из пшеницы несколькими метрами ближе.

Игорь окинул странных девушек обречённым взглядом. Они остановились в десятке метров от них с Евсеичем, к протяжному пению теперь присоединились звуки более ритмичной мелодии, становясь всё громче и громче. В ушах зазвенело, и мужчина на секунду закрыл их ладонями. В толпе бледных девичьих тел он разглядел черноволосую красавицу, перемазанную заячьей кровью: вокруг рта и на руках её налипли клочья серо-коричневой шерсти. Девушка издала уже знакомый жуткий звук, ржавым ножом резанувший барабанные перепонки Игоря.

— Да жри! Жри, ведьма! Провались ты на месте, дрянь! — Орал, кое-как встав на ноги, Евсеич.

Он рванул на себе куртку-штормовку и зарыдал, снова бессильно рухнув наземь. Звук новой мелодии всё нарастал, и некоторые из бледных девичьих лиц повернулись к его источнику где-то наверху, над их с Евсеичем головами. Кто-то на холме, не прекращая петь, захлопал в ладоши. Раз, два, три… двенадцать громких хлопков в такт словам песни. Ближайшая к Игорю бледная девушка, с коротко остриженными рыжими волосами, сдавленно охнув, внезапно провалилась сквозь землю. Неизвестный женский голос снова затянул куплет, и снова послышались хлопки в такт припеву.

Затем стало твориться что-то невероятное: обнажённые девицы с нечеловеческими воплями кинулись бежать в сторону леса, расталкивая и топча друг друга. Некоторые бежали, как звери, на четвереньках, другие — как обычно. Те же, кто с перекошенными будто бы в агонии лицами, попытались подойти ближе к мужчинам, протягивая к ним руки, с полными отчаянья и боли криками по очереди уходили под землю, словно под воду. Игорь проводил взглядом последнюю бледную фигурку, скрывшуюся в лесу, и обернулся. На могиле, за их спинами, стояло пять женщин, одетых в длинные белые сорочки: молодая девушка запевала куплет песни: «Рааааноооо, раааноооо...», а две женщины постарше и две старушки подхватывали, и все вместе начинали синхронно, звонко хлопать в ладоши. Евсеич истерично засмеялся и сознание Игоря, наконец, отключилось.

* * *

— Ну и что дальше-то было, дядя Игорь? — Спросил я, глядя на папиного друга широко раскрытыми от волнения глазами. Мне было очень жалко зайку, но до жути интересно узнать, как же всё-таки выбрались они с Евсеичем из той деревни и кто были эти обнажённые девушки.

— А что было? Ну, окончательно очухался я уже в вахтовке, рядом — фельдшер Евсеичу ногу поломанную осматривает.

— Штаны мооокрые… — с хитрой улыбкой протянул папа, затянувшись «Ватрой».

— Мокрые-не мокрые — не важно. Там пшеница по пояс, и роса была, — смутился дядя Игорь, а отец кивнул, всё так же ухмыляясь. — Мужики говорят, утром бабка к вахтовке подошла, и давай в дверь тарабанить. Говорит: «Там ваши в поле лежат, идите, забирайте». Сама вся в белом, ноги босые, а за ней — ещё четверо таких же баб, из деревенских. Батя твой с Лёхой и Серым за нами пришли, перетащили в вахтовку. Мы им всё рассказали, а они, конечно, не поверили.

— Поверишь тут. Всю рыбалку попортили со своим переломом. Хорошо хоть рыбы на всех наловили, — задумчиво буркнул отец.

— Ну, так вот, значит... Потом сходили на то место, где мы рыбу и удочки бросили. Рыбу нашли, живую ещё, по большей части, удилища — всё как оставили. В поле в одном месте пшеница сильно примятая была, целая поляна вытоптана, а посредине…

— Мёртвый заяц!!! — Отец неожиданно схватил меня, с открытым ртом внемлющего страшному рассказу, за бока, да так, что я взвизгнул на пределе возможностей своих детских голосовых связок, с криком выбежал с кухни, где сидели за столом папа и дядя Игорь и, не забыв крепко обидеться на батю, шлёпнулся на диван в гостиной. Из кухни донёсся смех старых друзей, а затем — их приглушённые голоса. Я навострил уши.

— Здорово дёрнул малец! Прям Евсеич тогда! — Сказал, отсмеявшись, дядя Игорь. — В общем, ты как знаешь, Володя, а я с вами на следующей неделе на рыбалку не еду.

— Да как? Тепло же, место новое, просто изумительное! Озеро — шик, вокруг — ни души! А вы с Евсеичем, что дети малые: «Не хочу, не поеду»! Сколько прошло уже? Год? Забудь ты уже!

— Нееет, Володя, нифига. Через неделю — запросто! А на следующей — не поеду.

— Да что случится-то за неделю-то? Поехали, говорю.

— Не-не-не, я в русальную неделю больше не поеду, Вовка. Хоть убей, не поеду…

[серебро]

История, которую я расскажу, многим покажется очередной выдумкой. В общем-то, многим она не покажется такой уж и страшной, потому что действительно смахивает на сюжет дешевенького голливудского триллера. Да и плевать — меня это зло миновало. Я вас предупрежу и вроде как от чувства вины избавлюсь. Пишу анонимно — ни названий городов, ни имен, ни даже времени действия назвать не могу. Там поймете, почему.

Начало истории вполне безобидное — я познакомился с девушкой. Познакомился случайно, в клубе. Это была красивая брюнетка, явно одинокая, с пышной грудью и прелестными карими глазами. Мы познакомились и стали встречаться. Назовем ее Ирой.

Она работала в какой-то небольшой фирме — вроде бы в клининговой компании. Ей на момент нашей встречи было уже около тридцати, мне же всего двадцать два. В какой-то момент она предложила мне переехать к ней. Кто бы отказался?

Итак, мы стали вместе жить. Скажу сразу и без купюр — секс у нас был просто потрясным. Должно быть, у соседей холодильники размораживались и текли, когда мы предавались своим ночным утехам. И все это происходило с приятной стабильностью. Прошел месяц, я и забот не знал. Ирина не только отлично умела ублажать, но и при этом неплохо зарабатывала в своей компании. Она не настаивала на моем трудоустройстве, денег хватало, и жизнь казалась сказкой. И лишь спустя этот самый месяц я заметил одно «но». Мое здоровье.

Я никогда не был особым хлюпиком, старался исправно ставить все прививки, периодически занимался спортом, не перебарщивал с вредными привычками. Однако здоровье мое подорвалось, и подорвалось серьезно. Откуда-то взялся хронический насморк, стали побаливать суставы, ухудшилось зрение. Я не придал этому значения, походил по больницам, полечился, да так и забил. Но забить надолго не получилось. Ежедневные скачки температуры, слабость, тошнота — все это могло свалить с ног любого спортсмена. Ирина заботилась обо мне как могла, доставала все лекарства, преданно ухаживала за мной каждую свободную минуту, всегда звонила, беспокоилась... Потом стали болеть почки, посещение туалета не вызывало былого облегчения, черт возьми — да на меня как проклятие обрушилось! Так и предположили некоторые шутники из круга моих друзей, но я только отмахнулся.

Прошел еще месяц. Желудок то и дело скручивали невыносимые спазмы и, в довершение всех бед, стало побаливать сердце. Не иначе как на фоне всего происходящего. По всему моему телу высыпал отвратительный псориаз — этакие язвочки, постоянно покрывающиеся некой субстанцией, более всего смахивающей на перхоть. Ирина уже не знала, что делать. Сколько денег она потратила на лекарства!.. Я уже и сам на себя не походил — бледный, исхудалый, весь покрытый отвратительными язвами. Но даже тогда Ирина не отказывала мне в заботе и отличном сексе.

Больница стала моим вторым домом. Лекарств в день употреблялось больше, чем простой еды. В отчаянии я поплакался матери, и она по секрету рассказала мне об одной — вы не поверите — колдовской фирме. Таких причуд от своей матери я не ожидал, попытался отмахнуться, но она настойчиво продолжила убеждать меня. Дескать, деньги они берут немалые, гораздо больше, нежели любые другие шарлатаны, используют методы «темной» магии, и никто из ее знакомых (имена которых она оставила за кадром даже для меня) не ушел от них больным. Из уважения к матери я внимательно выслушал, а внутренне уже предался настоящей панике — знать, совсем все хреново, коль скоро мама моя (бухгалтер и атеист в третьем поколении) такие советы давать стала.

Тянул я еще неделю. Ел только уже чтобы выжить, почти все съеденное делил с унитазом через пять минут после трапезы, лежал в каком-то коматозе и грешным делом стал подумывать о том, чтобы разом покончить со всем этим. Но вот позвонила мама и сказала, что оплатила мне сеанс у той самой «колдовской фирмы». В ходе диалога выяснилось, что они с отцом для этого продали машину. Сил хватило только на то, чтобы недолго поругаться и принять предложение. Мама кратко объяснила мне, куда и во сколько я должен подойти. Я и сам, честно говоря, понадеялся на чудо. Паника делает с трезвомыслящими людьми страшные вещи.

В назначенное время я пришел по нужному адресу. Вошел в неприметное здание (на входе сидел самый обыкновенный охранник ФГУПа), протопал по коридору, постучал в нужную мне дверь и вошел. Каков был конфуз, когда в кабинете я обнаружил Ирину!

Это была поистине неожиданная встреча. Ирина, не менее удивленная, смотрела на меня. Первый вопрос, самый глупый из всех возможных:

— Ты зачем пришел?

— Лечиться, — не задумываясь ответил я, хмуро взирая на свою любовницу.

На том диалог временно был завершен. Я медленно осознавал происходящее (пусть и невероятное, более чем книжное), а Ирина, подобравшись и насупившись, ждала моей реакции. И действительно, сложить сейчас два и два не составляло труда даже для моего измученного болезнями рассудка. Наше неожиданное знакомство, ее предложение о сожительстве, скорая череда всяких хворей и, наконец, вуаля — ее непосредственное отношение к «колдовской» фирме, практикующей «черную» магию в лечебных целях.

— Ты занимаешься черной магией? — задал я самый бредовый вопрос в своей жизни.

— Да, — глухо ответила Ирина.

Осознать происходящее за те несколько минут было непростой задачей, но я справился. Не нужно быть великим детективом, чтобы понять ее причастность к моим бесконечным заболеваниям. Иначе она своими методами уже давно избавила бы меня от всех болезней. К этому выводу я пришел легко, промежду прочим уверовав в магию (бывает).

— Что будем делать?

Своим появлением я застал Иру врасплох. Она явно не ожидала меня здесь увидеть и теперь молчала.

— Это из-за тебя я болею?

Она продолжала молчать. Я уже догадался и без слов, что она с помощью каких-то своих обрядов перекидывала на меня чужие болячки. Я же вскоре должен был отправиться в землю, как контейнер с радиоактивными отходами.

Ира настойчиво продолжала молчать, нервно вращая в изящных пальцах карандаш. Я отметил, что в комнате помимо стола есть еще и просторная софа. Молчание длилось минуты. Мне хотелось в туалет, у меня болело... все.

— Хватит молчать.

— Хорошо, — сказала Ира. — У меня есть предложение.

— Какое? — не задумываясь, спросил я. Здоровье мучило меня настолько, что я готов был принять предложение даже этой ведьмы.

— Я все исправлю, — ответила она. — Я даже верну твои деньги. Ты, правда, не должен был ничего узнать. Я все исправлю, и через неделю ты будешь как новенький. Разумеется, на этом наши отношения закончатся.

«Отношения?!» — воскликнул я мысленно, но сдержался.

— Ты же никому и никогда не расскажешь о том, что случилось между мной и тобой. А если расскажешь, — она недвусмысленно блеснула глазами, — я найду способ, чтобы тебя наказать.

Как бы ни было это противно, но я согласился без промедления. В двадцать два года особо сложно терпеть серьезные проблемы со здоровьем. Старики подготовлены к этому целой жизнью, а молодые нет.

— Тогда располагайся, — улыбнулась она, указав на вышеупомянутую софу.

— Так ты еще и  плохая девочка , — сморщился я.

— Такие уж методы...

И между нами случился секс. Такой секс, которого не было никогда ни у меня, ни у вас, я уверен. Да и еще бы — если от одного-единственного полового акта зависит твое здоровье и твоя жизнь, то ты сделаешь это так, что загремят трубы и закипят реки, и ангелы свалятся со своих облаков на грешную землю!

Когда с сексом было покончено (а удовольствие я от него, как ни крути, получил сомнительное), я спешно оделся и собрался уйти. Ира тоже оделась. Извиняться она не собиралась, только сказала еще раз:

— Ты не должен был узнать.

— Да пошла ты...

Уже на выходе во мне проснулась совесть, и я обернулся к своей недавней сожительнице:

— Одна просьба, передай это все какому-нибудь... плохому человеку.

— А я только таким и передаю...

Эти ее слова я вспоминаю особенно часто.

В тот же день я покинул дом ведьмы. Она сдержала свое обещание. Вскоре я выздоровел, и о недавних хворях напоминал лишь потерянный вес, оставшиеся пигментные пятна от псориаза да изрядно опухшая медицинская карточка. Деньги Ирина выслала обратно моей матери. Та радовалась, как маленькая, и буквально боготворила чудесную контору. Она бы так не радовалась, если б знала всю правду.

А я знаю. И потому я стал ходить в церковь. И потому я каждый вечер думаю о тех, кто по воле Ирины и подобных ей лежат сейчас в земле. Я стараюсь представить масштабы этой организации. Их может быть всего несколько человек или несколько сот, а может, и каждая третья  плохая девочка  (или жигало) являются одними из них. Я поклялся себе, что моя невеста будет непременно девственницей и того же желаю вам. Искренне надеюсь, что мой совет кому-нибудь поможет.

Хочется верить, что этот анонимный рассказ не нарушил данного мной обещания.

Берегите своё здоровье.

[серебро]

... Не люблю незваных гостей. Позавчера пришел такой — плотник. Мы ему два месяца назад дверь для кухни заказывали. В обещанный срок он не управился, а позавчера привез дверь. Холодина, дождь, а он двери ставит. Промучился с ними допоздна, замерз, как собака, да еще намекает — неплохо бы перекусить. У меня в холодильнике один борщ и больше никаких разносолов. Поставила перед ним тарелку с борщом, приправила горьким перцем и сметаной. Кушает мой работник за обе щеки, да нахваливает:

— Вкусно, хозяюшка, вот точно из-за такого борща со сметаной я у вас в городе и остался, и счастье свое нашел, правда, и по голове получил тоже...

— Как это? — спрашиваю.

— А вот как. Я раньше в Днепропетровске жил. А потом с женой развелся, и думал уже, что ничего хорошего меня в жизни не ждет. Поэтому, когда меня послали в длительную командировку, я с радостью согласился и приехал в ваш город. Со мной приехал мой напарник — Володька, двадцати восьми лет. Правда, парень по дому скучал страшно, потому что только женился, и к жене у него чувства еще цвели буйным цветом. Поселились мы у одной проворной тетки в частном секторе. Сорокалетняя женщина жила одна, хотя хозяйство вела образцово и готовила вкусно. Мне она понравилась сразу, хотя я на десять лет ее старше, а вот ей — Галине — понравился Володька. Сильно понравился, уж как она ему глазки-то строила и так, и так к нему подбирается, а он только о своей Анечке мечтает. Дамочка оказалась приставучей и, в конце концов, Володька от нее просто сбежал, сняв угол у бабки на соседней улице. Галина загрустила и притихла, на меня ноль внимания. Я иногда заходил в гости к Володьке, и он мне шепнул, что его хозяйка вроде как знахарка, но ему-то что...

С Галиной стало твориться что-то неладное. Был месяц май, и Галя только то и делала, что пропадала где-то допоздна, а домой приходила с до крови расцарапанными руками. Руки ее были разодраны в клочья, и даже на щеке я заметил вспухлую царапину. Я пытался расспросить, но она лишь грубо ответила: «Не твое дело».

Однажды, умаявшись на работе, я пришел домой голодный, как волк, и попросил у Гали поесть.

— Там борщ в холодильнике, возьми сам разогрей, — ответила хозяйка.

Меня дважды просить не надо было. Я разогрел себе борщ, да только какой он без сметаны?.. Порыскал я в холодильнике и нашел полстаканчика сливок — грамм пятьдесят, не больше. Попробовал — вкусно, я их в борщ себе и бахнул все. Поел и пошел себе отдыхать.

Ближе к вечеру хозяйка залезла в холодильник и заорала благим матом:

— Ты сливки в стакане брал? — орет.

— Я, — говорю, — с борщом их съел, а что?

— А чтоб тебя! Обжора! Собирай свои вещи, и чтоб духу твоего через полчаса тут не было!

— Так ведь ночь на дворе, — говорю.

— Вон пошел отсюда! — завыла Галина, отдавая мне деньги за квартиру. Те, что я наперед заплатил...

Делать нечего, вижу, совсем свихнулась тетка на почве одиночества. Собрал я вещи и пошел к Володьке, хоть переночевать. Сидим мы на кухне у его знахарки, я и жалуюсь ему:

— Представляешь, озверела она просто, за ложечку сливок прогнала в ночь.

Бабка Тася, Володькина хозяйка, уши навострила, разговор наш слушая, а потом только руками всплеснула:

— Ай да дуреха, Галка, приняла-таки мою шутку за чистую монету, — говорит. — Пришла однажды ко мне и просит, научи, как парня приворожить, присушить, а я тебе заплачу щедро. Я, хоть и знахарка, да с приворотами дела не имею — пакостная это штука. И грех большой. Отказала я ей, а она все ноет и ноет, проходу не дает. Вот и решила я над ней пошутить. Дам, думаю, ей такое задание, чтобы исполнить не могла, вот и отстанет от меня. «Ты как себе хочешь, но добудь хоть немного кошачьего молока и с него сделай творог. Над этим творогом прочтешь специальный заговор и угостишь им любимого — век твоим будет», — сказала я и, написав на бумаге какую-то чепуху, отдала Гале. Галина, довольная, пошла к себе, оставив мне сотню на столе. Мне неудобно было деньги брать, но ведь иначе не отстанет. С того момента мне стали люди говорить, что Галина сошла с ума. Она выпрашивала у людей их недавно окотившихся кошек и что-то там с ними делала в сарае. Чтоб хозяева кошек не ворчали, она и им копеечку перекидывала. Ходила Галина вся исцарапанная, и неудивительно — попробуй, подои кошку, да еще чужую...

Тут я понял, почему Галина на меня набросилась. Это же с каким трудом она набрала полстаканчика кошачьего молока, а я все одним махом проглотил... Я думал, что лопну от смеха. Интересно, сколько бы из того молока творогу вышло?..

Смех смехом, но ночью мне Галину стало жалко. Я вспомнил ее исцарапанные до крови руки, ее грустные глаза и кусачий от одиночества нрав. Купил торт и букет цветов и отправился к ней, вину заглаживать.

Галины глаза немного потеплели, а я стал ей помогать немного по хозяйству. Потом мы с Володькой уехали в Днепропетровск, только он там и остался, а я вернулся к Галке своей. С тех пор живу один такой на белом свете — счастливый...

— А почему это один такой? — спрашиваю.

— А кто еще на всем белом свете пил кошачье молоко? Хоть не мне предназначался приворот, но на мне сработал.

— Значит, не пошутила бабка с приворотом?

— А кто их знает, знахарок этих — где у них шутка, а где колдовство...

[серебро]

Этот рассказ я услышал от моей мамы. Немного о себе — я довольно поздний ребенок, поэтому, по всей вероятности, события, описываемые мной, отстоят от сегодняшнего дня как минимум на полвека.

В то время жила в селе, где жил род мамы, очень красивая девушка. Она была отрадой родителей, всяк, кто ее видел, переставал хмуриться. Многие ребята мечтали сосватать ее. Да только однажды проезжал через деревню табор. Как водится, ходили по дворам, попрошайничали. И старая цыганка подошла ко двору той девушки. Увидев красавицу, она сказала: «Вот невеста для моего сына». Родители увели девушку в дом, а цыганке сказали, что девушка уже сосватана. Старуха залилась смехом, да смех ли это был?.. Чудилось родителям, что старая ворона каркает. Затем произошло неожиданное: старуха взяла с земли кусочек (пардон за мой французский) конского дерьма и провела им с некими словами по калитке.

Вечером табор ушел. За ним, как собачка, вырвавшись от родителей, вся в слезах бежала красавица, никто не смог ее удержать.

* * *

ЛЮБЯЩАЯ ДОЧЬ

До революции, говорят, это было. Жила-была в наших краях семья — мать, отец и дочь. Неизвестно, как жили, то молва не донесла. Но случилась беда — умерла мать девушки. Отец совсем сдал от горя, но девушка больше — каждый день вспоминала маму. Однажды отец говорит — дочь, недолго и мне осталось, хочу видеть тебя пристроенной. А вскоре и парень сосватался. Сыграли свадьбу. Отец думал, что недобрые мысли покинут дочь после свадьбы, но она все так же иногда сидела со слезами на глазах.

Наступила летняя пора. Лето в степи быстро сжигает траву, поэтому надо успеть скосить ее зеленой. Поехал парень со своей женой в степь на косьбу. Да только дело не заладилось: коса сломалась. Распряг он коня из телеги, поехал назад в село в кузницу. Жена осталась ждать его. Села в телеге да по привычке начала грустить о матери. Глядь — а издали идет женщина в белом. Все ближе и ближе. И вот девушка уже видит свою маму. Женщина уже рядом и говорит: «Знаю, как ты тоскуешь, и мне без тебя плохо, айда со мной». Девушка спросила, как же она последует за ней. Мать отвечает: «А ты повесься. Больно не будет». Девушка, осмотрев степь, говорит: «Да тут и деревца ни одного нет, и веревки». А лукавый в образе матери учит: «Ты вожжи привяжи к оглобле, а ее подопри дугой». Уж очень хотелось дочери к маме, сделала все, как велел ей нечистый...

А ее жених не доехал до села — почувствовал неладное, повернул назад. Успел вынуть ее из петли. Отходили ее. Она это и рассказала. Да только вскоре снова повесилась... Петля, она никогда так просто не отпустит, зовет к себе.

Так говорили старики, когда человек уж больно убивался в горе.

* * *

НЕ ГОНИ ЛОШАДЕЙ

— Слушай, вот ты говоришь, свет белый не мил, вот жизнь тебе не нужна... А ты послушай меня. Я ж тоже был молодым да дурным. Был у меня друг под стать, не разлей вода. Где я, там и он. Где он, там и я. Помню, как вдвоем спина к спине отбивались от ребят из соседнего села... Вот такой дружбан был у меня.

Он закурил сигарету и подслеповатым взглядом смотрел вдаль. Я не спешил его перебивать. Солнце тем временем бросило прощальный луч и скрылось за горизонтом.

— Ну так вот, беда с ним случилась. Выпил он лишку да в петлю залез. И ведь причин даже я не знаю. Как бы то ни было, но друг же. Выпил я за его непутевую душу. А зима была. И вот иду я домой, да что там — внезапно началась метель, в трех шагах ничего не видно. Но слышу — едут сзади. Песни, гармошка, пьяные крики. Думаю, наши гуляют. И вот внезапно из-за пелены становится видно, что едут сани, полные народа. Вгляделся — а запряжен в них мой беспутный друган, вместо вожжей — веревка, на которой он повесился... Я попятился. Тем временем сани поравнялись со мной, и я увидел тех, кто сидел в них. Черти, ряженые, мерзкие хари... Друг приостановился, я бы и рад ему помочь, но ноги не слушаются, а он и говорит — прости, что так вышло. Думал, там нет ничего, а здесь еще хуже. Молись за меня. Тут его стегнули черти, и они скрылись за пеленой метели. Вот так-то...

Догорел огонек его сигареты. На болоте крикнула выпь. Мир давно погрузился в сумерки. А в моем воображении все продолжали свое вечное шествие обреченные...

* * *

ПЛЕМЯННИК

Говорят, дети видят то, чего не могут видеть взрослые. Тогда моему племяннику было пять лет. Его мать, моя сестра, вынуждена была ехать на сессию, а моя мать работала до позднего вечера. Так что сидеть с ним приходилось мне.

В тот вечер я не нашел корову, надо было искать, ибо могла уйти на посевы, что грозило штрафом. Я взял племяша на плечи и пошел на поиски. Обошел все мыслимые места — коровы нигде не было.

Тем временем отпылал закат, сумерки объяли землю. Все темнее и темнее становилось кругом, но уже из-за горизонта выглядывал хищный взгляд луны... Не люблю полную луну. По мне, лучше полная тьма.

Я как раз проходил мимо кладбища со старыми покосившимися крестами, когда племянник спросил:

— А кто это идет за нами?

Оглянулся — никого, а племянник уже показывал в сторону:

— Вон люди, и вон еще сюда идут.

Не воспринимая его всерьез, я сказал:

— Хватит фантазировать, надо корову искать.

Но когда он буквально заверещал и, вцепившись в меня, лепетал: «Уйдите!» — нервы мои сдали, страх ребенка передался мне. Спрашиваю его как можно спокойнее:

— А что они делают?

— Они тянут руки ко мне.

— Ничего не бойся, я тебя никому не отдам.

Держа его крепче, перешёл на бег — бог с ней, с коровой. Так галопом и забежал домой. А мимо кладбища больше по ночам не хожу.

[серебро]

У знакомой моей знакомой (да, вот так вот), по словам последней, имеется слабость: жуть как любит она всякими травами лечиться. То подорожник заварит от сыпи, то лопух к голове приклеит. И вот завело ее это лечение народными средствами к некой бабке-ведунье. Та сразу нашу тетеньку в оборот взяла: зелья ей на все случаи жизни варила, масла ароматические литрами продавала, измельчала для нее ореховую скорлупу от глазливых людей. Так в доверие втерлась, что женщина даже начала приглашать ее к себе домой. Та по квартире трехкомнатной бродит, по углам шепчет, пассы руками делает...

Однажды ведунья эта начала напрашиваться на ночь — устала, мол, ехать далеко, позволь переночевать, расстели в одной из комнат, одеялком прикроюсь, а утром уеду. Женщина, хоть и доверяла бабульке, а все же отказала под предлогом, мол, у меня свой уклад и быт, жить привыкла одна. На что ведунья зло хмыкнула и уже на пороге как-то странно высказалась: «Уже не одна».

С той ночи хозяйку начали донимать посторонние звуки в квартире. Причем всегда они доносились из платяного шкафа, где у нее белье постельное лежало. А в один вечер так и вовсе бедная женщина чуть с ума со страху не сошла: застелила она постель и вышла на кухню, возвращается — а вся кровать измята, будто по ней носороги скакали. Дрожащими руками она расправила все, сходила в ванную, вернулась и видит, что одеяло на кровати само сворачивается и разворачивается. С уголка и до уголка в трубочку.

Наверное, тяжело пришлось несчастной. Как она пережила сие постельное безобразие, неизвестно. Знакомая пообещала поинтересоваться на работе у героини рассказа, как там дела сейчас обстоят. Но думаю, что в этом конкретном случае женщине её укропная водичка да настойка черемши уже не помогут.

[серебро]

Бабуля моя как-то рассказывала, что у них в белорусской деревне, когда она сама была подростком, жила ведьма. Как-то к ведьме этой председатель сельсовета пожаловал с целью выселить её из хибарки и отправить в коммуналку на подселение, а дом снести и отдать землю колхозу. Ему говорили, что делать этого не стоит, но мужик был каноничным коммунистом и во всякие байки не верил. Неизвестно, какой у них там разговор был, но вскоре в доме у председателя стала твориться бесовщина. Поначалу ночью кто-то под окнами кричал, и звук был, будто кто-то с неба падает и истошно орет, затем сильный грохот. Естественно, тела не находили, да и крик слышали только председатель и его семья. Потом стало ещё хуже — у председателя дом был довольно крупный, и к входной двери вела длинная веранда. Вот в углу той веранды перед входом стали появляться призраки, причем видел их только председатель. Ему все говорили, мол, зачем с ведьмой разругался, иди, задабривай её теперь. Председателю выхода не оставалось — попа, что ли, звать, дом советского труженика святить? Товарищи ведь не поймут. Ну он и пошел к ней, вроде помирился, дом не стал отбирать. Правда, помер лет через пять, но это, видимо, из-за пьянства.

Еще была история про ту же ведьму — одна старуха с ней что-то не поделила, а потом ходила летом и клацала зубами от холода. Лето, август, жара, зной — а бабка ходит, укутанная в шубу, и говорит, как ей холодно. Люди трогали её, а она была как ледышка. Что с ней в итоге стало, непонятно.

Опять же, по рассказам бабушки, эта ведьма у них в деревне умирала неделю. То есть скончалась, лежит мертвая, не дышит, холодная, но воскресает через день и дальше кричит, умирает. Когда же она умерла, халупа её развалилась в течение недели. Мужики трактором сгребли и подожгли дом.

[серебро]

Это было где-то в начале лета 2004 года. Был у меня друг по имени Дима, который пригласил меня в гости. Правда, жил он тогда не у себя, а у своей девушки. Девушка была внешне очень красива, но присутствовали в ней какие-то холод и цинизм, любой мизантроп позавидует. Ну, приехал я к ним. Сидели, болтали, пили пиво, смотрели телевизор. Потом девушка сказала, что у них сегодня встреча бывших одноклассников, и она уедет до утра. Мы с другом только обрадовались — можно будет поговорить свободно на всякие темы, не оглядываясь на присутствие девушки. Она уехала, а мы сходили еще за пивом и купили еды на ужин. Ясное дело, что я решил остаться на ночь.

Всё было прекрасно, и я уже не помню, что мы конкретно обсуждали, но в какой-то момент Дима сказал: «Тут нормально, но только по ночам предметы падают с полок порой». Я никогда в мистику особо не верил и ни с чем эдаким не сталкивался, но поинтересовался — мол, как так, почему? Друг сказал, что в квартире ночью часто чертовщина какая-то происходит, а еще у своей девушки в секретере он нашел что-то вроде заклинания на листочке. Я был поражён и потребовал показать листок мне. Мы зашли в комнату его девушки, и друг достал из секретера тетрадный листочек, заметив между делом, что записей на нём явно прибавилось с прошлого раза.

Взяв листок и прочитав написанное, я испытал бурю эмоций, потому что на листке в самом деле были написаны настоящие заклинания, да еще и какие-то зловещие все. Текст не помню, но начинались записи с чего-то вроде: «Черти, придите, кровью попируйте...». В XXI веке серьезная образованная девушка хранит у себя какую-то средневековую жуть... А ведь она всегда говорила, что ни в Бога, ни в сверхъестественные явления не верит и вообще считает себя современным человеком. Я предложил листок сжечь, но Дима отказался и вообще предложил скорее покинуть комнату.

Наступила ночь, и в квартире на самом деле стало как-то жутковато. Я пытался списать это на впечатлительность, но не может же одинаковое мерещиться сразу двум людям? Сперва мы слышали в соседней комнате отчётливый шорох. Потом, сидя на кухне, я бросил взгляд в прихожую и увидел там черную кошку, которая очень внимательно смотрела на меня. Вся соль в том, что никакой кошки в квартире отродясь не было! Мой друг стоял у плиты и варил пельмени. Я сдавленно произнес его имя, не отрывая взгляда от кошки. Дима, даже не оборачиваясь, спросил: «Что, черную кошку увидел? Я ее тоже иногда вижу». По телу побежали мурашки. Фантомный зверь прыгнул куда-то в угол, и больше я его не видел.

Спать мы легли в одной комнате, так как спать в разных комнатах тут казалось безумием, особенно в комнате этой ведьмы. Дима мне еще зачем-то рассказал, что ему однажды снился сон, будто квартира опутана некими чёрными нитями. Он ходил по квартире и искал, куда же нити ведут, пока не нашел в ванной под кафелем некую старую книгу. Я как-то все же уснул, хотя был страх к утру поседеть.

Проснулся в три с чем-то ночи, прислушался и услышал, как в коридоре поскрипывает линолеум, словно там кто-то ходит. Ох, как же мне страшно стало... В голове не умещалось, что всё это реально происходит со мной. Я, словно в детстве, накрылся одеялом с головой и старался как можно тише дышать, чтобы ОНО не зашло в комнату. Кое-как, но я все же опять уснул.

Утром рассказал Диме о шагах в коридоре. Он сказал, что тоже слышал шаги, но в маленькой комнате. А потом я поехал к себе домой.

Через год Дима всё-таки с этой ведьмой (или кем там она была) расстался, а она вышла замуж за какого-то старого богатого человека. А я стараюсь ту ночевку не вспоминать, хоть и десять лет прошло. Мне все ещё трудно осознать, что среди нас обретается подобная нечисть. Одно дело, когда ты читаешь в книжках или в интернете истории про призраков и монстров, и совсем другое, когда сам сталкиваешься с необъяснимым.

[серебро]

Мне было 14 лет, когда случилась эта история. Тогда мы с подругами умирали от скуки и всё своё свободное время тратили на группу «Тату», сериал «Зачарованные», праздную болтовню про парней. И, конечно, мечтали, как внезапно станем хоть кем-то особенным, а приключения сами свалятся на голову.

Чтобы поскорее приблизить такой вожделенный момент, я, Марина и Юля сообща ударились в готику. Сколько же значительности в собственных глазах нам придавали простенькие чёрные шмотки с оптовки. «Тату» быстро сменились на Мэнсона, а от просмотров похождений ведьм мы быстро перешли к действию. Теперь ни одна встреча с девчонками не обходилась без попыток заглянуть в будущее или вызвать потусторонних сущностей. Но карты отчаянно врали, а сущности, видимо, напрочь забыли человеческий язык и посредством блюдец с иголками упорно выдавали порции отборного нечитаемого бреда.

Как ни странно, энтузиазма от неудач только прибавлялось (эх, как много в жизни значит гормональный взрыв!). Первый триумф мы испытали, когда один из наших нехитрых ритуалов проклятия ударил точно в цель. Врага было выбрать не трудно — Марина всё никак не могла поделить парня со Светкой-Наволочкой из параллельного класса. Сам объект даже не догадывался о том, какие страсти бурлят в душе начинающей ведьмы, и спокойно выгуливал Светку за ручку. Для обряда нужны были всего-то мёртвое животное, осиновые пруты и женские волосы. Юлин волнистый попугайчик весьма кстати скоропостижно скончался от старости, и после не слишком болезненных уколов совести тушка бедной птички в осиновом гнезде оказалась у порога жертвы. Наволочке хватило трёх дней, чтобы заработать открытый перелом. Наш злокозненный клуб по интересам ликовал. И хотя парень так и остался равнодушен к Маринке, плевать, теперь у нас было реальное подтверждение своих выдающихся способностей.

Книжные заклинания ушли в прошлое. Юля, самая смелая из нас, логично рассудила, что с таким-то опытом и невероятной силой мы и сами можем насочинять многотомное издание каких угодно обрядов. И таковые не заставили себя долго ждать.

Наверное, мало найдётся людей, которым не знаком дух командной работы. Один за всех и все за одного, басня про несгибаемый пучок прутьев, вместе мы сила. Каждый участник группы носит в себе деталь механизма, бесполезную саму по себе. И внезапно оказывается, что детали всех решающих общую проблему людей подходят друг другу как родные. Шестеренки начинают крутиться, обрывки задумок сливаются в ясную идею — работает!

Естественно, такое происходит не в каждом конкретном случае, не закономерно, после некоторой притирки, разумеется, но всё же. Вы испытываете приятное чувство общей правды, общей реальности, сплочение, мощь. Именно так я могу определить то состояние, в котором находились я, Марина и Юля, когда открыли свой невероятный способ общения с духами.

Уже с самого утра Юля с горящими глазами обещала показать нам нечто особенное. Она отказывалась рассказать хоть какие-то подробности, надеясь тем самым подогреть наш интерес. Её же собственного терпения хватило только до конца третьего урока.

Оказалось, накануне ей приснился удивительно реалистичный сон, где мы втроем в моей квартире общаемся с демоном. В прямом смысле слова общаемся, то есть разговариваем вслух, ведём диалог. В Юлином сне существо отвечало на наши вопросы через магнитофонную запись, пущенную задом наперёд.

Мои родители в тот день уехали к родственникам — одного этого факта хватило, чтобы девчонки с возбужденной дрожью в голосе посчитали сновидение вещим.

Пожалуй, я была единственной, кто сомневался в успехе этой затеи. В глубине души я всегда понимала — всё наше колдовство просто мрачная игра, затеянная от отчаянного голода по впечатлениям. Но мне не хватило духу высказаться вслух, я слишком боялась потерять дружбу Марины и Юли.

В 10 вечера всё было готово к ритуалу. При свете свечей мы сидели за столом на тесной кухне. Марина достала нож, каждая из нас должна была смешать свою кровь с молоком в чашке, а затем «напоить» этим глиняную фигурку ангела. Конечно, церемония включала в себя и заклинание, но, к счастью, оно уже давно стёрлось из моей памяти.

Пару минут прошли в сосредоточенном молчании. Юля вставила кассету в стоявший рядом магнитофон и запустила обратное воспроизведение. Запись, разумеется, была предварительно проверена, для исключения возможности принять желаемое за действительное. Вначале были слышны лишь обычные булькающие звуки и шорох отматываемой магнитной ленты.

Марина задала «гостю» вопрос: «Ты здесь?».

Глядя на серьёзные лица подруг, я едва сдерживалась, и уже готовилась феерическим хохотом прервать этот идиотизм. Теперь я понимаю, что моё неверие, скепсис тоже было тем самым элементом командного духа, необходимым для оживления абсурдной нелепости. В тот самый момент, когда с моих губ наполовину сорвался смешок, каждая из нас со всей четкостью услышала ответ на обращение Марины.

— Да, смешные девочки, — проквакали колонки.

Сомневаюсь, что вам хоть раз приходилось слышать подобный голос. Складывалось ощущение, будто большая жаба гулко бубнит со дна трёхлитровой банки. При любых других обстоятельствах это было бы жутко забавно, а сейчас стало просто жутко. Юля с Мариной враз побледнели, от напряжения мышц они походили на деревянных кукол.

Сама я, наверное, тоже выглядела не лучше. Но ведь мы были ведьмами, спокойно проклинающими людей, а ещё мы были подростками, которые стыдятся показать свой страх. Бодрым дрожащим голосом с тонущими в нём нотками уверенности Юля попросила «жабу» рассказать о будущем каждой из нас. Видимо, из-за шока она даже не поинтересовалась, как того требовал любой ритуал вызова духа, именем гостя.

Сущность не смутило такое нарушение приличий, у неё (него?) действительно было послание для каждой из нас. Марина узнала, что «молчание врачует некоторые недуги», Юля должна была в скором времени «образумить сиротливых». Мне досталось не менее абсурдное предсказание: «Ты ещё успеешь насладиться своей прелестью,» — не совсем точно, но вроде того. В тот раз мы торопливо проводили «жабу», удовлетворив свой голод по чудесам до седых прядей в волосах. Но наша разлука не была долгой.

Решившись на что-то однажды, а ещё и закрепив это повторным опытом, часто превращаешь некогда новое действие в привычку. Первую неделю после вызова существа мы даже не обсуждали случившееся — слишком оно не вписывалось в ткань наших будней, слишком напугала нас тьма, в которую я, Юля и Марина заглянули.

Даже не смотря на явно бредовые предсказания, мало чем отличавшиеся от болтовни с духами посредством блюдечка. Хотя, пожалуй, лишь для Марины эта беседа имела крохотный смысл. Уже после сеанса спиритизма она случайно услышала, как отец разговаривал по телефону с любовницей. Ей ничего не оставалось в этой ситуации как хранить молчание — любое сильное переживание могло в буквальном смысле убить Маринину маму, недавно перенесшую операцию на сердце. Этой крупицы правды из слов духа вполне хватило для того, чтобы мы вновь обратились к нему.

Страх очень быстро уступил место нездоровому любопытному азарту. Оказалось, «жаба» была плоха лишь по части предзнаменований. При этом она детально и во всех мерзких подробностях остроумно могла расписать слабости и секреты любого из наших знакомых. Своим булькающим гулким голосом она регулярно снабжала нас отборным компроматом на неугодных. Такие откровения коснулись и моей с Мариной и Юлией жизни, но мы настолько хорошо знали друг друга, что обличения со стороны могли только рассмешить.

Мы жадно ждали любой возможности пуститься в сплетни с духом, несколько веков назад, думаю, именно за такое и сжигали на костре. Но главное, мы стали ведьмами с собственной прирученной жуткой тварью, служившей нам. Больший успех трудно было представить.

В один из вечеров мистического злословия наше мрачное веселье прервал настойчивый звонок в дверь. Забавно, вот уже несколько месяцев подружки, преспокойно попивая чай, вели вслух диалоги с очевидно потусторонней сущностью, а сейчас в страхе подскочили с мест от обычной трели звонка. Как когда-то их прапрапрапрабабушки от решительного стука инквизитора.

Возможно, разумнее было просто притвориться, что никого нет дома. Взгляды девчонок красноречиво умоляли остаться, но меня будто кто-то толкнул в спину, шепнув на ухо: «Открой!»

В глазок на меня смотрела совершенно материальная незнакомая старая женщина. В простом таком зимнем советском пальто времён очередей за колбасой, шёрстяном сером платке и валенках. Страха она не вызывала, скорее жалость — на лице была написана сдерживаемая и одновременно нестерпимая мука. Решив, что старушке нужна помощь, я открыла дверь.

— Здравствуй, дочка. У меня разговор есть, но не к тебе. Юля здесь? — женщина говорила слабо и измучено.

Удивившись про себя, откуда Юлина бабушка знает мой адрес, я быстро повела гостью в комнату к подругам, даже не предложив снять пальто и валенки. Было видно — дело срочное.

Девчонки встретили нас удивлённым молчанием. Женщина тяжело опустилась на диван, только сейчас я заметила, что её левая рука, как и голова была замотана таким же толстым шерстяным платком. А правая покрыта нездоровыми бурыми пятнами.

Гостья пронзительно, но без злобы смотрела прямо на Юлю.

— Паспорт-то мой верни, — старушка протянула свободную руку в сторону Юли.

Моя подруга украла у собственной бабули паспорт??

— Да никакая я ей не бабуля, — прочитала мои мысли гостья, — да и не крала ты его, правда?

Юля затравлено вжалась в стенку и отрицательно замотала головой, её лицо превратилось в гримаску, было заметно, ещё минута и она разрыдается.

Марина совсем по-детски вскочила с места и спряталась за моей спиной, я чувствовала, как её руки больно вцепились мне в плечи. Никто не проронил ни слова. В моей голове не осталось ни одной мысли, только предчувствие чего-то неизбежного и кошмарного.

Старушка тем временем стала неторопливо разматывать шаль с кисти. Когда она готовилась снять последний слой, я удивилась насколько же тонкие пальцы у такой пожилой женщины.

Через секунду все увидели, что никаких пальцев там больше нет.

Вместо обычной руки из плоти и крови прямо из рукава советского пальто торчали голые кости. К сожалению, эта картинка до сих пор жива в моей памяти. Скелет безжизненно висел, как плеть, влажно поблескивая, на сгибах фаланг виднелись кусочки розовой плоти.

Но самое ужасное, кость была обглодана, даже с расстояния двух метров я могла разглядеть следы маленьких, будто собачьих зубов. Женщина с усилием уронила культю на стол прямо перед бившейся в безмолвной истерике Юлей.

— Отдавай, что забрала, — старуха обратилась к ней чуть злее, чем раньше.

Давясь рыданиями, Юля дрожащими руками перевернула магнитофон-портал. Под ним лежал обычный затёртый и выцветший советский паспорт. Заикаясь и всхлипывая, подруга начала свой рассказ. Оказалось, в её сне необходимым условием для ритуала был предмет, принадлежавший мёртвому человеку.

Юлька не стала брать вещи покойных бабушки с дедушкой из уважения и страха навредить им. Совершая прогулку по развалинам местного завода, она нашла в разворошенном архиве старый паспорт какой-то женщины. Посмотрев на дату рождения, Юля успокоила, себя тем, что старушка, очевидно работавшая здесь, не пережила голодные 90-е и давно мертва, как и этот завод. От нас деталь ритуала была скрыта неслучайно, подруга, во-первых, опасалась нашей негативной реакции, а во-вторых, по её мнению, для качества ритуала необходимо было единолично хранить тайну.

Всё это было похоже на правду. Но как, как старуха нашла нас? И как такие дикие увечья могут существовать в реальном мире?

— Ведунья мне рассказала где вас искать, ведьм, — женщина снова ответила на мой мысленный вопрос, — Только поздно я к ней пришла… Думала рука болит, так что — старая ведь уже. Вы хоть знаете, кого вызвали? Он мне наживую мясо глодал! Трупоед… Видишь, я по-хорошему прошу, отдай!

Мелкие бусины беззвучных слёз потекли по щекам старушонки.

Юля вложила паспорт в её ещё целую руку. Марина отчётливо прошипела в сторону подруги: « божье создание !».

— А ты её не кори, — лицо гостьи мгновенно переменилось, слёзы словно стёрли, — Я вот зла не таю. Я своё пожила. Да и с паспортом помирать нестрашно. МЕНЯ он больше поедоем есть не станет.

Меня, меня, меня — разносилось как звон колокола в моей голове.

По реакции Юли и Марины было понятно — они думают о том же, о чём и я. Мы нарушили обряд, принесли в жертву живого человека, и теперь сами станем пищей для демона.

Старуха, не оборачиваясь, обошла нас, соляные статуи. Уже открывая дверь, она повернула к нам своё лицо, полное мстительного торжества.

— Ой, трусихи! Да ушёл он, ушёл трупоед ваш. Живые вы ему ни к чему. За кладбищенской калиткой теперь только свидитесь, — бабка вышла, оставив дверь открытой, пару минут мы, не шелохнувшись, слушали её удаляющиеся шаркающие шаги.

В тот вечер я виделась с девчонками в последний раз.

Нет, Марина и Юля не стали жертвами леденящего душу загадочного несчастного случая. Просто мои непоседливые родители внезапно и радикально решили сменить место жительства в течение двух дней.

Фотографии в соцсетях подтверждают, что мои бывшие подруги детства живы, здоровы, работают и растят детей, как любые другие обыватели, как и я.

Мы стали достаточно взрослыми, рациональными, атеистичными для веры, будто гниющему в могиле мертвецу есть дело до того, кто его поедает, словно яблочный пирог.

[серебро]

Мою сестру зовут Хельга (мы карелы, так что пусть это имя не кажется вам странным). Еще в 16 лет ей поставили страшный диагноз — из-за болезни почек она никогда не сможет иметь детей. Есть определенные обстоятельства, по которым усыновить ребеночка они так же пока не могут. Так что всю свою любовь она отдает собакам, разводит стаффордов — благо, условия позволяют.

Один раз мы гуляли со щенками в небольшой безлюдной роще, и тут появился дед, живущий в нашем доме в соседнем подъезде, противный такой. Он глянул на щенков и со злобой сказал:

— ЛюдЯм жрать нечего, а они псов кормят.

Хельга так посмотрела на него, что аж мне холодно стало. Через пару дней этого деда увезла «скорая» с отравлением. Я тогда не придала этому значения — дед-то «паленки» выпил, не редкость.

Прошла пара месяцев. Сижу в интернете, и тут какой-то Георгий присылает мне приглашение в группу «Догхантеры». Я отклонила приглашение и рассказала об этом Хельге. Она посмотрела на фотографию на его странице и одними губами произнесла:

— Мразь.

Чисто из любопытства я зашла на эту страничку дней через десять и обнаружила на стене этого самого Георгия кучу комментариев в духе «Помним, скорбим...». Кто умер, я так и не поняла: то ли он, то ли кто из его родных…

«Добил» последний случай. Был поздний вечер, я шла с работы, и угораздило меня навернуться прямо у самого подъезда. Боль в руке была ужасной. «Скорую» вызывать не стали, Хельга села за руль и повезла меня в травмпункт. Очереди не было, перед нами был мужчина, но он уже зашел на прием. Правда, после нас приковыляла женщина с достаточно грузным сыночком, которому, как и мне, не посчастливилось навернуться. Потом в приемное отделение вошел молодой красивый брюнет. Играя ключами от машины, он прислонился к стене и высокомерно так спросил:

— Последний кто?

— Мы, — ответила тётка.

Брюнет хмыкнул. В ту же секунду из кармана его джинсов донесся отвратительный рингтон. Не буду описывать Вам его разговор, щедро разбавленный матом, но смысл состоял в том, что он шел мимо гаражей, тут на него залаяла собака, он её пнул, а она его за зад укусила и «разорвала джинсы за три косаря», так что бухать в Новый год ему, бедненькому, теперь нельзя. Подытожил он свою историю заявлением о том, что теперь будет давить всех собак на своей машине, пусть только попадутся.

Хельгу прямо-таки затрясло. Я заныла, дабы отвлечь её внимание.

Как только из кабинета травматолога вышел пациент, парень нагло толкнул дверь и вошел, не обращая внимания на очередь. Я хотела было возмутиться, но Хельга меня остановила:

— Погоди.

Я так и не поняла, в чём дело, но послушно села обратно.

После того, как этот тип покинул приемную, в кабинет вошла я. Не совсем трезвый доктор уверил нас, что это просто ушиб и, наложив йодовую сетку, выпроводил. Я, радостная, что все так закончилось, вышла на улицу. В тот вечер был сильный снегопад, и первое, что мы увидели, покинув больницу, был тот самый парень, чистящий лобовые стёкла своего «Ауди» и все так же болтавший по телефону.

Все случилось мгновенно. Щетка из его рук будто выпрыгнула на дорогу, он нагнулся, чтобы её поднять, и тут его сбил проезжающий автомобиль.

Я очень люблю свою сестру, но меня не покидает ощущение, что что-то в ней не так. Я не очень верю во всякую мистику, но слышала в детстве семейную легенду, будто то ли наша бабка, то ли прабабка была ведьмой. Наши родители рано ушли из жизни, и Хельга — единственный родной мне человек на свете. Но в последнее время мне всё чаще хочется её избегать, хотя мы с детства всегда были вместе.

[серебро]

Прадед мой был мельником. В наследство от своего батюшки он принял небольшую мельницу, а так как парнем он был рукастым, то переоборудовал её так, что обеспечивал мукой не только свою семью, но и несколько окрестных деревень, а излишки поздней осенью продавал в городе. Когда в воздухе повеяло первым холодным дыханием зимы, он запряг лошадь в телегу и, погрузив в нее мешки, отправился в путь.

Лошади легко и непринужденно несли его по лесной дороге в уездный центр, и уже к вечеру мой прадед оказался на месте. Покупателя на товар искать не пришлось, так как местная пекарня давно уже скупала у него муку, но было уже поздно, поэтому парень решил заночевать на постоялом дворе, а утром избавиться от мешков и отправиться обратно.

Посидел немного в местном трактире, выпил чарку, да уже и на боковую собрался, как подходит к нему старуха, седая вся, ртом беззубым шамкает:

— Мельник, дело есть. Посмотри мою мельницу, что-то она не мелет. Я раньше сама чинила, а теперь совсем уж слепа стала.

Голос у неё был подобен треску расколотого полена.
Парень удивился:

— Откуда же ты, старая, знаешь, что я мельник?

— Так ты каждый год сюда приезжаешь. Посмотри, а? Я недалеко тут живу, награжу тебя. Блинов испеку.

Диву дался мельник, с чего это в такую пору бабка блины решила делать.

— Ладно, пошли, — согласился он, — покажешь.

Шли долго, обманула его старуха, дом оказался на самой окраине города, но делать нечего, раз дал слово, то поворачивать обратно уже поздно. Зашли в небольшую избушку, и мой прадед почувствовал тошнотворный запах, которым был пропитан воздух помещения. Бабка затеплила свечку и осветила большой, в рост человека, механизм. Он был похож на приспособление для помола, сбоку у него был огромный ручной ворот, и с трудом верилось, что с ним справлялась эта маленькая старушка. Сверху мельницы чернела воронка, через которое засыпалось зерно. Парню уже становилось невыносимо от окружающего смрада, поэтому он постарался поскорее разобраться с проблемой и вернуться на постоялый двор.

— Давай, бабка, показывай, что там у тебя.

— Да посмотри сам, не вертается.

Действительно, подергав ворот, он убедился, что его заклинило. Мельник открыл внутренности конструкции, и запах стал совсем невыносимым.

— Что ты, бабка, кости тут перемалываешь? — усмехнулся он, прикрывая нос рукой.

В ответ старуха только неразборчиво проворчала.

— А ну-ка, посвети сюда, — он указал в самое нутро.

В тусклом отблески свечи было видно, что зубья поворотного механизма заблокировал какой-то белесый предмет, и парень протиснул руку во внутрь.

— Вот и всё, старая, сейчас заработает твоя меленка, — с этими словами он ловко избавил шестерню от помехи. В руке у него был обломок челюсти. Мой прадед не был уверен, человеку ли принадлежит она или какому-то животному, но усталость, этот жуткий смрад, темнота, и под конец этот обломок кости, всё это так подточило его дух, что ужас прокрался под одежду и сжал внутренности своей холодной лапой, и он рванул со всех ног из избушки, сжимая на груди святой образок.

Мой уважаемый предок не запомнил, как попал обратно в трактир. Помнит только, что мужики отпаивали его самогоном. Чья-то огромная рыжая борода двигалась перед его глазами, иногда наполняя очередную чарку и вливая ее под усы, а сквозь могучие заросли доносился глухой голос:

— Когда она увела тебя, то мы уж думали, что пропал мужик… Это же ведьма. Пошли за тобой… А потом ты выбежал, глаза безумные, и на нас побежал. Вот тут-то мы тебя и взяли. Извини уж, пришлось немного тебя поколотить, чтобы в себя пришел.

Потом ему помогли встать и отвели в комнату, где он и забылся сном.

Слушая эту историю, образованный читатель усмехнется; мол, темный народ, помешанную старуху посчитал ведьмой. А в том, что она в своей меленке перемалывала кости животных или даже людей, то ничего в этом сверхъестественного нет, и всё это только следствие её безумия. Может быть, так оно и было. Но история на этом не закончилась. Поутру парень поднялся и отправился в пекарню, где его уже ждали. Воспоминания о вчерашних событиях, подобные горькому осадку, всё ещё плескались на дне души, поэтому он сбыл поскорее муку и торопился вернуться в деревню.

Дорога из города пролегала как раз недалеко от того места, куда привела его ночью старуха, и мельник заметил, что сквозь кроны деревьев замелькала избушка ведьмы, такая же бесцветная как окружающий лапник, и поэтому почти слившаяся с ним. Внезапно из густых придорожных зарослей выступила темная фигура. Лошади от неожиданности рванули влево, но облаченная в лохмотья старуха, а это была она, даже не пыталась их преследовать, она лишь вытянула руку и что-то метнула вслед телеге. А мой прадед хлестнул лошадей и помчался по просеке без оглядки.

Уже темнело, на плечи наваливалась усталость, но ни родной деревни, ни узнаваемых окрестностей мельник не видел, более того — дорога оказалась совершенно незнакомой, и он вынужден был признать, что заблудился. Оставалось только доехать до ближайшего жилища, где можно было отдохнуть самому и дать постой лошадям.

Вой множества глоток вырвал моего прадеда из полудремы, и он, сообразив, что наткнулся на волчью стаю, взмахнул хлыстом. Бедные лошади уже почуяли хищников и понесли с тропы в лес. Сзади раздавалось хриплое дыхание и устрашающий рык преследователей. Одной рукой удерживая вожжи, испуганный мельник потянулся за винтовкой. Глянул назад, а сзади телеги только комья грязи и ветки вылетают, а волков никаких и нету. Но лошади несут, будто сам черт идет следом.

— Ну все, — посетила парня горестная мысль, — пропал я в чаще!

Но не прошло и минуты, как он это подумал, а за деревьями заплясал какой-то огонёк. И вылетела телега на опушку, где стоял небольшой домик. Словно из-под земли перед упряжкой вырос темный силуэт и взмахнул рукой, останавливая несущуюся на него телегу. И тотчас же пропал звук погони за спиной, а лошади заржали и встали на дыбы.

— Стой, добрый человек, куда же ты едешь в столь поздний час?

Мой предок всё ещё оглядывался назад, высматривая волков, но их и след простыл. Когда он перевел взгляд на говорившего, то увидел, что перед ним стоит высокий хорошо сложенный мужик. Мужик улыбался и в правой руке держал топор. «Неужто по дрова в такую темень собрался», — промелькнула в голове мысль. Но вслух ответил:

— Из города домой еду. Вот волки увязались за мной. Если бы к твоей избушке не выехал, то поминай как звали.

— Волки? — мужик оскалился и посмотрел парню за спину, куда-то в лесную чащу, — поздно уже, и лошадям твоим отдых нужен. Заночуй у меня. А завтра утром дальше отправишься.

— Спасибо, мил человек, но кто ты?

— Да лесник я местный, мы тут с хозяйкой вдвоём. Да ты заходи, у нас блины сегодня, будь как дома.

Вроде не масленница, подумал мельник , а у них блины к ужину. Но выбирать не приходилось. Он с трудом, ведь ноги его заплетались от усталости, вошел в домик лесника и оказался в полной темноте. Откуда же тогда шел тот свет, что вывел его на опушку? Странно всё это. В глубине заплясало тусклое пламя — лесник зажег свечу. Мой прадед смог разглядеть лишь стол с посудой, да лавку, на которой сидела какая-то женщина, видимо хозяйка, лица её он не видел, так как оно оставалось в тени.

— Ну что же, мир вам, люди добрые, — он поклонился по пояс. Лесник уже сидел за столом и указывал на место напротив.

— Присаживайся, сейчас хозяюшка нам всё подаст, — голос у него был громкий и очень мелодичный.

Мельника упрашивать долго не пришлось, он занял предложенное место, и тут же перед ним выросла чарка с чем-то крепким. Женщина, лицо которой всё ещё оставалось в темноте, поставила перед парнем большое блюдо со стопкой лоснящихся и дымящих блинов. Мой прадед принюхался. Запах, который от них шёл, не был похож на аромат свежеиспеченных блинов, которые подавала к празднику его жена. Это был сладковатый смрад, подобный тому, что он почувствовал совсем недавно. Запах, что источали внутренности ведьминой меленки.

— Надо бы молитву прочитать, — срывающимся голосом проговорил парень и стал искать слипающимися от усталости глазами икону, которая по обычаю висела в углу избы. Он сделал попытку встать, но почувствовал на своих плечах тяжелые руки хозяина, который неожиданно оказался за спиной.

— Сиди! — громко и угрожающе прозвучал над ухом голос. И мельник снова упал на лавку.

«Нечистое это дело, без божьей благодати за стол садиться», подумал мой прадед и, со словами «Господи благослови», осенил себя крестным знамением. Тут же словно, что-то звонко лопнуло над ухом, жуткая сонливость испарилась, с плеч пропала тяжесть рук лесника, а сам лесник исчез, также как и избушка, и накрытый стол. Увидел мельник, что сидит он на краю обрыва, а внизу пузырится и источает смрад вязкая болотная жижа.

Телега его стояла совсем неподалеку, и около нее испуганно фыркали обе его кобылы. Мой дед дрожащими руками запряг их, вскочил на козлы и покинул гиблое место, бормоча под нос молитву. Вскоре он выехал на знакомую дорогу, которая привела его домой.