"Шкатулка". Кармиггелт Симон. Короткий рассказ.

[Миссис уксус]

1

Когда я в одиннадцать часов зашел в кафе, где деловые люди пьют кофе, с заговорщицким видом обмениваясь информацией или просто укрывшись от общества за утренними газетами, Вим был уже там и пил херес.

— Выпьешь? — спросил он.

Но я предпочел бульон, потому что, если начать спозаранку, весь день пойдет псу под хвост.

— Мне еще один, — рявкнул Вим кельнеру.

Так он и сидел, в полной прострации, бессмысленно уставясь перед собой. Я удивился. На Вима это не похоже. Он из числа людей, у которых все в жизни строго рассчитано, для случайностей там просто нет места. Ему принадлежало некое весьма процветающее заведение — бюро обслуживания, что ли, — где он и трудился не покладая рук. Я не раз встречал его в ресторанах и кафе в компании упитанных мужчин в отлично сшитых костюмах; грозно подняв вверх указующий перст, он в чем-то их убеждал.

— Так ты не выпьешь со мной? — спросил он.

— У меня же бульон, — сказал я.

Мы с ним знакомы уже не первый год. Когда-то он был женат на очень темпераментной особе по имени Мис, которая подарила ему сына, но вскоре увлеклась другим, этаким подобием Кларка Гейбла, только с вялым подбородком, — она брала у него уроки вождения машины. После развода он увез ее в Канаду, с глаз долой. Виму остался сынишка Аатье. Ему теперь, должно быть, лет шесть, очень славный, складненький мальчуган с вьющимися белокурыми волосами и немножко грустной улыбкой. Иногда я встречаю его по воскресеньям — они прогуливаются с папой. Вим строго блюдет эту традицию. «Воскресенье принадлежит ребенку», — любит он повторять. В другие дни забота об этом сокровище ложится на плечи экономки, крепкой женщины лет пятидесяти с хвостиком. Так что для Вима он не обуза.

— У тебя что-нибудь случилось? — спросил я, когда он поднес к губам третью рюмку.

— А-а… — отмахнулся он.

Но потом, немного поколебавшись, начал рассказывать:

— Что ни говори, а хорошего мало — одному с ребенком остаться. Понимаешь, и мне не повезло, но и ему тоже.

Он скорбно покачал головой и продолжал:

— Недавно я получил от матери в подарок серебряную шкатулку. Красивая такая. Для сигарет. Я поставил ее на письменном столе. У меня страсть к подобным вещицам. Тебе это, может, смешно…

— Да нет, почему же.

— Ну вот, прихожу я вчера домой, кладу на стол папки. И что же я вижу! Вся шкатулка исцарапана чем-то острым. Кошмар! Я здорово устал, на работе мы целый день заседали, а тут на тебе… Я совершенно вышел из себя, заорал истошным голосом: «Кто это сделал?» Конечно же, Аатье.

Он отхлебнул еще хересу и снова помотал головой.

— Я позвал его к себе в кабинет и накричал на него. Здорово ему досталось… Да, неблагоразумно, конечно, никогда я себе такого не позволял. Он страшно испугался и прямо зашелся в плаче. Тут я и сам струхнул не на шутку и решил сбавить тон. «Зачем же ты это сделал?» — спрашиваю. Молчит и только всхлипывает. И так мне жалко его стало! Подхожу я к нему и говорю: «Что, черт возьми, ты хотел там нацарапать?» Знаешь, что он мне ответил?

Само собой, я не имел ни малейшего понятия, но живо представил себе эту картину.

За письменным столом крупный, внушительного вида мужчина, голос как из бочки, а на стуле перед ним бледненький, всегда немного грустный мальчик. Дрожащим от слез голосом он произносит ответ, из-за которого Вим сегодня с утра хлещет херес: «Я хотел написать: Здравствуй, Дорогой папа.»