Как Илья Кабаков примиряет нас с советским прошлым...

[irinka5]

1

В Петербурге открывается выставка «В будущее возьмут не всех» самого известного русского художника наших дней Ильи Кабакова.
В прошлом году она с успехом прошла в лондонской галерее Tate, теперь переезжает в эрмитажные залы современного искусства.
Катится вагон
Эрмитаж для Кабакова — в некотором смысле дом родной. Постоянная экспозиция ещё с момента открытия пространства в Главном штабе включает его работу «Красный вагон». Это визитная карточка художника. То что надо для знакомства.
Это действительно вагон — кумачовая бытовка. С одной её стороны (той, что зритель видит в первую очередь, ею работа повёрнута ко входу в зал) — почти башня Татлина. Устремлённая в небеса конструкция из лестниц. С другой — вёдра, банки, тряпки, швабры, палки, склянки. Атрибуты растянувшегося на вечность ремонта. А вдоль наружной стороны стен тянутся бравурные кабаковские соцреалистические этюды. Солдаты маршируют, барышни едят мороженое, сплошной стиль «Книги о вкусной и здоровой пище».

Работа была рассчитана на то, чтобы зритель смотрел на неё не только снаружи, но и внутри. Но в сам вагон давно уже не пускают — было бы странно, если бы музейные бабушки не охраняли произведение искусства от посетителей таким образом.
Залог успеха художника — читаемость, ясность образов. Со временем она не меркнет. «Вагон» понятен и пенсионеру-шестидесятнику, и хипстеру. Это краткая история одной иллюзии. Зритель, проходя вдоль работы, проделывает путь из конструктивизма в убогий застой, из строительства в долгострой, от строгой геометрии к однотипным панельным окраинам. От культуры-один к культуре-два. От романтизма к убожеству. Видит, как они рифмуются: действительно, что-то общее есть между блочными пятиэтажками и домом Наркомфина. Меняется наполнение образа. Он становится унылым, нищенским, жалким. Теряется вера в будущее, бравурное устремление ему навстречу.
Ведущий художник
Будущее — вообще ключевое понятие для Кабакова. Его любимая тема. Только, если угодно, в ретрофутуристическом изводе. Не такое, каким оно видится нам, а каким оно рисовалось (буквально) предыдущим поколениям.
В заглавие обеих выставок — и в Тейт, и в Эрмитаже — вынесена самая известная цитата из кабаковского наследия: «В будущее возьмут не всех». Её широко используют: так озаглавлен был, например, фильм, снятый Первым каналом к очередному юбилею художника. Взята фраза из одноимённого программного текста Кабакова, написанного в 1983 году и опубликованного в неофициальном жунале «А-Я», вестнике советского нонконформизма.
Если вкратце — текст о том, что на свете есть три группы людей. К одной принадлежат те, кто решает, кого взять в будущее. В другую входят те счастливчики, которых туда возьмут. Наконец, есть партия тех, кому будущего не видать.
Этот короткий, но эффектно написанный текстик, как и «Красный вагон», вращается вокруг той же проблемы. Светлого будущего и того, как меняется его восприятие. По поводу надежд и чаяний, социализма, который вот-вот наступит, всеобщего братства людей невозможно было не иронизировать в начале восьмидесятых. Эти же идеалы казались близкими в шестидесятых. Футуризм проектировали, создавали своими руками художники двадцатых.
В своём своеобразном манифесте Кабаков характерно ставил в качестве ведущего толпу навстречу будущему Казимира Малевича. Главного авангардиста всех времён, человека, обнулившего искусство, провозгласившего начало новой эры. Художник — дерзкий, смелый, наглый, вдохновляющий — как раз и относится к первому типу. Он выбирает, кого возьмут, а кого нет. Малевич — да. А сам Кабаков? Тут труднее.
В тексте о будущем он вспоминает прошлое. Школьные годы. Строгого директора, который обещал, что в лагерь поедут самые лучшие. А худшие останутся в неизвестности (школа-то летом закрыта). Ностальгия, воспоминания — не самое уместное наполнение художественного манифеста о грядущем новом времени. Для любого автора, кроме Кабакова.
Сам он от участия в этом разделении, от пути в будущее принципиально отстраняется и смотрит на массы, двигающиеся навстречу новому, с высоты птичьего полёта. Право на такую позицию ему даёт фирменная ирония. Всегда давала.

Вечное советское
Всегда, но не теперь. Кабаковская ирония, его умение и желание смотреть на мир, время, идеалы с высоты птичьего полёта в разное время были его оружием, спасением, фирменным знаком. Житель социалистического затхлого мира, он умел от него отстраняться. Потому и стал идолом соцарта, самым ярким из художников, работавших в этом мощном движении.
Однако советское, с которым он играл с самого начала, сыграло с самим же художником злую шутку. Он его побеждал смехом и иронией. Но ирония эта со временем стала восприниматься совсем иначе. Потеплела, обернулась ностальгией по советскому.
Теперь в кабаковских работах куда больше воспоминаний, чем деконструкции или игры с официозом. Это память — об эпохе мастерских, бульдозерных выставках, культовых забегаловках московского подполья, чебуречных и водке. Плакаты с Брежневым забылись, зато кабаковские работы с их использованием прекрасно живы.
Прошлое и будущее, иллюзии и мечты, которые он умел и умеет показывать, застыли. Отчасти виной тому общие ностальгические настроения. Отчасти — мягкость того метода, который художник выбрал. Но приходится признать: те, кто придут в Эрмитаж на «Будущее», заявятся туда на встречу с прошлым. С патриархом отечественного искусства и с его тоской по времени, когда окружающую мерзость можно было легко победить иронией. Для сегодняшнего дня это оружие не слишком подходит. Жизнь жёстче. И всем ясно, что никакого будущего нет. Кого взяли, того взяли. Остальные остаются в пустоте.