Тема: Серебряная нить (Прочитано 1840 раз)

Котюня

22

Серебряная нить
Автор: Любовь Ткачева

А я вам сейчас свою историю расскажу, и вот вам крест, что только правду поведаю:
Всё это случилось со мной лет, эдак, десять назад. Возвращался я как-то по лесной тропке до дома. А лес, в наших местах, густой, да всё елки и сосны растут. И шёл я, стало быть, насквозь его, по самой короткой дороге, в свою деревню. С измальства я эту тропку знаю.

Мы по ней ещё с батюшкой моим, царство ему небесное, ходили из деревни в город, на заработки. Летом-то мы всё в поле батрачили, а зимой что? Хозяева, на подворье-то своем, сами справляются, ну, а такие как мы, безземельные, те в городе приработок ищут, чтоб как-то позднюю осень, да зиму пережить. Вот и ходил я, со своим родителем, кажный год с октября, да по март, в Зареченск. Батюшка то мой хорошо ножи точил, и станочек имел в хозяйстве точильный. Ну, вот с этим-то станочком, мы по дворам и ходили.

А когда батюшка помер, стал я один ходить. На неделю в город, на воскресенье домой. Денег матушке принесть, да еды какой, которой в деревне нашей не достать. Всё чаще-то: сладости, конфетки. Шибко матушка моя сладкое любила, вот оно я и старался, порадовать родительницу.
Значится, иду я тропкой-то лесной в деревню свою. А дело было ужо к вечеру субботнему. Я, завсегда: в субботу, часиков в шесть, домой пойду, а уж в десять-то и добираюсь. Вечером уже баньку матушка истопит, попарюсь я, переночую. Ну, а в воскресенье, с утра, на службу в церковь сходим с родительницей. Потом, что по дому ей помогу. А в понедельник, с утра, в город возвращаюсь. Когда кто на санях довезет, а когда сам, пешочком.

Ну вот, отвлёкся я: На тот день припозднился я, и вышел из города уже по восьми вечера. Иду, стало быть, лесом, снег-то в тот год ранёхонько упал, тока вот октябрь начался, а всё уж и бело. Иду я, а снег тяжёлый, деревенским людом притоптанный, идти легко. Но, однако, ужо вечер, солнышко за деревья зашло, и темень наступила. Оно, конечно, я мужик здоровый, да что с того, страшно идти: Я один, а лес, он вечером совсем другой, чем то - утром, или днём. Вечером, хозяин лесной, гостей непрошеных не любит, а те, кто ему не по нраву, то, сколько бы ты не ходил раньше, как бы дорогу не знал, а заманит тебя Лешак в самую глушь лесную, и выберешься ли, то один Господь ведает. Идёшь, и знаешь себе, только молишься Богу, чтоб, стало быть, он на дорогу выбраться помог. В этот миг, оно, все свои прегрешения вспомнишь, во всём покаешься, и чего только Богу не пообещаешь, чтоб только вывел тебя.
Зимой-то Лешак, завсегда, в сон уходит, да тут, видишь, как оно, зима не пришла, а снег ужо лежит. А хозяин, на то время, ещё не залёг в свою берлогу и злющий, видать был, как аспид.

Ну, вот оно, и заплутал он меня. Вроде то, дорога, она та же, да не та. По времени, давно я должен был на опушку то выйти. А на деле, чаща всё кучнее и кучнее. Понял я тогда, Дедушко лесной водит, стало быть, рассерчал на меня за что-то, а за что? Кто его знает.
Бреду я и чую: с дороги сбился совсем. А у нас-то, не только леса, а ещё и болота торфяные. Снегом их припорошит, а под ним трясина не промёрзлая. Это, стало быть, что снег да торф - они тепло держат и замерзнуть болоту не дают. А сверху-то и не видно, что ты близёхонько к краю подошёл, и ещё один шажочек и кончина твоя настала.

Я болота те хорошо знал. Но, это оно когда сам, знакомыми тропками подходил, и ориентиры, своею рукой поставленные, видел. А тут, затянул меня хозяин в самую гущу, только лишь ему одному ведомую. А я, как телок на заклании, только стою и головой кручу в разные стороны. А шагу ступить боюсь. Видеть не вижу, а чую, что снег под ногой не такой. Вроде как слишком оно мягко, нога ступает. Душа-то и трепещет, ощущает, что погибель близко, в любой момент смерть за ногу схватит и в недра болотные унесёт. Страх такой в сердце подкрался, что почти рассудка меня лишил. Но только поднял я голову, вперил глаза в кромешную тьму ночную, и давай молитву шептать:

Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистой Твоей Матери, помилуй мя, грешного!
Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.
Господи, Исусе Христе, помилуй мя!
Господи, помилуй.

Стою так, в глазах мрак, а я, знай себе, шепчу не умолкая. Вдруг, краем-то глаза, вижу под ногами: серебром блестнуло.
Я глаза вниз опускаю, нет ничего. Я опять в небо вперился и шепчу, шепчу неистово, зову Отца Небесного спасти душу мою православную. Опять замечаю, что серебриться под ногами что-то. И прожгла меня мысль, что то, Господь Отец мой Небесный и Матерь Божия, мне путь указуют.

Не стал я ужо глаза опускать. В небо гляжу, шепчу Исусову молитву, а ногами-то перебираю. Так и иду, стало быть, глаза ввысь, на устах молитва, а ноги сами по себе по нити небесной серебряной. А тут-то и луна вышла, и серебро ещё ярче сверкать стало, но я глаз с неба не свожу, знаемо себе молюсь, и головы не опускаю. И сколько я так шёл, то лишь Господь знает, а я, как в беспамятстве, лишь на Него Благого уповал, душу ему отдав, на спасение её и тела моего всегрешного.

Так и шёл. А тут вдруг чувствую ногой: земля твёрдой стала, а нить серебряная исчезла. Я голову опустил: перед глазами изба отеческая, а на пороге матушка со свечою.
И молвит родительница: «Мне, - говорит, - сынок, голос был. Иди мать на порог, зажги свечу. Дитя твоё пропадает, молись за него и дорогу ему укажи».
Вот так, люди православные, Господь с Царицей Небесной и с моею родительницей, спасли меня.
А после того случая, я, перед тем, как в лес по надобности войти, в церковь иду, молюсь о пути моем, и благополучном возращении. Так вот, оно как в жизни бывает.

Инкуб, или Ночной гость
Автор :Яна ПРОТОДЬЯКОНОВА,

Федор первый год после окончания мединститута работал в районном центре родного улуса. Его молодая жена еще доучивалась в том же институте на последнем курсе. В больнице не хватало детских врачей, главный врач уже ждал Федину жену Наташу и дал обещание похлопотать насчет квартиры для молодых специалистов. А пока Федя жил у родителей.

После города в селе было скучновато, да и работа ассистента хирурга не особо увлекала, самостоятельно оперировать ему разрешали только незначительные случаи, так сказать, еще не доверяли. В выходные некуда было податься, книг он не читал, так что библиотека отпадала, единственный развлекательный центр с ночным клубом быстро надоел. Хотелось обратно в столицу к жене, к друзьям-приятелям, большинство которых осталось в городе. Все как-то устроились, кроме него. Впрочем, при желании и он бы мог найти работу по специальности, но проблема была в отсутствии жилья. Его старенькие родители не могли при всем своем желании купить сыну квартиру. А у жены была только мать, которая проживала в однокомнатной квартире. Для Наташи как-то хватало места, а вот когда он приезжал в гости к жене, матери приходилось устраиваться на кухне.

Конечно, можно было, как и другие, снимать жилье, но в таком случае половину их семейного бюджета съедала бы аренда. На селе же есть надежда накопить денег и вступить впоследствии в ипотеку. У родителей свой частный дом с огородом и подсобным хозяйством – все-таки какая-то подмога. Правда, временами хотелось, как говорится, забить на все и уехать к жене в город.

Однажды в больнице отмечали юбилей одного врача. Федор не особо хотел идти на этот праздник, но ему открытым текстом сказали, что, если он будет пренебрегать такими мероприятиями, никогда ему не сделать карьеры в этой больнице. Мол, это вам не город, здесь другие правила, другие обычаи. Тем более что мужчин мало, а ему как молодому специалисту придется в первое время быть на подхвате у больничных активисток.

Делать нечего, пришлось подчиниться. Руководила всем крикливая толстая женщина - главная медсестра, которая по совместительству была председателем профсоюза.
Федору поручили помогать украсить зал и накрыть столы. Тогда он впервые близко столкнулся с Варварой, медсестрой инфекционного отделения. Очень спокойная, с тихим голосом, с плавными неторопливыми движениями, она отличалась поразительной неброской красотой, которую особенно ценят якуты старшего поколения. «Ей бы жить в большом городе и быть супругой важного тойона, - думал Федор, - исподтишка наблюдая за женщиной». А она, по слухам, даже не замужем, без детей, хотя на вид уже не первой молодости, работает в почти женском коллективе, где для нее нет подходящей партии. Пройдет совсем немного времени, и ее красота начнет увядать, никем не востребованная. В старое время такую красавицу непременно бы сосватали бы, не засиделась бы в старых девах...

После этого события были и другие корпоративные посиделки, вместе отмечали Новый год, Восьмое марта, 23 февраля... Федор уже не отказывался от поручений и охотно посещал все мероприятия. Скромная красавица-медсестра нравилась ему все больше и больше. Он поймал себя на том, что уже не так скучает по своей молодой жене и не рвется при первой возможности в город. Ему казалось, что и Варвара поглядывает в его сторону с интересом. Хотя, в принципе, что тут удивительного, ведь, кроме двух уже пожилых мужчин – главврача и хирурга, больше в коллективе не на кого было смотреть. Молоденькие медсестры и две незамужние докторши наперебой приглашали его на медленный танец и строили глазки. Но никто, кроме Варвары, ему не был интересен, он уже не скрывал, что хотел бы познакомиться с ней поближе. Жена далеко, а молодой организм требовал своего...

В общем, в один прекрасный день он пошел провожать Варвару до дома, попросился на чай, и все, о чем он мечтал все это время, произошло. Варвара, к его удивлению и радости, оказалась страстной и довольно опытной любовницей. Не то что его молодая жена. Но назавтра, встретив его в больнице, женщина быстро отвернулась и прошла мимо, даже не поздоровавшись. «Жалеет, что ли, о случившемся?» - подумал он. И с того момента буквально заболел этой странной женщиной, которая не давалась в руки и упорно вела себя так, как будто между ними ничего не было. Он стал подстерегать ее на работе или поздно ночью приходил к ее дому и стучал в окно – все было напрасно. Женщина избегала его, не открывала ему двери, а ломиться в дом, где жили и другие больничные работники, было неудобно.

В больнице, естественно, заметили его неподобающее поведение, поползли слухи, медсестры хихикали за спиной.
А однажды - это было ночью во время дежурства – в ординаторскую зашла нянечка, которую, несмотря на преклонные годы, все звали просто Асей. Нужно сказать, что внешность у нее была весьма потрепанной, видно, когда-то любила выпить, голос был грубый, прокуренный. Она была соседкой Варвары.
- Федя, угости сигаретой, забыла купить днем, - сказала она и, взяв из протянутой пачки штуки две, почему-то не спешила уходить. Наоборот, уселась на стул и уставилась на него щелочками опухших глаз и вдруг заявила:
- Варвару оставь в покое, у тебя в городе жена.
Федор, рассерженный ее выпадом, привстал на стуле и только хотел огрызнуться в ответ: мол, ваше какое дело, но женщина продолжила:
- Мне не ее жалко, а тебя, дурачка такого! Ты ведь ничего про нее не знаешь! Она ведь... это как бы тебе сказать, не поверишь ведь старухе, а это настоящая правда. Ну ладно, если начала, так скажу прямо. Слушай, парень, Варвара имеет... эээ... тююнню хоносо – ночного гостя, поэтому и замуж не выходит. Нельзя к таким женщинам ходить, если хочешь гулять, найди другую, в поселке незамужних баб видимо-невидимо.
Федор от неожиданности буквально онемел. Он ожидал услышать что угодно, любую сплетню, но не эту чушь.
- Ты случайно не пьяная? Что ты несешь? Какой такой ночной гость? Идите на свое рабочее место и не мешайте работать! – закричал он вне себя.

Нянька молча выкатилась из комнаты, нарочно шаркая ногами, выходя, обернулась, и выражение лица ее было очень странное. Не обиженное, не злобное, а такое, будто она сожалела, что не убедила его. Черт знает, что это такое! Неужели в деревнях до сих пор верят в такую ерунду? Он никак не мог успокоиться. Противная баба, страшная, как смертный грех, наверное, завидует красоте Варвары и выдумывает всякие страсти-мордасти.

Потом Варвара сжалилась над ним и подарила ему еще одну ночь любви, такую же страстную, как и в первый раз. Тогда он, помнится, хотел рассказать ей о том, что сказала ему про нее соседка, но, как говорится, было не до того. Приехала жена перед интернатурой, которую решила пройти в городе, и немного, кажется, обиделась, что он не стал ее отговаривать и вообще был какой-то рассеянный. Уезжая, обронила, что он сильно похудел и плохо выглядит. Он и сам заметил, что джинсы стали просторными, лицо удлинилось и осунулось. Несколько раз ловил жалеющий взгляд женщин-коллег. «Что происходит? - думал он. - Ведь я люблю Наташу, но почему-то денно и нощно мечтаю о другой женщине, которая издевается надо мной, то снизойдет, то оттолкнет». А он готов умереть ради еще одной ночи с ней. Он, кажется, сильно болен, только непонятно чем.
И Федор действительно заболел, и если бы не родители, которые вызвали его жену и настояли, чтобы он уехал вместе с ней, неизвестно, чем бы закончилась эта странная история.

В старину наши предки, особенно якуты вилюйских улусов, верили, что к некоторым одиноким женщинам, от природы страстным и по каким-то причинам оставшимся одинокими, по ночам приходит так называемый ночной гость (или муж), который на самом деле - как призрак. Его видит только эта женщина, она никому о нем не рассказывает, окружающие только могут догадываться, что у нее появился любовник-призрак, по ее изможденному, больному виду и странному поведению. Женщина, к которой ходит ночной гость, не может выйти замуж, поскольку любовник-призрак всячески мешает этому и может наслать на соперника порчу или болезнь. В Европе таких призраков-любовников называли инкубами и верили, что они посещают по ночам монахинь и вступают с ними в сексуальные отношения во время их сна.

История кладбищенского сторожа
Автор: Шарлотта Грей

Не знаю, как и где, а у нас в Сибири в 80-х могилу усопшему, как правило, просили копать знакомых. Как-то не принято было нанимать «копачей». Единственное условие: это не должны были быть родственники или близкие друзья покойного. Почему? Ну, это не ко мне, я всех тонкостей не знаю. Но то, что это было дешевле, чем нанятые «копачи» – точно! Но история не об этом. Случилось горе: у нашего товарища по работе умер близкий родственник, и нас, четверых крепких мужиков, попросили помочь его семье в это тяжелое время: выбрать хорошее место на кладбище, вырыть могилу, ну и т.д. Была ранняя осень. Стоял прохладный денёк, и мы, четверо тогда молодых здоровых мужчин, быстро справились с работой. Пообещали сторожу литр, он указал нам сухое место на холмике, недалеко от входа на кладбище, и часа через три-четыре могила была готова. Скрестив лопаты, как водится, над свежей ямой, мы пошли рассчитаться со сторожем.

Кладбищенский сторож был маленький, весь такой кругленький, мужичок лет шестидесяти. Назвался дядей Колей. Был дядя Коля подвижный, юркий и какой-то слишком жизнерадостный для такого места. Водку он с нами пить отказался («Если от каждого стакана, что мне предлагают – отхлебнуть, меня далеко и везти не придется! Ха-ха!»), но предложенные нами в оплату за хорошее место для могилы, две бутылочки «беленькой» — забрал. Мы присели на лавочку, расположенную метрах в пятнадцати от домика сторожа, выпили, и к дяде Коле с вопросами, мол, как тут, не страшно? Привидения не донимают? Под окнами не бродят? С подковыркой вопросики. Сейчас люди такие вопросы одним словом называют, и слово это — матерное. Ну молодыми мы, глупыми были. Нам тогда казалось, что мы жить вечно будем.

А он нам, ну, дядя Коля, весело так: - Всякое бывало! Я здесь уже четыре года. Почти бессменно. Поначалу… нет не страшно, как-то тоскливо было. Я поговорить люблю, с людьми пообщаться. А сюда меня деньги загнали. Все они, всё деньги. Дочери помогать надо: то, да сё… Сейчас-то ничего, попривык. Страшных историй от меня не ждите, а странное? Было разок… Мы в недоумении. - Года три назад, примерно в такую пору, что и сейчас, около одиннадцати вечера, вышел я на крыльцо, кличу одну из двух собак, что тогда у меня были, хочу её на ночь в дом зазвать. (Смелого я оставлял во дворе, а вторую, Найду, значит, забирал в дом. И веселее, да и вообще, мало ли что, а так… гавкнет, — разбудит.) Нет собак! Смотрю, а на лавочке, ну вот на той, что вы сидите, — бабуля лицом на кулачки оперлась и плачет, тоненько так плачет… Фонарь у меня над крыльцом горит, и вижу я её четко и ясно. Аккуратненькая такая старушка. Я было к ней, а потом себе: нет! стоять! И с крыльца ей: «Ты бы шла, старая, поздно ведь!» Бабка на меня ноль внимания. Я с крыльца не спускаюсь, и опять: «Домой иди, старая!» Сам думаю: поди, приходила с могилок побираться, да задержалась. А может, у кого из своих покойников засиделась, да автобус пропустила. И вообще, мало ли чего бывает с людьми на свете… Только вот куда она теперь пойдет, ночь почти… Но сам в дом бабку не зову, и к ней подходить охоты особой не испытываю. Что-то смущает меня, хотя, вроде, и не страшно мне. И вдруг появляется ребенок! Девочка лет десяти. В лёгком таком, светлом платьице, я еще подумал: как не мерзнет? Осень, однако. Откуда взялась, как подошла — я и не приметил. Девчоночка, молча так, берет бабулю под ручку, поднимает с лавочки, и идут они к выходу. — Сторож махнул рукой в сторону выхода с кладбища… — Идут. Почти одного росточка. Ну и… ушли… - И всё? Ну, а дальше-то что? -А ничего! — Смеётся… и мы смеёмся: - Ну ты, дядь Коль, даёшь, бабку, да еще с ребенком в ночь отправил! Если деревенские это были, то до П…го Б…ка (название деревни) — 10, а до города все 15 километров будут! А ночью попутку ловить – хрен кто остановится! Опять смеётся дядя Коля: - А чего им далеко ходить, вон они лежат! — И показывает на одно из первых захоронений, почти рядом со входом на кладбище. Ну, что сказать… Не хотел я тогда подходить, но поперся вслед за товарищами к этим могилам!

Молодость любопытна. В одной оградке – два памятника, железные, тогда других и не ставили. Не буду называть имена и даты, но судя по цифрам действительно: пожилая женщина и ребенок, девочка… Извечные слова: «помним, любим, скорбим» …», «трагически погибли…». Мы опять к сторожу, мол, что плетешь? Те, кого ты видел, поди на попутке куда надо доехали, на крайний случай – дошли… Почему это вдруг ОНИ? И вообще, откуда ты ВСЁ ЭТО взял? - Они это. Они-и-и-и! — Улыбается. Мы снова с недоумении. - Да, видел я их еще раз. Белым днем. Родительский день был, народу – тьма. А они идут себе, мирненько так, старая и малая, по дорожке, и никто на них внимания не обращает, да и я сразу внимания не обратил, а потом вдруг как пелена с глаз упала: у девочки ножки голые! Да и платье легонькое! А день холодный был, снег с дождем. А лучше пригляделся -да это ж мои знакомые! Хоть и видел я их до этого только раз, и то, считай ночью, при фонаре, а сразу узнал и понял – ОНИ! Идут они, может метров как тридцать от меня. Бабка девчушку своей кофточкой приобняла, от ветра, значит, прикрывает. Дошли вот как раз до этих могилок, в оградку вошли, а потом куда делись – ни смотреть, ни узнавать мне как-то не захотелось. Развернулся я и — к дому! Надо было к людям, а я, дурак, к дому! Пробрало меня. Белым днем пробрало! Люди кругом, а меня пробрало! — Опять смеётся.

Столько лет прошло! И сторожа на кладбище другие — мордатые парни, в униформе, с дубинками, и старого домика сторожа давно нет, и той лавочки, да и дядя Коля жив ли… Но когда вхожу на кладбище, всегда смотрю на ТЕ могилки. Давно люди похоронены, но холмики ухожены, значит «помнят, любят, скорбят…»
P.S. Самому интересно было узнать, что с этими людьми случилось. Молнией. В поле. В июле 80-го. Пока не узнал – не успокоился. А дядя Коля? Ну что дядя Коля… может и врал, а может и…

Сенничимаэ

В мае 1972 года в Осаке (Япония), в районе Сенничимаэ, в одном здании случился пожар. Погибли 117 человек. Про это место до сих пор ходят разные страшные истории.

Однажды один человек вышел из метро в Сенничимаэ. Шел проливной дождь. Он раскрыл зонт и пошел по улице, лавируя среди плотной толпы людей, снующих туда-сюда. Почему-то человеку вдруг стало тревожно. И прохожие были какие-то странные: хотя шел дождь, ни у кого не было зонта, все молчали, лица у них были мрачные, они смотрели в одну точку.

Вдруг неподалеку остановилось такси. Водитель помахал ему рукой и крикнул:

— Иди сюда!

— Но мне не нужно такси... — запротестовал человек.

— Неважно, садись!

Настойчивость водителя и неприятная атмосфера улицы заставили человека сесть в машину — лишь бы уехать из этого места. Они поехали. Отъехав от улицы на приличное расстояние, таксист сказал:

— Я увидел, как ты идешь по пустой улице и от кого-то уворачиваешься, вот и решил, что надо тебя спасать...

«Давай поиграем!»
Автор: В.В. Пукин

Когда мне только-только исполнилось шесть лет, а младшему братику Шурке четыре с половиной, мы впервые оказались в Ленинграде. Мать взяла нас с собой в отпуск погостить у двоюродной родни. Её дядя с тётей жили в длинном доме довоенной постройки на Васильевском острове.

Приехали мы как раз в разгар поры белых ночей – начале июня. Дом, в котором у родственников была трёхкомнатная квартира, мне, малышу, показался очень огромным. Семи- или восьмиэтажный, с нескончаемым числом подъездов, да ещё и загнутый буквой «Г». Дядя с тёткой проживали на четвёртом этаже. Вверх-вниз ходил старинный лифт с сетчатыми стенками и двумя парами двустворчатых дверей, закрывавшихся вручную. Двигаться в нужном направлении лифт начинал, лишь когда обе пары дверей были пассажиром плотно притворены.
У себя дома в Новосибирске мы жили в пятиэтажке, раньше лифты и не видели вовсе. Поэтому кататься на нём уже было приключением. За что буквально через день после приезда успели получить замечание от соседей. Соответственно – от матери нагоняй и указание впредь ходить на улицу, а также возвращаться обратно, только пешкодралом по лестнице.
Но кто же за пацанами уследит! Чуть за порог, тут и забыт строгий материнский наказ. Сейчас вряд ли малышей четырёх-шести лет родители отпускают одних играть во двор. А тогда, даже в другом городе, мы с братишкой спокойно в любое время гоняли на улицу. Но, понятно, со двора ни ногой!

Вот однажды утром играли в какие-то свои незамысловатые детские игры с местными дворовыми ребятами. Лето, солнышко, теплынь! Благодать!..
Шурке вдруг приспичило зачем-то сбегать в квартиру. Убежал и пропал. Обычно мы на дню раз по десять туда-обратно гоняли. Но ненадолго. А тут он потерялся на несколько часов. Когда позвали обедать и вернулся я один, началась паника. Дядя мой служил военкомом. На ноги поднял всю дворовую общественность. Может, и милицию подключал, сейчас уже не помнится…

Часов до десяти вечера продолжалась свистопляска с поисками как сквозь землю провалившегося маленького Шурки. Потом глядь – ведут две тётеньки его! Живенького, здоровенького, да к тому же ещё счастливо улыбающегося! Идёт братишка довольнёхонек, прижимая к груди игрушечный деревянный грузовик…
Тётеньки наткнулись на него у самого крайнего подъезда (парадной, говоря по-питерски) этого длинного «г»-образного домины. Малец стоял там и растерянно озирался по сторонам, словно потерялся только что, а не десять часов назад.
На все судорожные расспросы обступившей родни и соседей надулся и, нахмурившись, замолчал. Надо знать Шурика. Он не любил быть в центре внимания, в отличие от меня. Поэтому добиться от него более-менее внятной информации смогли только в квартире, в спокойной обстановке. Вот что он тогда рассказал…

Утром, после того, как сбегал домой, обратно на улицу решил спуститься самостоятельно на лифте. Как же, большой ведь уже! Благополучно закрыл все двери и поехал. Уверял, что нажал на кнопку первого этажа. Но когда лифт остановился, и братишка открыл попеременно дверные створки, то оказался в полной темноте неизвестного помещения! Страшно перепугавшись, начал нажимать подряд все кнопки в погруженной во тьму кабине, но лифт словно умер. Постепенно глаза испуганного малыша привыкли к темноте, и он увидел за дверьми кабины свет, пробивающийся из небольшого окошка. Так как в тёмном лифтовом склепе было страшнее, Шурик выбрался оттуда и пошёл на свет. Но оконце оказалось слишком маленьким и заляпанным грязью, чтобы через него что-то рассмотреть. К тому же находилось на недосягаемой для такого крохи высоте. Зато поблизости, в тусклом луче света, братик увидел бетонные ступеньки, ведущие вверх к какой-то двери. Поднявшись по ним, подёргал за ручку. Заперто! Прильнул глазом к небольшой щёлке и разглядел крашенные стены подъезда. Только вместо того, чтобы изо всех сил поднять трам-тарарам и привлечь внимание, сел тихонько под запертой дверью и стал плакать. От страха и одиночества. Шурик вообще был тихоня и молчун в детстве. По крайней мере, на мой взгляд тогда.

Но плакал он недолго. Неожиданно внизу, у подножия бетонных ступенек, Шурик с радостью увидел двух ребятишек – девочку своего возраста и мальчишку лет семи! Они стояли, держась за руки, и глядели на него снизу вверх. А потом сказали: «Давай поиграем!».
Счастливый, что обрёл компанию в эдаком мрачном месте, маленький Шурка с удовольствием согласился. С теми детками он и играл в подвале. Как оказалось, до позднего вечера. И ни сном, ни духом о том, что наверху его обыскались. Мне позже рассказывал, что ему казалось - час или два всего прошло.
Как детишек звали, уже позабылось. Брат говорил - они были очень худенькие и болели (сами так сказали). Но добрые. Показали ему несколько зарытых в землю «секретиков» из цветного бутылочного стекла. Дали играть своими игрушками. Правда, игрушки оказались старые и грязные. Но деревянный грузовичок ему очень понравился.

Наигравшись вдоволь, Шурка поведал новым друзьям, что приехал в гости из другого города, а тут потерялся. И хочется наружу, к маме. В ответ на это дети сказали, чтобы он не боялся. Они тут всё знают и его выведут. Взявшись за руки, все трое пошли сквозь темноту по каким-то длинным переходам, заваленным мусором и битым кирпичом. Пробирались, как ему показалось, очень долго. Но вместе с этими детьми страшно совсем не было. По дороге разговаривали. На обычные ребячьи темы…

В конце концов приблизились к такой же бетонной лестнице, на которой он сидел давеча, с дверью наверху.
Мальчик указал на дверь и сказал, что через неё Шурка сможет выйти на улицу.
- А грузовик возьми себе! И ещё вот… - с этими словами худенький пацанёнок протянул Шурику солдатскую звёздочку из красной меди с серпом-молотом в центре. - Это папка нам с войны привёз!
Братишка взял ценный подарок и бережно положил в карман. Начал подниматься по ступенькам, но, оглянувшись назад, удивленно остановился. Мальчик с девочкой стояли внизу, глядя на него… И не двигались с места.
- А вы что, не пойдёте со мной?!
- Не-е, нам туда нельзя… Мамка будет ругаться!..
Шурик попрощался и, толкнув легко распахнувшуюся дверь, выбежал наружу. Из подъезда сразу же выбрался на улицу. Тут его и обнаружили две тётеньки. Они уже были в курсе, что весь двор ищёт потеряшку.

Тогда в россказни братишки мало кто поверил. К тому же, о похожих детишках, про которых он твердил, никто из местных жильцов не припоминал. Раз инцидент закончился благополучно, всё и подзабылось со временем.
Грузовичок деревянный, правда, Шурик с собой в Новосибирск забрал. И звёздочка солдатская долго у него в коробке с «сокровищами» лежала.

Этот случай вспомнился недавно. В разговоре с мамой. Оказывается, она всё помнит. И некоторые подробности происшествия я только с её помощью восстановил.
Если брат ничего не придумал, то так и осталось непонятным, как он смог пройти по тёмному подвалу метров четыреста, в другой конец дома и отыскать выход наружу? Да ещё каким-то образом минуя стенные перегородки каждого подъезда?!
И что это за детишки, живущие в подвале?

В то время, конечно, были у меня в Новосибирске однокашники по детсаду, семьи которых жили в подвальных помещениях. Но они вскорости разъехались по нормальным квартирам.
А в ленинградском доме, где мы гостили тем летом, подвал был нежилой. Мама это помнит точно…