7 июня 1903 года в Москве родился Борис Юлианович Поплавский – один из самых ода

[Миссис уксус]

0

7 июня 1903 года в Москве родился Борис Юлианович Поплавский – один из самых одаренных поэтов и прозаиков русского зарубежья (первая волна эмиграции). Он ушел из жизни трагически 9 октября 1935 года. Смерть Бориса Поплавского – это смерть одного из самых трагичных и значительных поэтов «потерянного поколения». Было ли это самоубийство, убийство или случайная смерть – никто не знал. На следующий день газеты писали, что он был отравлен чрезмерной дозой наркотиков каким-то монпарнасским проходимцем, не то русским, не то болгарином, который побоялся умирать в одиночку, и потому прихватил с собой Бориса. Об одарённости поэта и его необыкновенной личности писали многие. Его философские высказывания записывались и передавались из уст в уста. Его умение страстно любить и так же страстно ненавидеть, умение абстрактно мыслить и фанатически боготворить поэзию, его необычайная эрудиция, чистота и сложность его души, острота и гибкость ума выдвигали его в ряд гениев. «Но отличительным свойством его натуры была разрывающая все преграды, безудержно и непрерывно прущая из него гениальность», – писал Ю. Фельзен. В приведенной ниже статье я более подробно рассказываю о жизни и творчестве поэта. ссылка. (в статье есть опечатка — дата рождения 7 июня)

Надо заметить, что Поплавского считали поэтом сложным, но чтобы понять поэзию Бориса Поплавского, к ней надо подойти с точки зрения той философии, которая завладела умами поэтов и прозаиков 1920-1930-х годов: Н. Бердяева, Л. Шестова, Б. Вышеславцева, Ж. Маритена, А. Бергсона и др. В кругу, в котором общался Поплавский, не было человека более блестящего, больше него размышлявшего не столько о литературной повседневности, сколько о религиозных и метафизических проблемах, к которым до конца своей короткой жизни «он пытался подыскать свой собственный ключ». В стихотворении «Астральный мир» Поплавский описывает тот мир, в который попадут наши души: «И над нами, как черные айсбергов глыбы, / Ходят духи. Там будет и ваша душа».

ссылка

ЧЕРНАЯ МАДОННА

Вадиму Андрееву

Синевели дни, сиреневели,

Темные, прекрасные, пустые.

На трамваях люди соловели.

Наклоняли головы святые,

Головой счастливою качали.

Спал асфальт, где полдень наследил.

И казалось, в воздухе, в печали,

Поминутно поезд отходил.

Загалдит народное гулянье,

Фонари грошовые на нитках,

И на бедной, выбитой поляне

Умирать начнут кларнет и скрипка.

И еще раз, перед самым гробом,

Издадут, родят волшебный звук.

И заплачут музыканты в оба

Черным пивом из вспотевших рук.

И тогда проедет безучастно.

Разопрев и празднику не рада,

Кавалерия, в мундирах красных.

Артиллерия назад с парада.

И к пыли, к одеколону, к поту,

К шуму вольтовой дуги над головой

Присоединится запах рвоты,

Фейерверка дым пороховой.

И услышит вдруг юнец надменный

С необъятным клешем на штанах

Счастья краткий выстрел, лет мгновенный,

Лета красный месяц на волнах.

Вдруг возникнет на устах тромбона

Визг шаров, крутящихся во мгле.

Дико вскрикнет черная Мадонна

Руки разметав в смертельном сне.

И сквозь жар, ночной, священный, адный.

Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,

Запорхает белый, беспощадный

Снег, идущий миллионы лет.

* * * * *

А. С. Гингеру

Синий, синий рассвет восходящий,

Беспричинный отрывистый сон,

Абсолютный декабрь, настоящий,

В зимнем небе возмездье за все.

Белый мир поминутно прекрасен,

Многолюдно пустынен и нем,

Безупречно туманен и ясен,

Всем понятен и гибелен всем.

Точно море, где нежатся рыбы

Под нагретыми камнями скал,

И уходит кораблик счастливый,

С непонятным названьем “Тоска”.

Неподвижно зияет пространство,

Над камнями змеится жара,

И нашейный платок иностранца

Спит, сияя, как пурпур царя.

Опускается счастье, и вечно

Ждет судьбы, как дневная луна.

А в тепле глубоко и беспечно

Трубы спят на поверхности дня.

* * * * *

Мир был темен, холоден, прозрачен

Исподволь давно к зиме готов.

Близок к тем, кто одинок и мрачен,

Прям, суров и пробужден от снов.

Думал он: Смиряйся, будь суровым,

Все несчастны, все молчат, все ждут,

Все смеясь работают и снова

Дремлют книгу уронив на грудь.

Скоро будут ночи бесконечны,

Низко лампы склонятся к столу.

На крутой скамье библиотечной

Будет нищий прятаться в углу.

Станет ясно, что шутя, скрывая

Все ж умеем Богу боль прощать.

Жить. Молиться двери закрывая.

В бездне книги черные читать.

На пустых бульварах замерзая

Говорить о правде до рассвета.

Умирать живых благословляя

И писать до смерти без ответа.

НА ЗАРЕ

Валериану Дряхлову

Розовеющий призрак зари

Возникал над высоким строеньем.

Гасли в мокром саду фонари,

Я молился любви… Озари!

Безмятежным своим озареньем.

По горбатому мосту во тьме

Проходили высокие люди.

И вдогонку ушедшей весне,

Безвозмездно летел на коне

Жесткий свист соловьиных прелюдий.

А в лесу на траве непримятой,

Умирала весна в темноте.

Пахло сыростью, мохом и мятой.

И отшельник в шубенке косматой

Умывался в холодной воде.

1927

* * * * *

Ты в полночь солнечный удар,

Но без вреда.

Ты в море серая вода,

Ты не вода.

Ты в доме непонятный шум,

И я пляшу.

Невероятно тяжкий сон.

Ты колесо:

Оно стучит по камням крыш,

Жужжит, как мышь,

И медленно в огне кружит,

Во льду дрожит,

В безмолвии на дне воды

Проходишь Ты,

И в вышине, во все сады,

На все лады.

И этому леченья нет.

Во сне, во сне

Течет сиреневый скелет,

И на луне

Танцует он под тихий шум

Смертельных вод.

И под руку я с ним пляшу,

И смерть, и чёрт.

* * * * *

Я шаг не ускоряю сквозь года,

Я пребываю тем же, то есть сильным,

Хотя в душе большие холода,

Охальник ветер, соловей могильный.

Так спит душа, как лошадь у столба,

Не отгоняя мух, не слыша речи.

Ей снится черноглазая судьба,

Простоволосая и молодая вечность.

Так посредине линии в лесу

На солнце спят трамвайные вагоны.

Коль станции - большому колесу

Не хочется вертеться в час прогона.

Течет судьба по душам проводов,

Но вот прорыв, она блестит в канаве,

Где мальчики, не ведая годов.

По ней корабль пускают из бумаги.

Я складываю лист - труба и ванты.

Еще раз складываю – борт и киль.

Плыви, мой стих, фарватер вот реки,

Отходную играйте, музыканты.

Прощай, эпическая жизнь,

Ночь салютует неизвестным флагом,

И в пальцах неудачника дрожит

Газета мира с траурным аншлагом.

* * * * *

Снег идет над голой эспланадой;

Как деревьям холодно нагим,

Им должно быть ничего не надо,

Только бы заснуть хотелось им.

Скоро вечер. День прошел бесследно.

Говорил; измучился; замолк,

Женщина в окне рукою бледной

Лампу ставит желтую на стол.

Что же Ты, на улице, не дома,

Не за книгой, слабый человек?

Полон странной снежною истомой

Смотришь без конца на первый снег.

Все вокруг Тебе давно знакомо.

Ты простил, но Ты не в силах жить.

Скоро ли уже Ты будешь дома?

Скоро ли Ты перестанешь быть?

ДВОЕЦАРСТВИЕ

Рубит головы наши и души.

Рубит пар на зеркальном стекле,

Наше прошлое и наше грядущее.

И едят копошащийся мозг

Воробьи озорных сновидений.

И от солнечного привиденья

Он стекает на землю, как воск.

Кровью чёрной и кровью белой

Истекает ущербный сосуд.

И на двух катафалках везут

Половины неравные тела.

И на кладбищах двух погребён,

Ухожу я под землю и небо.

И свершают две разные требы

Две богини, в кого я влюблён.

1924

В ВЕНКЕ ИЗ ВОСКА

Александру Браславскому

Мы бережём свой ласковый досуг

И от надежды прячемся бесспорно.

Поют деревья голые в лесу,

И город как огромная валторна.

Как сладостно шутить перед концом,

Об этом знает первый и последний.

Ведь исчезает человек бесследней,

Чем лицедей с божественным лицом.

Прозрачный ветер неумело вторит

Словам твоим. А вот и снег. Умри.

Кто смеет с вечером бесславным спорить,

Остерегать безмолвие зари.

Кружит октябрь, как белёсый ястреб,

На небе перья серые его.

Но высеченная из алебастра

Овца души не видит ничего.

Холодный праздник убывает вяло.

Туман идёт на гору и с горы.

Я помню, смерть мне в младости певала:

Не дожидайся роковой поры.

РОЗА СМЕРТИ

Г.Иванову

В черном парке мы весну встречали,

Тихо врал копеечный смычок.

Смерть спускалась на воздушном шаре,

Трогала влюбленных за плечо.

Розов вечер, розы носит ветер.

На полях поэт рисунок чертит.

Розов вечер, розы пахнут смертью

И зеленый снег идет на ветви.

Темный воздух осыпает звезды,

Соловьи поют, моторам вторя,

И в киоске над зеленым морем.

Полыхает газ туберкулезный.

Корабли отходят в небе звездном,

На мосту платками машут духи,

И сверкая через темный воздух

Паровоз поет на виадуке.

Темный город убегает в горы,

Ночь шумит у танцевальной залы

И солдаты покидая город

Пьют густое пиво у вокзала.

Низко-низко, задевая души,

Лунный шар плывет над балаганом.

А с бульвара под орган тщедушный,

Машет карусель руками дамам.

И весна, бездонно розовея,

Улыбаясь, отступая в твердь,

Раскрывает темно-синий веер

С надписью отчетливою: смерть.

* * * * *

Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,

Голубая луна проплывала высоко звуча.

В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку.

Незабвенную руку что сонно спадала с плеча.

Этот вечер был чудно тяжел и таинственно душен,

Отступая заря оставляла огни в вышине,

И большие цветы разлагаясь на грядках как души

Умирая светились и тяжко дышали во сне.

Ты меня обвела восхитительно медленным взглядом,

И заснула откинувшись навзничь, вернулась во сны.

Видел я как в таинственной позе любуется адом

Путешественник ангел в измятом костюме весны.

И весна умерла и луна возвратилась на солнце.

Солнце встало и темный румянец взошел.

Над загаженным парком святое виденье пропало.

Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвел.

НАПРАСНАЯ МУЗЫКА

Вечером ярким в осеннем парке

Музыка пела: «Вернусь, вернусь».

Вечером дивно прекрасным и кратким

Сердце не в силах забыть свою грусть.

Белое лето дождем отшумело,

Boт уж лазоревый август расцвел.

Сердце к туману привыкнуть успело,

К близости долгих метелей и зол.

Слишком прекрасно лазурное небо.

«Больно мне, больно и я не вернусь».

Музыка тихо вздыхает без дела,

Сердце не в силах забыть свою грусть.

* * * * *

Вечер блестит над землею,

Дождь прекратился на время,

Солнце сменилось луною,

Лета истаяло бремя.

Низкое солнце садится

Серое небо в огне;

Быстрые, черные птицы

Носятся стаей в окне.

Так бы касаться, кружиться,

В бездну стремглав заглянуть,

Но на земле не ужиться,

В серое небо скользнуть.

Фабрика гаснет высоко,

Яркие, зимние дни.

Клонится низко осока

К бегу холодной волны.

Черные, быстрые воды

Им бы заснуть подо льдом.

Сумрачный праздник свободы

Ласточки в cepдце пустом.

* * * * *

Глубокий холод окружает нас.

Я как на острове пишу: хочу согреться,

Но ах, как мысли с головы на сердце,

Снег с потолка. Вся комната полна.

Я превратился в снегового деда.

Напрасно спорить. Неподвижность. Сплю,

А сверху ходят, празднуя победу,

Морозны бесы, славный духов люд.

Но знаю все: замерзшим очень жарко.

Я с удивлением смотрю: песок, и сквозь песок

Костяк и череп, челюсть и висок.

И чувствую: рубаха, как припарка.

Идет в ныли, качаясь, караван.

Не заболеть бы, ох, морской болезнью:

Спина верблюда не в кафе диван.

Дремлю. Ведь сна нет ничего полезней.

Ток жара тычет в спину. Больно. Шасть,

Приподымаюсь; над водою пальмы

Качаются, готовые упасть.

Заспался в лодке, в воду бы, но сальный

Плавник вдруг трехугольный из воды.

Акула это, знаю по Жюль Верну.

Гребу на берег, где на все лады

Животные кричат. Но ах, неверно.

Он изменяется, он тает, он растет,

Он белый камень. Айсберг недоступный.

Смотрю: не лодка – самодельный плот.

Сидит матрос, к нему бросаюсь: труп.

Схожу на лед, прозрачен он и тверд.

Я каблуком – звездится от удара.

Но ах, кружится подо мною твердь,

Валюсь: вода взревает, как гитара.

Плыву на дно: мне безразличны Вы.

Тону: необходимы. Просыпаюсь.

Рычат кареты за окном, как львы.

Я за ружье чернильное хватаюсь.

* * * * *

Виктору Мамченко

Говорили двое в комнате над миром

А в окне был виден яркий белый дом

На стенах были окна картин – там были закатные виды

А под полом глубоко сердце билось покрытое льдом

Оба себя осуждали

И говорили что черными лицами

Коснулись белых страниц

Что их жалкие ангелы плача

В черном ветре печали покинули узкий карниз

Высоко на небе стояла их неудача

Тихо о том

В лесу золотом

Думал отшельник в хвойной каменной яме

Он считал золотые звенья

Цепи которой земля привешена к небу

И видел, что их стало больше.

* * * * *

Было страшно тихо в высшем мире

Там слушало время бездну

Было страшно тихо внизу

Среди грохота зла

Лишь далёко и редко

Медленный нежный рождался звук

И тотчас склонялся

В мертвый испуг

Боже, как тихо там в высших мирах

Как мало добра

Как все молчат

Века и века всё ту же страницу

Читает стеклянный гений

Только в храме священник

Играет на черном рояле

Падая от усталости

Клонясь ко сну

Священный атлет

Он не снимет железных рук

Он нам дарит все звуки

Чтоб молчание не поцеловало вечность.

* * * * *

Кто помнит сердечный припадок

Ужасный трепет стеклянных стенок

Как-будто рвалась из бездны

Река ужасных событий

И уже приступало время

И уже приближалась минута –

Ты помнишь, ты видишь, ты знаешь

Забываешь, ты спишь.

И вдруг отступает жестокость

Разжимаются странные когти

Иностранец на землю ложится

И ни о чем не мечтает

Он не помнит уже о жизни

Спит глубоко в дожде холодном

Повернувшись лицом к земле.

Портрет Б. Поплавского работы филадельфийской художницы Инны Лазаре





Елена Дубровина
« Литературное и художественное наследие русской эмиграции»

/У камина/