Как Леонид Утёсов рассказывал про «из-за острова на стрежень».

[Миссис уксус]

3

Леонид Утёсов блестяще владел жанром юмористического рассказа. По словам современников, он был гениальным рассказчиком и в кругу артистов за кулисами, и в дружеской компании, и во многих других местах, даже там, где, кажется, сама атмосфера препятствовала всякому юмору вообще. Вот как Утёсов, по воспоминаниям юмориста Леонида Усача, рассказывал и по ходу играл «Сцену на челне».

— Слушайте, люди, представьте себе, что наш русский национальный герой Степан Разин, как выяснили компетентные органы, совсем не Степан, а Сеня и не Разин, а Райзман. Ну, прошу вас, представьте себе. Между прочим, это не трудно. Райзманы тоже бунтовали, когда им наступали на мозоль...

— Так, вот утро. Солнце выходит из своей царской спальни и своим появление освещает все, что попадётся под руку. В том числе и бегущие по волнам расписные челны Сени Райзмана. (Всё это говорилось в манере классического римского чтеца с некоторым завыванием). Сеня проснулся. Не совсем, но проснулся. Он, может быть, спал бы ещё, но солнце и шум разбудили вождя бунтующего крестьянства...

(Секундная пауза и Утёсов перевоплощается в Сеню Райзмана. Мы видим перед собой еврея средних лет с маленькими глазками и курчавой головой, ин трёт кулаками глаза, зевает, потягивается, оглядывается вокруг. Он не может понять, где он. Кругом снуют какие-то люди. Сеня с удивлением и недоумением смотрит на них. Наконец, что-то сообразив, он обращается к первому попавшемуся).

— Эй, бандюга, иди сюда. Подойди уже к своему папе-атаману.

(Снова перевоплощение в образ матроса-громилы, который ходит в раскачку со сжатыми кулаками)

— Чего тебе, папа?

— Где мы плывём, где?

— Не видишь что ли — «из-за острова на стрежень» плывём. Вставай, а то мы без тебя не знаем, чего делать: кого бить, кого грабить, кого жечь...
— Ой, у меня голова болить... А что вчера было, что?

(Снова мгновенное перевоплощение)

— Вчера одного помещугу грабанули, а потом сожгли...

— Зачем вы всегда, это самое, поджигаете?

— Ты велел. Грабанули. А потом на челнах пожрали, попили... Ты первый пить начал...

— Вот от этого у меня голова болить... Что, я много выпил или что?

— Два полуведра выпил...

— Ой, мама моя родная, два полуведра... И что?

— Был «весёлый и хмельной»...

— Папа мне говорил, когда, два полуведра, так это целое ведро получается. Что я с ума сошёл, так пить. Настоящий шикер! Если Роза узнает — я буду иметь тот цимес... Её цимес я хорошо знаю. Это она только говорит, что будет цимес, а сама берёт у в сарайчике ручку от топора и бьёт мине по голове... Ой, мине голова болить... как от Розиного цимеса.
— А ты похмелись, тебе лучше будет, отец родной. Принесть?

— Принесть...

(Бандюга приносит питье в деревянном полуведёрке. Сеня с жадностью делает несколько глотков. Ставит полуведро на палубу. У него перехватило дыхание. Наконец он вдохнул воздух. Глаза готовы выскочить из орбит)

— Закуску дай, грабитель, что б ты всю жизнь пил из такой рюмочки.

— Закуски нету. Вчерась всю сожрали...

— Если нет, так чего же мы плывем у речке? Почему нет грабёж? Причальте уже и возьмете у наших родных крестиян что-то покушать...

(Утёсов играет приходящего в себя, улыбающегося Сеню. Но вдруг он опять в растерянности. Смотрит на рядом лежащий ни кем не занятый тюфяк. Он огорчён).

— Слушай, бандюга, скажи мене тихо, как родному папе, а где эта самая шамаханская королева, что тут была, вот здесь лежала?

— Папа, ты чего, вчерась совсем косой был? Ты ж её выбросил...

— Что значит выбросил? Это же женщина. Куда выбросил?

— Куда, куда... «в набежавшую волну»

(Сеня делает круглые глаза. Начинает рвать на себе волосы и рыдать горькими, истинно еврейскими, слезами).

— Ой, ой, что я наделал... Утопил живую королеву... Я же настоящий хулиган с улицы. Взять погубить женщину... И главное за что?
— Утопил и чёрт с ней. Хай плавает. Ты из-за неё «сам наутро бабой стал».

— Идиот — это же королева. Она мне ни в чём не отказала.

— Ты «всю ночь с ней провозжался»... видать, не отказала...

(Сеня плачет, тянет руки к небу, что-то бормочет вроде молитвы).

— Да, хрен ей в дышло... Ты сам пил и нас заставил пить «на помин её души».

— Перестань говорить глупостей... Где мой пистоль? Где?

— Где, где?... За кушаком.

— А что такое? Почему так грубо с папой?

— Потому что «нас на бабу променял»...

(Сеня вынимает из-за пояса большой пистолет, взводит курок, приставляет к виску).

— Если её нету... Без шамаханской королевы я жить не имею желание. Не хочу и всё. Всё равно за то, что я еврей, царь-папа меня казнит через что-нибудь. Всё я ухожу!

(Утёсов сильно ударял ладонью по столу, изображая выстрел. Сеня падал ничком на стол, потом с трудом приподнимал голову, глядел грустными задумчивыми глазами в одну точку).

— Вот так бы закончилось это самое дело со Степаном Разиным, если бы у него были мозги Сени Райзмана...

(Голова Сени снова падала на стол. Потом как бы на последнем вздохе снова чуть-чуть поднималась).

— Бандюги, не скажите Розе за шамаханскую королеву. Ша!...