Чужое отражениеБыло это давно, лет 14-15 назад. Лежала я тогда в больнице с какой-то простудной ерундой, мне было 18 лет. Привезли как-то вечером девушку в тяжелом состоянии с перитонитом, прооперировали и положили в послеоперационную палату. Мы, ходячие и от безделья любопытные, ходили ее проведывать. Звали ее Ира, ей было лет 28-30. Несмотря на удачную операцию, выглядела она как-то плохо: бледная, молчаливая, неохотно шла на контакт. Ну да ладно, люди ведь разные бывают...
Когда ей стало получше, она стала общаться с одной девушкой из нашего отделения: они были приблизительно одного возраста, вот и подружились — вместе ходили в столовую, на прогулки. Иногда и меня с собой звали, хотя интересов у нас общих не было: я для них была малолеткой, но чтобы не оставаться с нудными женщинами в палате, я как хвостик ходила с ними. Вторая девушка была с западной Украины — звали ее Марьяна, она работала помощником прокурора. Но это к слову, чтобы было понятно, что речь идёт не о «забитых» труженицах села.
Как-то Ира рассказала, что она живет с мужем и маленьким сынишкой в коммуналке, и соседкой ее была старуха вредная, как сам черт, молодую семью просто со свету сживала. Не буду вдаваться в подробности коммунального быта, но все это было настоящим кошмаром. Когда родился у Иры сын, они стали думать о расширении жилья. Тут умерла эта бабка, и ее комната досталась Ире. Счастью ее не было предела. Тут все и началось. В одно утро, умываясь в ванной, подняв лицо к зеркалу, Ира закричала от ужаса — на нее из зеркала смотрела старуха с растрепанными седыми волосами, сморщенным лицом и беззубым ртом.
Не буду описывать весь ужас происходящего, но, закончив рассказ, Ира сказала: «Девочки, я уже забыла, как я выгляжу — в любом зеркале не я, а страшная старуха. Уже около месяца не смотрюсь ни в одно зеркало, домашним не говорю — не хочу пугать, да и за сумасшедшую могут принять, а ведь мне так жить хочется!». Ну, мы поохали и разошлись.
Прошла пара дней, заглянула ко мне в палату Марьяна и сказала: «Оль, можно мы тут у тебя посидим? Ко мне родственница из села приехала, а у нас в палате шумно, не поговоришь толком». И зашла с какой-то женщиной лет сорока. Сели на кровать, и тут Марьяна сказала мне: «Пойдем, выйдем». Я ответила, что читаю книгу и никуда не пойду. Она тогда сказала: «Ну, как хочешь, только тогда ничему не удивляйся и не выходи из палаты». Я подумала, пусть болтают — мы друг другу же не мешаем.
Через несколько минут я поняла: происходит что-то не то. Ира сидела, склонив голову, а эта женщина шептала какие-то заклинания и зевала, из ее глаз начали течь слезы. Я, бросив чтение, сидела, как мышка, боясь пошевелиться. Женщина, видимо, снимала порчу. Но то, что случилось потом, повергло меня в шок. Они подошли к умывальнику, открыли воду, женщина взяла Иру за волосы и стала ее умывать, дергая за волосы и шлепая по щекам, приговаривая: «Старая ведьма, оставь ее в покое, уйди в царство мертвых, тебе не место среди живых!». Время от времени она за волосы поднимала плачущую Иру к зеркалу и говорила: «Кого ты видишь?». Ира плакала и говорила — старуху. Тогда женщина опять наклоняла ее к воде, умывала, била и поднимала за волосы к зеркалу. Сколько этот кошмар продолжался, я не помню: просто была ни жива ни мертва от страха. Но когда Ира потеряла сознание, эта женщина крикнула мне: «Иди помоги, что смотришь?!».
Мы уложили ее на кровать. Через пару минут, приходя в себя, Ира подошла к зеркалу и заплакала: «Оль, там я! Я, понимаешь, я вижу свои волосы, а не седые космы и беззубый рот!». Я была в таком шоке, что не удивилась бы, если бы обнаружила поседевшие волосы на своей голове. Когда все разошлись, я больше не осталась в этой палате ни на минутку и попросилась в эту ночь на другое место. На следующий день меня выписали. Больше я не знаю ничего о судьбе этой девушки.
Со временем история забылась, но иногда я вспоминаю о ней и думаю, как же много еще в мире неопознанного и необъяснимого. И очень страшного....
СтарухаРассказ от имени автора истории.
Я живу в старом 9-ти этажном доме на последнем этаже. Живу один, мать похоронил 4 года назад, отца не было. Жениться пока не собираюсь, делаю карьеру и в планах купить квартиру пошикарнее, поэтому работаю много, иногда прихожу домой лишь к 12 ночи и там засиживаюсь с ноутом ещё часа на 2.
Однажды летом я очень сильно задержался в офисе: начальнику нужен был отчёт и этот отчёт мог вывести меня на уровень выше по работе. На такси приехал домой уже за час ночи. Решил, что завтра в пятницу высплюсь получше, а сегодня, пока есть силы и желание, доработаю детали.
Пока пил кофе, расположился на кухне, открыл балкон, было душно. Вообще у моего балкона было одновременно по одному плюсу и минусу. Над ним не было никакой крыши, т.е. ни соседей сверху, мусорящих бычками, ни единой живой души, так как крыша наша закрывалась домоуправительницей на замок, чтобы туда не совались дети и местные выпивохи. А минус был незначительным: в дождь на балконе выйти покурить было не реально.
Допив кофе, я решил освежиться, выйдя на балкон. Прихватив сигареты и коробок спичек, я переступил порог и передо мной открылся вид на ночной город в огнях. Устроившись на старенькой табуретке, я затянулся. Было уже пол третьего и машин практически не было, город спал и стояла пронзительная тишина. Докурив, я решил: ещё часик поработаю и спать. Сел за ноут и начал сверять, высчитывать, записывать…
Вдруг отчётливо услышал шарканье, раздающееся со стороны балкона. Стало ужасно любопытно, что это могло быть. Выглянув на балкон, ничего странного не заметил. Снова сел за ноут. И снова раздалось шарканье, но теперь уже отчётливее. Это были шаги. В голове пронеслась мысль: а ведь я не слышал, как кто-то шёл к двери на крышу! Обычно если открывают ту дверь, лязгает замок и сквозняком ударяет в мои входные двери, а когда на крышу заходят ремонтники, мне слышен каждый их шаг. Сейчас же я шагов не слышал никаких, да и сквозняков не было тоже. А тем не менее на крыше кто-то есть. Пока мои мысли крутились в голове, я снова услышал шарканье. Только теперь оно сопровождалось каким то поскрёбыванием, словно кошка съезжала по отделочной плитке дома. Набравшись мужества, я вышел на порог балкона и посмотрел вверх. От неожиданности и испуга ноги сами внесли меня в квартиру. С бортика крыши на меня смотрело уродливое старушечье лицо, обрамлённое мятыми седыми волосами, колыхающимися по ветру. Что делает там эта бабка? Почему в этот час она там, на крыше, и кто её впустил? Бомжиха? Так наша домомучительница тётя Люба их на дух не переносит и всегда гоняет от дома, позакрывала все подвалы и входы на крышу (их было всего 2) на замки и держала ключи только у себя.
Я выглянул снова и остолбенел! Бабка спустила корявые руки вниз и со всей силы скребла своими ногтями по плитке, от которой отковыривались мелкие кусочки бетона и самой отделочной старой плитки дома.
Я быстро захлопнул балконные двери и выбежал из квартиры будить Любовь Игоревну.
Тётя Люба, сонная и злая, нехотя открыла мне двери, вопросительно посмотрела на такого идиота, который осмелился в 4-м часу ночи разбудить соседку. Я вкратце рассказал о сумасшедшей старухе, Любовь Игоревна быстро схватила все свои драгоценные ключи и мы понеслись к дверям на крышу. Моему удивлению не было предела: двери и замки были в полном порядке. Мы открыли двери, поднялись. Крыша была пустой. Я обежал все углы, поглядел вниз, вдруг сбросилась, все-таки, сумасшедшая. Но освещаемые фонарями газоны и грядки под окнами были обычными.
Тётя люба проворчала под нос, что спать ночами надо и меньше работать, а то совсем покой потеряю, закрыла все замки и пошлёпала в свою квартиру.
Я уже действительно начал думать, что всё мне померещилось и я заработался. Вернулся домой и вырубился на диване прямо в брюках и рубашке.
Утром я вышел на балкон покурить. Под тапками что то захрустело, посмотрев под ноги, я увидел кусочки плитки и бетона и вспомнил ночное происшествие. Подняв голову вверх, я, естественно, ничего не обнаружил.
Собрался на работу и, выходя из квартиры, встретил заплаканную соседку с этажа, которая стояла с тётей Любой. Оказывается, ночью скончалась её мать, обнаружили это только утром, ждали скорую, чтобы констатировать смерть.
Но самое ужасное ждало меня в день похорон этой бабули. Я давно её не видел. Когда то это была полная миловидная женщина, но когда выносили гроб, ужасу моему не было предела: в нём лежала та самая старуха – сморщенная и худая, и на мгновение мне показалось, что край её синих губ еле-еле расплылся в ехидной ухмылке.
Больше я так много работать не буду, а то мало ли кто ещё мне покажется на крыше моего дома, да и вообще в воображении…
УпырьАвтор: Юрий Гаврюченков
Если бы не тяжёлые финансовые обстоятельства, последовавшие за развалом фирмы, я бы никогда не оказался в этой деревне, в грязном, тесном домишке с безнадёжным названием «изба». Пищей мне служат картошка и вермишель, а чтением — толстенькая чёрная Библия, вручённая на вокзале свидетелем Иеговы. Другого имущества, кроме гардероба, от прошлой жизни у меня не осталось, а посуду и кухонную утварь я купил вместе с домом. Приходится жить здесь, деваться некуда, и теперь я медленно становлюсь крестьянином.
Поселение, где я обречённо вложил средства в недвижимость, относится к разряду переживших пик расцвета лет сто назад и ныне естественным образом угасающих. Тому есть памятные свидетельства. У реки, за околицей изъязвлённым перстом царской эпохи тычет в небо колокольня сгоревшей церкви. Красный кирпич и вымытые дождями остатки побелки придают ей отвратительное сходство с больной плотью, отчего церковь кажется живой. Её осквернили и сожгли приехавшие на уборку урожая пэтэушники. Говорят, раскалённые купола две ночи светились во тьме, пока не рухнули прогоревшие железные балки. Случилось это в шестьдесят девятом году, а в семидесятом появился Пётр Кузыка.
Этого нелюдимого старика я успел застать, при мне он и окончил дни жизни своей. Лет тридцать назад пришелец с диковинной румынской фамилией был злым и энергичным мужчиной, и председатель совхоза сразу назначил его бригадиром. Кузыка отстроился на окраине деревни, женился, и через год жена родила ему сына. Василий Кузыка характером удался в мать. Говорят, добрая была женщина, смирная, она умерла задолго до моего переезда. Василий вырос тихим. Учился он в школе-интернате, отслужил в армии, однако в город не подался, а возвратился к родителям. Было ему двадцать семь, когда он женился. Два года светились в потёмках души молодой невестки накалённые яростью купола её терпения, пока железные балки нервов, подточенные огнём зловредности престарелого свёкра, не рухнули.
При каких обстоятельствах испустил дух Пётр Кузыка, никому не ведомо. Приехавший из райцентра врач засвидетельствовал смерть от инфаркта. Старика похоронили на заброшенном кладбище у осквернённой церкви, где не погребали уже давно. Так меж покосившихся заржавевших оград, покрытых мхом и серым лишайником надгробий возник свежий холмик с пахнущим смолою временным деревянным крестом. Поминки были смурными. Даже водка не веселила мужиков. Никто не любил Кузыку, и, кажется, со смертью старика надо всей деревней нависла туча неуверенности и боязни.
Месяца примерно полтора прошло со дня смерти Петра Кузыки. Мы справили по нём поминки на девять дней и на сорок. Василий оказался совестливым сыном. Он чтил память отца. Или, как будто заранее зная, ждал и опасался чего-то… Сейчас можно многое напридумывать, всё будет соответствовать правде. Хотя кто будет читать записки коммерсанта, которого в своё время «окучили» бандиты, и теперь он сам вынужден окучивать картошку на скудной почве нечерноземья средней полосы России? Меня больше нет в сети Интернет, я ношу ватник и кирзовые сапоги, а кожаное пальто надеваю только зимой. Я пал очень низко. Мой скорбный пример может служить наукой другим желающим вкусить сомнительную сладость предпринимательского хлеба. А то, что я здесь наблюдаю и участником чего невольно стал сам, является, в определённом смысле, расплатой за непростительную беспечность, проявленную мной в лучшие дни.
Казалось бы, что может нарушить пасторальную скуку маленького села? Ни пожара, ни прочих бед. Главный скандалист — Пётр Кузыка — умер и не ругался больше ни с кем. Только жаворонки пели над могилой мерзкого старика. Но жарким летом високосного года смерти суждено было собрать обильную жатву. Нежданно-негаданно умер Иван Хомутов, здоровый мужик тридцати восьми лет. Тихо усоп. Жена его повторяла, что спать легли они вместе, а проснулась она одна. Иван был уже холодный. Должно быть, всю ночь на подушке рядом с её головой лежала голова мёртвого мужа, и бедная женщина, не подозревая, привычно обнимала рукою его коченеющую грудь.
Мы и поминок справить не успели, как почил старик Михайлов. Буквально угас, истаял как свеча всего недели за две. Кладбище под стенами осквернённой церкви запестрело свежими могилами. Следом скончалась тётка Наталья. Прямо на огороде. Ткнулась лицом в грядку, врач сказал — острая сердечная недостаточность. Скорбь накрыла деревню своей серой пеленой. В большом городе люди мрут куда чаще, но здесь напасть ощущается острее, все на виду. И одна смерть — событие, а тут сразу четыре! Горести обошли меня стороной. Я не жил десятилетиями рядом с этими людьми и не был, как многие из них, никому роднёй, пусть даже дальней. Однако я заметил то, чему никто не придал значения: умирали соседи Кузыки, чьи дома стояли на краю деревни, у леса, будто маятник смерти опустошающим взмахом — против часовой стрелки — выкосил жильцов трёх ближайших участков. Пора было всерьёз задуматься над причиной, как вдруг пастух Гена огорошил нас вестью, что видел Петра Кузыку.
Заночевав со стадом на дальнем выгоне, Гена перед рассветом откочевал к деревне. Овцы шли тихо, и он обогнал их. На опушке Гена заметил странную фигуру, бредущую от дома Кузыки в сторону церкви. У пастуха был острый глаз и он отчётливо разглядел старого Кузыку, удаляющегося на кладбище. Гене никто не верил. Решили, что спьяну померещилось. Я самым внимательным образом выслушал его сбивчивый рассказ и спросил, крещёный ли он. Пастух закивал и показал серебряный крестик на грязном капроновом шнурке. По его словам, водки он не видел уже неделю. Я купил у него парной баранины и спровадил суеверного пастуха к совхозному стаду. А потом я пошёл к Хомутовой.
Она старалась не показывать, что ей неприятны мои странные расспросы. Тем более, что она и не знала ничего. Нет, Иван на сердце не жаловался. Недомогание? Да, появилась слабость дня за три до кончины… О Петре Кузыке не вспоминал? Нет!
От неё я направился к братьям Михайловым, недавно схоронившим отца. Там на меня поглядели неприветливо, поговорили коротко и сурово. Женатые братаны обитали в домах по соседству, так что беседа состоялась в большом семейном кругу. Суть её можно свести к простому резюме: «А кому какое дело?» Рассказу глупого пастуха мне настоятельно порекомендовали не доверять. Спорить я не стал — Игнат и Валера были ребята крепкие. К родне Натальи Филатовой я заглядывать не стал.
Результат моих визитов последовал быстро и оказался совершенно не таким, как я предполагал. Я копался в огороде, пропалывал огурцы, когда со стороны леса быстрым шагом подошла к моему забору Валентина, супруга Василия Кузыки.
— Ты чего народ мутишь? — вместо приветствия спросила она.
Я счёл нужным промолчать.
— Ходишь, вынюхиваешь, — запальчиво продолжила Валентина. — Городская дурь из тебя не вышла, вот что. Будоражишь людей почём зря. Всё тебе неймётся. Из города выгнали, мало тебе? Нос суёшь… Генки наслушался и теперь баламутите на пару. Хватит. О себе подумай лучше.
— А что о себе? — спросил я.
— А ничего. Не простудись, смотри. А то зачахнешь, да помрёшь! — Валентина рассмеялась, оскалившись, и вдруг, резво отпрянув от забора, пошагала назад нервной припрыгивающей походкой.
Разумеется, после такой беседы ни о какой прополке и речи быть не могло. Я занялся плотницкими работами. Забил гвоздями окна и вставил вторые рамы. Укрепил входную и внутреннюю дверь. Смазал на них задвижки, а для внутренней вытесал крепкий засов. Успел до темноты. Ночь я встретил за чтением Ветхого Завета. Нет более душеспасительного занятия для одинокого мужчины в сельской глуши, где двигатель внутреннего сгорания и телевизор плотно соседствует с древними суевериями, о которых не рекомендуется говорить вслух, потому что иногда они воплощаются. Под рукой был топор. Я с трудом разбирал мелкий шрифт карманной Библии, когда почувствовал, что на меня смотрят. Я поднял голову. В окне, еле видимое, белело страшное лицо мёртвого Петра Кузыки, на него падал отсвет настольной лампы. Он поднял руку. Костяшками пальцев настойчиво побарабанил по стеклу. Требовал, чтобы его впустили. Я покачал головой. Наши взгляды встретились.
Однажды мне довелось видеть глаза трупа, это был мой компаньон, его застрелили. Но глаза Кузыки вовсе не были мёртвыми. Они были застывшими, не влажными, но сухими глазами трупа, блестевшими, словно хорошо отполированный камень, и глядели сквозь меня, однако в них не было пустоты. Они выражали мысль! Существо, стоявшее по ту сторону окна, думало, чувствовало, хотя и не жило. Оно даже двигалось и, вероятно, было способно на осмысленные действия. И оно хотело общаться со мной!
— Я тебя не впущу. Уходи! — приказал я.
Старик как-то странно помотал головой. Изо рта его вырвалось невнятное мычание.
Я вдруг подумал, что мертвецу ничего не стоит сильным ударом проломить хрупкие двойные стекла и вторгнуться в мой дом, но именно этого он почему-то не мог. Ему требовалось моё разрешение. Осознание этого нахлынуло на меня освежающей волной, я глянул вниз и увидел, что вместо топора моя рука лежит на Библии, подаренной на вокзале свидетелем Иеговы. «Нет уж, — решил я, — что-что, а приглашать к себе в дом упыря я не буду!»
Я медленно поднял руку и перекрестил окно.
Кузыка ещё некоторое время смотрел на меня, словно крестное знамение не оказывало на него никакого воздействия, а потом медленно отступил в темноту. Я слышал его шаги за стеной, как он, шурша травой, обходил дом, зачем-то скрёбся в дверь, потом перестал. Он не уходил, будто выжидал чего-то. Подмоги? Не знаю. Наконец, его старческая поступь замерла вдали. Я представил, как он ходит по пустынной ночной деревне, освещённой луной, а в избах не спят люди, дрожат и молятся, справляя нужду под себя. И ещё я понял, почему такая нервная стала Валентина. У неё почти до истерики дошло, а ведь она прибежала меня предупредить, но не могла сказать, от чего. Каково ей сейчас?
Утром я помчался к Михайловым. Валеру я застал во дворе. Он посмотрел на меня чуточку с удивлением и — виновато. Он знал! Такое покорное умолчание меня взбесило, и я заорал. Можно сказать, что благим матом, если мат используется на благое дело. На вопли выскочил весь клан Михайловых, к забору приплёлся Игнат и встал рядом со мною, глядя в землю. Вскоре я выдохся и охрип.
— Пошли к Василию, — сказал я.
К дому Кузыки мы шли молча. Говорить не хотелось, да и сказано было уже всё. Зашли в сени, Валера постучался.
— Можно к вам? — требовательно спросил он и, не дожидаясь ответа, дёрнул дверь.
— Можно, — ответил Василий.
На кухне, у свежевыбеленной русской печи, нас ждали Василий и Валентина.
— Давай рассказывай, — хмуро обронил Валера.
То, что Василий Кузыка поведал об отце, ужасало своей умопомрачительной сельской обыденностью. На третий день после смерти Пётр Кузыка явился ночью к сыну и попросил впустить. Тот, естественно, не мог отказать. Старый Кузыка зашёл в дом и сказал, что голоден. Валентина быстро накрыла на стол. Старик поел с хорошим аппетитом и ушёл, не сказав ни единого слова. Он стал приходить каждую ночь, его впускали и кормили. Об этом вскоре узнала вся деревня, но ничего не говорили между собой — боялись. Пётр Кузыка при жизни был скверным человеком, а после смерти стал и вовсе упырём. Соседей он угробил за то, что они нередко вздорили раньше.
— Оправдание можно найти даже вурдалаку, — подвёл я итог. — До других он пока не добрался, но это вовсе не значит, что не доберётся и впредь. Вы намерены терпеть его и дальше? Вижу, намерены… Ну, подумаешь, завёлся в деревне упырь! Можно ночью из дома не выходить, можно переехать, в конце концов! Верно?
— Ты прав. Извини за вчерашнее, — сказала Валентина.
— Сегодня он к вам опять придёт. Что думаете делать?
— Да ничего. Покормим, как всегда, — ответил Василий.
Я поглядел на братьев Михайловых.
— А мы что? — потупился Игнат. — Надо, конечно, чего-то делать.
— Вы хоть на могилу к нему ходили? — осведомился я. — Землю смотрели? Может, он и не умер вовсе, а просто живёт в лесу.
— Я часто хожу, — вступился Василий. — Нормальная земля, не тронута. Как мы его закопали, так и осталась.
— Ты сам в милицию пойдёшь? — набрался храбрости Валера.
Я только сплюнул. Определённо, в милицию я больше не ходок. Я ей не верю. А наших тихих поселян туда на аркане не затащишь — ехать далеко, да хозяйство не на кого оставить… то да сё… Вместо милиции я отправился на кладбище. Могила Петра Кузыки уже поросла травой. Просевший холмик был заботливо выровнен, у креста лежали чуть увядшие цветы. Высокие красные стены церкви нависали пугающей кирпичной громадой. Без купола и креста она казалась большой грозной башней, скрывающей до наступления темноты злобный, тупой и почти осязаемый сгусток тени. Возвращаясь с погоста, я подумал, что только в земле осквернённого храма из недобрых умерших стариков выводятся упыри. Дома я стал торопливо заниматься хозяйством — надвигалась ночь.
Они пришли ко мне вчетвером, Пётр Кузыка и его злокознённые соседи. Даже после смерти вурдалак сколотил в загробном мире свою бригаду. Они мотались под окнами белёсыми чучелами. В деревне даже собаки не лаяли. Я понял, что им тоже страшно. И ещё я понял, что мне надо возвращаться в город. Пусть без денег, но там я буду ходить по улицам без опаски. А работу себе найду…
Перед рассветом вурдалаки сгинули. Вслед за тем раздался великий грохот и сотрясение земли. «Уеду!» — окончательно решил я.
Утром, напоследок посетив кладбище, я надел кожаное пальто и отправился пешком на станцию. Идти было шестнадцать километров, но я надеялся поймать попутку. У околицы ко мне присоединилась Валентина. Она отправлялась в милицию. Это было уже бесполезно, потому что на рассвете рухнула церковь, навеки погребя под развалинами могилу упыря и всех его безвинных жертв, лунными ночами стремящихся прочь из своих тесных гробов
Тринадцатый контролерАвтор: Катрин Де Фруа
Он уже восемь лет не ездил на электричках. Жил в Москве — дневал и ночевал в метро, отдыхать летал самолетами, институтских друзей навещал поездами, школьных — трамваями, а к родителям на границу области если ездил, то исключительно на машине сводного брата.
Почему именно так, даже почти не задумывался, а если выплывал вдруг из подсознания вопрос, то сразу топил его воспоминанием о прокуренных тамбурах, чужих плечах и тяжелом рюкзаке за спиной — в студенческие годы-то ездить приходилось каждый день, ничего удивительного, что потом как отшибло.
Однажды случилось так, что его любимая группа, в последние три года напрочь пропавшая из страны, вдруг решила поездить с концертами по Подмосковью — как будто нарочно выбирая такие края, куда автобусы не ходят, метро еще не дотянулось, а шоссе перегружены на три года вперед или ремонтировались тридцать лет назад. Друзья с машинами только пальцами у висков покрутили: даже не думай, жалко железных коней, и не слушаем мы такого. Друзья без машин тоже не горели желанием составить компанию, поэтому и вышло так, что оказался он субботним вечером на вокзале своего детства один-одинешенек.
Предвкушение концерта немного подпортили сладостные воспоминания, уверенной струей влетавшие в голову с каждым нищим и каждым поломанным турникетом. Потом за окном электрички сгустились сумерки, и в хоровод промерзших вагонов и третьих пересдач начало просачиваться что-то неясное и дурное, но тут поезд подъехал к нужной станции, и он с облегчением влился в ручеек фанатов, уверенно текущий к заветной цели.
После концерта он не торопился уезжать. Бродил по городу, смакуя впечатления: лет пять уже не бывал ни на чем подобном, то работа заедала, то семья, — и как-то незаметно пропустил мимо весь ручей торопившихся на быструю электричку столичных фанатов. Потом еще долго возился у кассы, выгребая из карманов мелочь, и уехал уже почти на самом последнем поезде, незадолго до полуночи. Успел подумать, входя в вагон: «Здравствуй, называется, юность…» — и рухнул на первое попавшееся сиденье, на ходу вбивая в телефон наушники, зажмуриваясь и молясь, чтобы картинка из мозга не вздумала воплощаться.
Родители его жили на той же ветке, но парой станций ближе к столице, и он частенько возвращался домой последними электричками, но никогда не ездил заполночь в Москву. А вскоре после диплома как-то заехал к семье, умудрился со всеми разругаться и поехал ночевать обратно на съемную квартиру — тоже на последней электричке. И оказался в вагоне почему-то совершенно один.
Совершенно не смутившись, он сел против хода где-то в середине, закрыл слезящиеся от яркого освещения глаза и уже почти заснул под привычный стук колес, когда за спиной раздались тихие и мерные шаги.
Он хорошо знал, что в этот час мало кто будет ходить по вагонам, потому что не нашел себе места, убегает от видящих десятый сон контролеров или пытается что-то продать. К тому же, все они стучали бы ногами об пол куда громче и беспорядочнее. Оборачиваться почему-то было страшно. Но очень хотелось.
Он достал из кармана телефон и заглянул в отражение на его экране: по проходу шло что-то невысокое, плотное, в темной куртке с капюшоном. Оно двигалось медленно, как будто пространство растягивалось перед ним, за тридцать секунд проходя не больше одного купе, — но все же двигалось. И, возможно, не собиралось проходить мимо.
Поезд резко остановился, и внутрь зашел бодрый старичок с рюкзаком за плечами. Он прошел меж сидений куда-то за спину единственного пассажира, хрустнул пальцами, как будто отвешивал кому-то щелбан, вернулся и сел напротив попутчика, которого от всего увиденного охватил вдруг суеверный ужас.
— Успокойся, — сказал старичок. — Я его на место-то поставил.
— К-кого? — только и выговорил вчерашний студент.
— Ну этого, Тринадцатого-то контролера, — отмахнулся старик и, наткнувшись на испуганный взгляд, объяснил: — Он когда-то миром ошибся, да так и не понял. Так и ходит теперь по ночам, людям в души заглядывает, как там заведено. А мы-то к такому непривычные, — вздохнул он, — сердце может не выдержать, если душа глубоко лежит. Тебе повезло еще, что не смотрел на него.
Старичок оказался веселый, и всю дорогу до Москвы рассказывал, с каким духом он вчера пил чай в ночном поезде и как бунтуют в метро домовые, которым приходится питаться крысами. Доехав до квартиры, перепуганный выпускник уже мало что помнил, кроме того, что в поезде ему приснился какой-то бред и, наверно, утром надо позвонить домой и извиниться. Но к родителям с тех пор ездил почему-то только с братом, на машине.
И теперь, восемь лет спустя, он судорожно вдохнул, открыл глаза и огляделся: повезло, на этот раз он в вагоне не один. Через пару сидений спиной к нему сидел старичок с очень знакомым, хотя и порядком потрепавшимся рюкзаком. Все инстинкты требовали пересесть к нему: только шагать надо бы погромче, чтобы по носу не щелкнул
Детям нужны ваши улыбкиЭта история произошла довольно давно.
У моей знакомой заболел 3-летний сын Артёмка, очень подвижный и послушный мальчик. Для его лечения требовалась немалая сумма денег, а в тот момент моя знакомая Маша работала поваром в столовой, и там требовалась не только готовка, но и физическая сила, а денег платили мало. И вот однажды вечером уставшая Маша, вернувшаяся с работы, сидела с больным ребёнком. Обычно Машина мама помогала с Тёмой, но в то время ей необходимо было уехать по каким-то важным делам. Мария не знала, что делать, с кем оставить больного ребёнка. Она просыпалась рано утром, а ночью почти не спала из-за того, что малышу было плохо, и приходилось сидеть у его кроватки. Выпросив у начальника отпуск по семейным обстоятельствам, она проводила всё время с Артёмом.
Мальчику становилось всё хуже. Однажды ночью, сидя у кроватки сына, Маша заснула... Просыпается и видит: её сын стоит у кроватки и говорит: "Мамуля, ты не плачь, нельзя плакать." А Маша ему: "Как же мне не плакать, когда ты, кровинка моя, болеешь?" Тёма подходит к окну и говорит: "Всё будет хорошо. Только плакать не надо, а побольше мне улыбаться. Дети любят улыбки, а не слёзы". Мария открывает глаза и видит, что Тёмка крепко спит. Она наклонилась к нему и улыбнулась: "Всё у нас будет хорошо".
Маша стала часто улыбаться сыну, и здоровье его начало заметно улучшаться. Вскоре Артём поправился.
Как-то, сидя за завтраком, он сказал матери: "Спасибо, мамочка, за твои добрые улыбки. И за то, что послушала меня"
Источник:
интернет
Чужое отражение (Прочитано 3296 раз)
Похожие темы (5)
