Нико Пиросмани. Жил-был художник одинБездомный гений превратил в персональную галерею почти весь город.
Фото репродукции картины Н. Пиросмани «Кутеж трех князей на лужайке»
Фото: С. Эдишерашвили/ТАСС
Бездомный гений превратил в персональную галерею почти весь город. На вопрос, можно ли увидеть удивительного живописца, духанщики обычно отвечали: «Кацо, где ты был раньше? Вот только что ушел! Зайди завтра, может, появится». Наутро история повторялась.
Легкий ветерок уже разогнал дневную духоту, когда на пыльной привокзальной площади появились два студента петербургской Академии художеств — высокий, стройный, черноволосый Кирилл Зданевич и застенчивый, с тихим голосом Михаил Ле-Дантю. Летом 1912 года они прибыли в Тифлис на каникулы — у Зданевича здесь жили родители. Начинающие художники искали новые формы в живописи и входили в скандальную группу Михаила Ларионова «Ослиный хвост».
Загоревшиеся в городе фонари освещали множество вывесок, призывавших отведать грузинские яства в местных харчевнях. Из раскрытых дверей заведения «Варяг» доносился умопомрачительный аромат специй. Друзья решили зайти.
В просторном зале посетителей было немного. Духанщик за прилавком щелкал счетами. Зурначи извлекали из своих длинных деревянных дудок долгие протяжные звуки, загулявший гость пытался танцевать под них лезгинку.
Молодые люди заняли столик у окна, сделали заказ и только тут заметили, что все стены кабачка увешаны картинами — странными, но завораживающими. Столичные гости поспешили их разглядеть: «Отшельник Георгий», «Царица Тамар», «Шота Руставели», «Ираклий II», «Трактирщик с приятелями в виноградной беседке», «Грузин с рогом для вина», «Пастух в бурке»... С этих работ, написанных не на холсте, а на материале, напоминающем толстую клеенку, смотрела подлинная Грузия, древняя и современная. Изумленные и растерянные, приятели переходили от одной картины к другой, не в силах сдержать восторгов: «Кто этот художник? Где его можно найти?» Подобной живописи они никогда не видели. Кисть выдавала непрофессионала, но самобытность дарования покоряла.
— Какое чувство цвета и композиции! Да это же современный Джотто! — воскликнул Ле-Дантю. Об итальянском художнике XIII века Джотто ди Бондоне ходила легенда, что он был пастухом и писал свои рисунки углем на стенах пещер.
— Вам понравились работы нашего Никалы? — обрадовался хозяин. Он охотно рассказал и о «картинках», и о самом живописце. Оказалось, что автор удивительных полотен — бродячий художник-самоучка, который живет впроголодь и за бесценок, а то и просто за ужин украшает и расписывает духаны, придумывает вывески. — На стеклах тоже его работа, — указал трактирщик на окна. — И вареная курица на тарелках, и шашлык на шампуре, и бутылки с вином.
Тем же вечером потрясенный Михаил написал матушке в Петербург: «Мы отыскали тут с Зданевичем одного местного живописца-самоучку, собственно, видели его живопись, а его самого просили доставить к нам, как только появится. Человек прямо гениальный. Если удастся познакомиться, непременно пригласим его на нашу выставку на следующий год». И попросил выслать денег — молодые люди решили выкупить несколько картин Пиросмана, так назвал художника духанщик.
Вскоре в Тифлис приехал и младший брат Зданевича Илья, восемнадцатилетний студент юридического факультета. Появление энергичного и деятельного юноши пришлось как нельзя кстати. Решили исследовать город на предмет других картин, а также непременно отыскать самого художника: «Ведь этот человек живет где-то рядом с нами, ходит по тем же улицам, обедает в тех же местах».
Несколько дней ушло на блуждание по базарам и закоулкам. Друзья обходили духан за духаном — таких кабачков, где мужчины собирались, чтобы обсудить последние новости, в Тифлисе насчитывалось около двухсот. А еще столько же винных погребов и трактиров. И каждое заведение в Верийском квартале, в Дидубе, в Ортачалах потрясало новыми открытиями — бездомный гений превратил в персональную галерею почти весь город.
На вопрос Кирилла, можно ли увидеть удивительного живописца, духанщики обычно отвечали: «Кацо, где ты был раньше? Вот только что ушел! Зайди завтра, может, появится». Они заходили наутро — и история повторялась.
Наконец кто-то из посетителей обронил, что сегодня Никала, кажется, собирался писать какую-то вывеску на Молоканской улице. Друзья помчались туда и действительно увидели высокого худого человека в рваном черном пиджаке и мягкой фетровой шляпе, который, стоя на тротуаре возле небольшой лавки, выводил на беленой стене надпись «Молочная».
Молодые люди подошли, поздоровались. Пиросмани с достоинством поклонился, но работу не прервал. Волнуясь и перебивая друг друга, студенты принялись объяснять, что им нужно, но выходило сумбурно и путано. Не обращая на них внимания, живописец продолжал заниматься своим делом. Отчаявшись достучаться до него, Ле-Дантю неожиданно выпалил: «А знаете ли, уважаемый, что вы не просто художник, а великий художник?» Никала замер, подняв руку с кистью, медленно повернулся и с изумлением взглянул на стоящую перед ним компанию. Видимо, услышанное показалось ему невероятным. Кирилла поразили его большие черные глаза и бледное лицо, напоминающее лики святых с грузинских фресок.
Покончив с вывеской, Пиросмани собрал свои краски и неожиданно согласился пообедать вместе со студентами. Направились в ближайший духан, в подвале которого оказалось прохладно и безлюдно. Заказали шашлык и кахетинское. Поначалу разговор не клеился. Петербуржцы горячо излагали Нико свои планы по коллекционированию его картин и пропаганде искусства. Обещали, что опубликуют в столичных газетах статьи о его творчестве и непременно отправят работы на выставки: «Скоро ваше имя станет известно очень многим, и не только в Тифлисе. Ваши картины будут иметь успех и у образованной публики. В Москве как раз готовится крупная выставка «Мишень».
Пиросмани слушал недоверчиво. Ему казалось, что студенты надсмехаются или просто заблуждаются на его счет. Однако постепенно, почувствовав их подлинный интерес и искренность, начал оттаивать.
Петербуржцы попросили «уважаемого Нико» рассказать о себе. Оказалось, что его настоящее имя Николай Асланович Пиросманашвили, но чаще для краткости его называют Пиросманом или Пиросмани. Родился он в бедной крестьянской семье в Кахетии, самом благодатном крае Грузии — царстве бесконечных виноградников, живописных гор и суровых древних монастырей. Его родное село Мирзаани раскинулось на холме прямо над Алазанской долиной. (Впрочем, есть мнение, что он родился в Шулавери.)
Нико было восемь, когда он остался сиротой и семья Калантаровых, в имении которых отец мальчика работал садовником, увезла его в Тифлис. Дом армянских дворян Калантаровых на Бебутовской улице оказался типичным тифлисским жилищем: гостеприимно распахнутым, щедрым и шумным. В нем часто рождались дети, и Пиросмани рос вместе с ними на правах то ли приживала, то ли бедного родственника: участвовал в играх во дворе, учился русской и грузинской грамоте, по воскресеньям ходил с семьей в Сионский собор, по праздникам — в оперу. Тогда же он взял в руки карандаш и уголь. Рисовал везде: на бумаге, на заборах, на стенах домов и даже на скалах Сололакского хребта, у подножия которого располагался дом его благодетелей. Однажды Нико забрался на крышу и стал зарисовывать прямо на жестяной кровле все, что оттуда видел: Метехский храм, крепость Нарикала, гору Давида и Куру.
В возрасте двадцати трех лет Пиросмани угораздило влюбиться в хозяйскую дочь Вирджинию. Он написал ей письмо, но получил отказ, разобиделся и ушел из семьи Калантаровых...
— А у кого вы учились рисованию? — поинтересовался Зданевич.
— У странствующих художников, расписывавших вывески разных лавок.
— Вы пишете на клеенке? Почему не на холсте?
— На ней удобнее: клеенка без труда прикрепляется к подрамнику, легко режется и хорошо скатывается в трубку.
— Говорят, вы снимаете ее прямо со столов духанов и расписываете на глазах изумленной публики?
— Чего только эти духанщики не выдумают, — грустно усмехнулся Нико. — Нет, клеенку я покупаю. И не столовую, а особую техническую, на парусиновой основе — из нее шьют верх для фаэтонов. Эта клеенка плотная, однородная, краска отлично на нее ложится.
Они беседовали еще долго. Пиросмани окончательно поверил, что эти юноши с горящими глазами действительно восхищены его искусством. Из харчевни вышли поздним вечером. «Никогда не забуду нашу встречу и наши разговоры», — сказал он, прощаясь.
Художник направился к Верийскому мосту, дрожащему над Курой, но вскоре понял, что сердце с трудом справляется с волнением: его наконец заметили, картины оценили! Он пытался это осмыслить — и не мог. На противоположном берегу реки жизнь била ключом: смех, разговоры, звуки сазандари сливались с шумом пробок, вылетающих из бутылок. Но сегодня ему не хотелось веселиться. Нико подошел к воде и просидел на берегу несколько часов.
Пиросмани не всегда был бродягой, одно время он пытался «жить как все». Семнадцатого апреля 1890 года даже устроился тормозным кондуктором на Закавказскую железную дорогу. Работа оказалась не из легких: и в летний зной, и в зимний холод он стоял на открытой, продуваемой всеми ветрами площадке за вагоном и по сигналу главного кондуктора включал «ручник». Нико часто болел и даже намеревался получить денежную компенсацию за ущерб здоровью. Сделать это ему не удалось: личное дело кондуктора Пиросманашвили пестрело выговорами и штрафами «за проезд безбилетного пассажира», «за неисполнение приказаний дежурного», «за ослушание главного кондуктора» и даже «за неявку к поезду». Но за четыре года работы художник смог с тормозной площадки товарного вагона увидеть всю Грузию, посетить Сванетию и Черноморское побережье, побывать в Хашури, Поти, Батуми, восхититься виноградными долинами, снежными хребтами, мостами через быстрые горные речки и длинными тоннелями. Годы спустя воспоминания об этом периоде жизни воплотятся в его картине «Кахетинский поезд». На ней — ночная остановка на маленькой станции, силуэты пассажиров в желтых окнах и громадные бурдюки вина, ожидающие погрузки.
Имела место еще одна попытка. Нико завел лоточную молочную торговлю — начал скупать у окрестных крестьян сыр, молоко, масло, мацони и продавать горожанам на окраинах Тифлиса. Дела пошли. Вскоре маленький прилавок превратился в небольшую лавчонку, над входом которой появились зазывные вывески. На одной была изображена черная корова, на другой — белая. Спустя время торговля еще расширилась, и Пиросмани завел компаньона — своего земляка, кахетинского соседа Димитру Алугишвили.
Но и молочника из него не получилось. Он мог бросить лавку и уйти куда-то, забыв запереть дверь, и вся дневная выручка пропадала. Или, не предупредив Алугишвили, уехать в Мирзаани к сестре. Компаньон даже предложил сделку: он платит Нико по рублю в день, а тот в магазинчике не появляется. Пиросмани согласился.
А потом художник влюбился и совсем забыл про торговлю и Алугишвили. В 1905 году на тумбах в Ортачальских садах вывесили афиши: «Театр «Бель Вю» объявляет о концертах мадемуазель Маргариты де Севр». Актриса пела для жителей Тифлиса шансоны и исполняла зажигательный танец кекуок, только входивший в моду. Стройная, изящная, темпераментная, с копной медных вьющихся волос и черными глазами, она так поразила воображение Нико, что казалась ему «прекрасным ангелом, спустившимся с неба». Он написал портрет «Актриса Маргарита». И стремясь привлечь ее внимание, пошел на отчаянный шаг. Скупил, наверное, все весенние цветы Тифлиса: позднюю иранскую сирень, акацию, дикий боярышник, жимолость, бегонию, нежную веронику, разноцветные анемоны, лилии, маки и все сорта роз. Погрузил это великолепие на заказанные арбузные арбы, привез к дому в Сололаках, где квартировала Маргарита, и устлал мостовую благоухающим ковром.
Свидетельства о том, что случилось дальше, сильно разнятся. По одной версии, актриса подарила художнику надежду, но потом нашла себе богатого покровителя и сбежала с ним. По другой — растроганная актриса бросила Пиросмани записку, в которой назначила свидание. На радостях Нико отправился в духан, где долго пировал с друзьями, забыв о времени. А когда опомнился, ни театра, ни Маргариты в Тифлисе уже не было: гастроли закончились. Спустя много лет именно этот сюжет лег в основу знаменитой песни Аллы Пугачевой на слова Андрея Вознесенского.
После истории с цветами Нико обнищал окончательно. По утрам, едва открывались духаны и винные погреба, он появлялся там с самодельным чемоданом в руке и с улыбкой обращался к окружающим: «Ну, что вам сегодня нарисовать?» Если дела не было, шел в другой кабачок. Если находилось — оставался, натягивал клеенку на подрамник, раскладывал кисти с красками и приступал к работе. Он писал портреты, уличные сценки, животных с человеческим взглядом, натюрморты и бесконечные «кутежи» — традиционные грузинские застолья, которые гуляки Тифлиса заказывали особенно часто.
Нико работал в стиле наивной живописи, но едва ли подозревал об этом. Писал очень быстро — «пока чокались», не обращая внимания на звон посуды, пение, пьяные выкрики, реплики за спиной. Один из лучших портретов, «Мальчик-кинто» (торговец фруктами вразнос), закончил всего за полчаса. Правда, он небольшой по размеру. Обычно же работа занимала у Пиросмани несколько часов. И только большие картины отнимали день или два.
Его пиджаку не нужны были карманы — деньги художник просил только на хлеб, клеенку и краски. Последние в лучшие времена покупал профессиональные и только в магазине на Вельяминовской улице. Его владелец Геккелер недоумевал: «Вот ведь удивительно — простой маляр, а всегда покупает самые дорогие».
...Окутанный легкой дымкой Тифлис уже розовел на рассвете. Первые лучи солнца осветили Куру и висящие над ней деревянные, опоясанные террасами домики. Город неспешно просыпался. Во дворах запахло сваренным кофе. Весело, по-утреннему, зазвенели полупустые трамваи. Нико решил дойти до Армянского базара и съесть горячий чурек — хлебную лепешку.
На рыночной площади торговцы раскладывали свой товар. По мостовой цокали вереницы ослов, навьюченных корзинами с провизией. Во фруктовых лавках появились огромные блюда с черешней, алычой и недоспелыми грецкими орехами в шкурках — для варенья. Торговцы вином выставляли бурдюки всех размеров: от огромных быков, буйволов и кабанов до крошечных козлят.
У пурнэ — наземной кирпичной печи, в которой на базаре выпекали хлеб, Пиросмани купил румяный аппетитный чурек. А знакомый мацонщик, придержав своего ослика, протянул ему глиняный кувшин: «Только для тебя — самый лучший, самый холодный, самый вкусный». Нико поблагодарил, уселся в тени под раскидистым абрикосом и с наслаждением съел хлеб, запивая его мацони.
Встреча с «мальчишками», как он мысленно окрестил новых знакомых, что-то разбередила в душе Пиросмани. «Неужели я и вправду большой художник, я, полуграмотный самоучка?» — думал он. Нико уже перевалило за пятьдесят, жизнь кое-как устоялась: он был свободен, делал что хотел, на хлеб и краски хватало. Но какие-то неясные желания все же томили душу. «Батоно Николай, вам не место среди невежественных кинто и жадных духанщиков», — убеждали его студенты. А где его место? Он везде чужой... Впрочем, Пиросмани всегда знал, что кроме привычного окружения существует и какой-то другой мир. Но как найти туда дорогу?
Оставшиеся до конца каникул дни братья Зданевич и Ле-Дантю изучали творчество нового знакомого. С тетрадью для записей и рулеткой для обмеривания картин они прочесывали харчевни, пополняя свою коллекцию. В «Эльдорадо» в Ортачальских садах обнаружилось целых тринадцать чудесных работ Нико, в том числе «Дворник», «Актриса Маргарита» и загадочный серебряный «Жираф» с мудрыми вопрошающими глазами. Владелец духана Титичев любезно показал гостям картины, но на вопрос «Нельзя ли что-то приобрести?» отчеканил: «Только на вес золота».
В конце августа молодые люди убыли в Петербург, но уже в январе 1913 года Илья вновь приехал в Тифлис — началась подготовка к выставке в Москве. Он нашел Пиросмани на Гоголевской улице, где тот писал что-то суриком на стене, и спросил, нельзя ли заказать ему две картины — свой портрет и изображение какого-нибудь животного, может быть оленя.
«Отчего же, пожалуйста. На чем хотите — клеенке, стене, холсте? Только я сейчас занят — расписываю домовый фонарь», — откликнулся художник.
Через два дня в подвале винного склада на Молоканской улице они приступили к работе над портретом Ильи. Зданевич позировал Пиросмани и вел с ним долгие беседы. Нико жаловался на бедность, на отсутствие у него мастерской: «Здесь невозможно хорошо работать — пить заставляют».
В остальное время студент носился по Тифлису. Побывал в редакции газеты «Закавказская речь», оставил там свою статью о Пиросмани — чтобы отвязаться от назойливого юноши, ее обещали напечатать в ближайшее время. Посетил несколько трактиров и сторговался о покупке картин. У духанщика Бего Яксиева он приобрел «Натюрморт», у владельца винной лавки Месхишвили — «Сына богатого кинто», а у Сандро Кочлашвили — «Кутеж трех князей на лужайке». Из-за последнего полотна случилась, по словам Ильи, «почти драка»: посетители заведения не хотели с ним расставаться. В поисках новых единомышленников Зданевич приводил к Нико художников и журналистов, но вынужден был с горечью признать: «Интеллигенты сплошь надсмехаются над ним».
Сам Пиросмани наблюдал за происходящим со смешанным чувством неясной надежды и опасения, что она не оправдается. Он не очень верил словам о большой выставке и будущем признании, о газетных статьях. Но от денег за заказанного ему «Оленя» отказался — хотел отблагодарить этого странного «мальчишку», который так горячо старался ему помочь.
Перед отъездом в Москву второго февраля Илья в последний раз зашел к художнику, забрал работы, попрощался и отправился прямо на вокзал. «Поезд отходит, — записал он в тот вечер в дневнике, — а там, в глубине огромного города, сидит у тлеющих углей человек с тоскующими глазами, одинокий скиталец, большой художник, произведший на меня глубокое впечатление. Теперь, после знакомства с Пиросманашвили, я знаю, что такое жизнь».
Через неделю Нико зашел в духан Сандро Кочлашвили узнать, нет ли работы. Посетители встретили его радостными гортанными возгласами, а владелец бросился навстречу со словами: «Дорогой, ты стал знаменитым!» И протянул ему газету «Закавказская речь», в которой и в самом деле была напечатана статья Ильи Зданевича «Художник-самородок». Не веря своим глазам и медленно шевеля губами, Пиросмани пытался читать-по-русски: «...И этот мастер кочует по подвалам, рассыпает талант за гроши, пишет за обед или стакан вина, скверно одет. <...> на этот самородный талант давно должны обратить внимание наши художники и представители общества. Его адрес: Погреб Карданах, Молоканская улица, 23. Быть может, кто-либо заинтересуется им и примет участие в его судьбе».
После этой публикации никто живописцем так и не заинтересовался. А вот цены на его «клеенки» духанщики мгновенно взвинтили.
В марте 1913 года в Москве, в художественном салоне мадам Михайловой на Большой Дмитровке, открылась долгожданная выставка «Мишень». Четыре картины Пиросмани, привезенные Ильей из Тифлиса — «Девушка с кружкой пива», «Портрет Ильи Зданевича», «Натюрморт» и «Олень», — экспонировались рядом с произведениями Михаила Ларионова, Наталии Гончаровой, Марка Шагала и Казимира Малевича. Среди русских авангардистов художник-самоучка имел большой успех. В письме к Илье Михаил Ларионов просил прислать «чудесного и необыкновенного Нико Пиросмани побольше (мы так его полюбили), а также его замечательные вывески...»
С началом Первой мировой войны в Грузии, как и по всей Российской империи, ввели сухой закон. Почти все духаны и винные лавки закрылись, и художнику стало тяжело зарабатывать на жизнь. Исчезла сама атмосфера, в которой рождались и жили его произведения. К тому же было все труднее доставать клеенку, а о покупке хороших красок и вовсе пришлось забыть. Пиросмани все больше и больше пил — винодельческой Грузии сухой закон не указ. Вот только веселящему вину он все чаще предпочитал одурманивающую водку чачу. Друг Нико Бего Яксиев, державший духан на Песковской улице, подкармливал его и пускал ночевать в пристройку, где хранились пустые винные бочки. Две доски на полу служили для нищего художника постелью.
В эти трудные годы Илья Зданевич работал на Кавказе корреспондентом петербургских газет. Вернулся в Тифлис после ранения и Кирилл. Пятого мая 1916 года им наконец удалось устроить однодневную выставку, где были представлены исключительно работы Пиросмани. Братья поместили объявления в газете и разослали приглашения по городу, предлагая желающим посетить мастерскую Кирилла Зданевича на углу улиц Святополк-Мирского и Гунибской в доме княгини Андрониковой и оценить картины художника Пиросманашвили.
Выставка была открыта с полудня до шестнадцати часов, но ее успело увидеть около восьмидесяти человек. Пресса разразилась восторженными отзывами. О Нико писали как о выдающемся явлении грузинской культуры, а о его «Натюрморте» отзывались как о произведении, которое «сделало бы честь самому Сезанну». Но знал ли о вернисаже сам Пиросмани — неизвестно.
Через две недели Общество грузинских художников решило наконец лично познакомиться с бродячим живописцем, оказать ему небольшую финансовую помощь и пригласить на одно из своих собраний. При этом никто толком не знал, ни где он живет, ни жив ли вообще.
На поиски отправили Ладо Гудиашвили и Михаила Чиаурели. Через несколько дней они обнаружили Нико в одном из полуподвалов под лестницей небольшого дома. В полутемной каморке повсюду летала сажа. На столе у оконца чадила керосинка, на ней лежали стекла — Пиросмани собирал копоть для изготовления черной краски, он очень бедствовал и покупать краски уже не мог. Молодые люди вручили изумленному Нико двести рублей и пригласили его на собрание, которое должно было состояться двадцать пятого мая.
Пиросмани пришел. Собравшиеся разглядывали его с неподдельным интересом, некоторые набрасывали карандашный портрет — зачесанные назад волосы с проседью, небольшую подстриженную бородку и бледное лицо, носящее одновременно следы босяцкой жизни и, по словам Ладо Гудиашвили, «отпечаток какой-то культурной мягкости». А он, не замечая этого, сидел в сторонке и внимательно слушал. Получив слово, Пиросмани обвел грустными глазами зал и тихо сказал: «Вот что нам нужно, братья. Посередине города, чтобы всем было близко, необходимо построить большой деревянный дом, где мы могли бы собираться; купим большой стол, большой самовар, будем пить чай, говорить о живописи и об искусстве...»
Затем его уговорили сфотографироваться. В роскошном фотоателье Эдуарда Клара на Головинском проспекте Нико чувствовал себя неловко и на фотокарточке вышел скованным и мрачным.
Социальные потрясения 1917 года еще больше ухудшили условия существования нищего художника. Он даже исчез на какое-то время из Тифлиса, никому ничего не сказав и ни с кем не простившись. Куда ездил — неизвестно, но позднее его картины начали находить в Гори, Кахетии, Имеретии.
Пиросмани вернулся в Тифлис в марте 1918 года и не нашел многих друзей. Уехал и Бего Яксиев. Помочь художнику оказалось совершенно некому. Голодным бродил он по улицам в поисках жилья и работы. И неожиданно работа нашлась. Еще остававшийся в Тифлисе духанщик Абашидзе обещал платить едой и водкой. Неподалеку, на Молоканской улице, дом 29, появилось и какое-никакое жилье. Последним пристанищем Нико стала крохотная сырая каморка, где стоял топчан, на стене вместо шкафа висела небольшая коробка, а в углу были свалены ведра, краски и кисти. Его здесь видел художник Ладо Гудиашвили и был поражен болезненным и изнуренным видом Пиросмани. Нико сказал тогда грустно: «В жизни бывают минуты светлые и горькие. Мне больше досталось горьких».
Последнее пристанище Художника
В начале мая, в один из дней Страстной недели, он пришел домой и упал на холодный пол. Только на третьи сутки сапожник Арчил Майсурадзе, живший в том же дворе, услышал стон: «Мне плохо. Я не могу встать». Соседи наняли фаэтон и отвезли художника в ближайшую больницу. Скорее всего в Михайловскую — только в ней сохранилась запись, которая может относиться к Пиросмани: «...доставлен в приемный покой мужчина неизвестного звания, бедняк, на вид лет 60, в тяжелом состоянии, с отеками всего тела, со слабым пульсом и через несколько часов, не приходя в сознание, скончался. Тело погребено на кладбище святой Нины в месте, отведенном для бродяг».
Живописца не стало, а его картины оставались разбросаны по духанам Тифлиса. Братья Зданевич, несмотря на нужду, продолжали их собирать и пропагандировать творчество открытого ими миру гениального самоучки. Нередко картины покупали на последние деньги, после чего семья сидела на воде и хлебе. Молодой Константин Паустовский, побывавший в доме Зданевичей в начале двадцатых, вспоминал, что «стены во всех комнатах, террасы и коридоры, даже кладовые и ванная были завешаны от потолка до пола необыкновенными по рисунку и краскам картинами».
К тому времени двадцатишестилетний прапорщик Чердынского полка Михаил Ле-Дантю уже погиб в Первую мировую войну. Илья Зданевич в 1920 году уехал во Францию, работал в модном Доме Коко Шанель, занимался издательским делом, дружил с Пикассо, Матиссом, Браком, Миро. Кирилл остался в Грузии, стал известным художником и написал книгу о Пиросмани. Илья был страшно зол на него за то, что передал в дар музею Грузии большую часть работ Пиросмани. Там, в Париже, он не мог понять, как можно подарить государству картины, купленные зачастую на последние деньги. Тогда как старший брат прекрасно сознавал: коллекцию все равно отберут, а так семье позволят оставить себе хотя бы крохи. И он оказался прав: когда в 1949-м Кирилла арестовали и сослали в Воркуту, выжить семье помог именно Пиросмани.
В конце марта 1969 года улицы Парижа украшали рекламные плакаты, на которых была изображена девочка в желтой шляпе и с красным шариком в руке с надписью «Нико Пиросманашвили». Шестого апреля открывалась персональная выставка грузинского гения.
Среди посетителей Лувра привлекал внимание элегантный пожилой господин, который долго осматривал все восемьдесят пять «примитивных» шедевров Пиросмани и недовольно ворчал по-русски: «Моя картина, и эта моя, и эта — тоже моя». Это был Илья Зданевич, так и не простивший брату потери их собрания. Служители заметили также, что около портрета «Актриса Маргарита» ежедневно подолгу простаивает совсем старая женщина со следами былой красоты. Приглядевшись, они заметили поразительное сходство ее глаз с теми, что на полотне. «Я и есть Маргарита де Севр», — призналась посетительница перед закрытием выставки. И позволила себя сфотографировать на фоне работы Пиросмани.
Спустя годы нищий бродячий художник обрел настоящую славу. Работы Нико, написанные дешевыми красками на простой клеенке, выставляются на престижных аукционах и оцениваются в миллионы долларов. Так, картина «Арсенальная гора ночью» стала самым дорогим лотом «русских торгов», проведенных в британской столице аукционным домом Christie’s в 2015 году: ее купили за полтора миллиона долларов.
Отыскать могилу Пиросмани так и не удалось. А символическое захоронение — кенотаф в виде строгого серого камня — находится в пантеоне деятелей культуры Грузии на горе Мтацминда.
Нико Пиросмани. Жил-был художник один (Прочитано 1929 раз)