А. Бирштейн. Самогон
Дядя Ваня своей судьбой напоминал Фунта из романа Ильфа и Петрова. Только Фунт всегда сидел, а дядя Ваня всегда гнал самогон. Он начал еще в юности при царе Николае, гнал затем при гетмане, при Антанте, при большевиках, при румынах и снова при большевиках. И никто его не трогал. Потому что власть властью, а жажда жаждой. А утолить по-настоящему жажду мог только дядиванин продукт.
Первая стопка этого самогона согревала и лелеяла душу.
Вторая просветляла даже самый закоренелый разум.
А третья вела к блаженству и счастью.
Четвертая…
А вот до четвертой дело редко доходило. Упившись счастьем, человек тихо засыпал с блаженной улыбкой. Лишь немногие, самые избранные доходили до четвертой стопки. И с тех пор в глазах их светились высокое понимание и неиссякаемая жажда познания. Таких людей не трогали милиционеры и обходили десятой дорогой карманники. Они существовали в этом городе, ставшем для них волшебным, легко и свободно, и слова их, и дела их славились годами.
Миллионеры и нищие, секретари партячеек и уголовные отщепенцы, бравые командиры и трусливые сочинители анонимок — все знали дорогу к дяде Ване, но не для всех и не всегда распахивалась заветная дверь, не все имели счастье взять в руку стопку, поднесенную дядей Ваней, выпить и закусить твердым и хрустким огурчиком, вынутым из уютного и освежающего рассола.
Я сам не видел, но рассказывали, как однажды чекист Лева Задов, известный всем по роману Алексея Толстого и живший в нашем дворе под фамилией Зиньковский безуспешно торкался в дядиванину дверь и молил впустить. Но не дождался, ибо чем-то дядю Ваню обидел… Конечно, он мог воспользоваться властью своей немалой, позвать шариковых, облаченных в кожаные куртки, ворваться в квартиру, реквизировать весь самогон… И… Скажите, а сколько томительных минут он бы после этого прожил? Одну? Десять? Полчаса? Успел бы допить свою стопку перед тем, как настигла бы его справедливая кара пьющих товарищей?
Нет, дядю Ваню не трогал никто!
Ни городовой Ястржембский, ни чекист Блюмкин, хлопнувший в свое время немецкого посла точно так, как он впоследствии хлопал дядиванины стопки. Дядя Ваня тогда был еще молод. Он зачем-то уважал Блюмкина и даже иногда подсовывал ему вместе с огурчиками моченое яблочко.
Многих, ох многих видела квартира дяди Вани.
Тут опер мог столкнуться с медвежатником, за которым бегал вот уже которую неделю. Они мирно выпивали по своей стопке-другой и мирно же расходились. Вор — прятаться, а сыщик искать. Обидеть человека арестом в дядиванином доме было настолько неприлично, что и голову никому не приходило.
В войну у дяди Вани продавался не только самогон, но и евреи. Вернее, евреи выкупались за колечки, царские десятки, в общем, за все, что желали взять жадные румынские лапы. Выкупленные какое-то время жили у него под полом, а потом их увозили в безопасное, относительно, конечно, место. В дальнее село или в катакомбы…
Румыны, лживые, вшивые и жадные румыны, получив у дяди Вани задаток, всегда выполняли то, за что им было заплачено. Потерять возможность бывать в доме дяди Вани означало не только экономическую, но и жизненную катастрофу!
Когда в апреля 1944 года в город вошли наши, дядю Ваню арестовали. За сотрудничество с оккупантами. Часа на два. А потом с почетом отпустили.
После изгнания захватчиков город встрепенулся, начал отстраиваться и хорошеть, несмотря на то, что население его снова и безуспешно строило социализм.
Но построение социализма и его байстрюка — коммунизма — дядю Ваню не касалось. Так он однажды сказал самому первому секретарю обкома партии товарищу Синице, когда тот, ссылаясь на объективные трудности построения социализма, потребовал от дяди Вани скидку на партию самогона к свадьбе каких-то родственников.
— Моя партия важнее твоей! — припечатал тогда дядя Ваня. И первый секретарь не посмел ему возразить.
Годы шли. Социализм скорее разрушался, чем строился. А людям все еще угрожали коммунизмом. И знаете, многие боялись. Но, может, и не было никогда никакого коммунизма, а просто бегал по умам недопризрак, придуманный бородатым хиппи Марксом и посланный бродить по Европе.
Бродить…
Дядя Ваня точно знал, что по-настоящему бродит только брага, сотворенная из сахара, воды и сухих дрожжей, специально украденных для него на хлебзаводе. Плюс еще кое-какие ингредиенты, известные только ему самому. И пока бродила эта брага, бродила и жизнь в старом, уже очень старом дядиванином теле.
А потом исчез сахар.
И самогон гнать стало не из чего.
Опускаться до бурячного пойла, вонючего, как поганое ведро мадам Берсон, дяде Ване и в голову не пришло. Он загрустил и приготовился умирать.
— Дальше ничего интересного не предвидится! — сказал он своему любимцу и тезке сержанту Гениталенко.
А потом дядя Ваня обошел всех жильцов двора. Он просил прошлогоднее и позапрошлогоднее засахарившееся варенье. И ему давали. Если было, конечно. И из этого варенья он приготовил НАПИТОК. И очистил его сперва марганцовкой, а потом пропустив через противогаз. И всего самогона получилось меньше четверти. И дядя Ваня отдал жидкость участковому Гениталенко.
— Сохрани, — сказал он, — скоро пригодится!
И пригодился самогон. Очень пригодился!
Потому что, в ту же ночь дядя Ваня уснул, а утром не проснулся…
Поминки справлял весь двор. Женщины принесли еду, а Гениталенко заветную четверть, все сели за длинный, не накрывавшийся уже много лет, стол и дружно помянули дядю Ваню. Первой… Второй… Третьей… И всем стало весело и хорошо.
А ближе к ночи за столом остались одни мужики. И то не все.
Главное, конечно, что и я там был.
Первые три мы выпили раньше. И встал вопрос: пить ли по четвертой? И он был решен положительно.
И мы выпили.
И посмотрели почему-то вверх.
И увидели небо.
А еще выше мы увидели дядю Ваню, который улыбался нам оттуда, куда рано или поздно придет каждый.
🖊 Александр Бирштейн
А. Бирштейн. Самогон (Прочитано 677 раз)