Настроение. ОЛЬХОВАЯ СЕРЕЖКА

[Алла2]

В НАШЕЙ ЖИЗНИ, ПРЕКРАСНОЙ И СТРАННОЙ,
и короткой, как росчерк пера,
над дымящейся свежею раной  призадуматься, право, пора.

Призадуматься и присмотреться,  поразмыслить, покуда живой,
что там кроется в сумерках сердца,  в самой черной его кладовой.

Пусть твердят, что дела твои плохи,  но пора научиться, пора
не вымаливать жалкие крохи  милосердия, правды, добра.

Но пред ликом суровой эпохи,  что по-своему тоже права,
не выжуливать жалкие крохи,  а творить, засучив рукава.

Булат Окуджава

[Алла2]

Николай Цискаридзе в "Кармен. Соло" на музыку Жоржа Бизе,
хореография Ролана Пети.

(кликните для показа/скрытия)

[Алла2]

Дмитрий Львович Быков
Из очерка «Евгений Евтушенко».

Во-первых, Евтушенко вслух произносил то, что думали остальные, и произносил раньше,
чем они вообще сознавали, замечали эту свою мысль. Ему важно было высказаться первым,
— всё по той же страсти к экспансии, — но в этом был свой плюс:
он взламывал льды (а говоря непоэтически — вскрывал гнойники),
не боясь ни публицистичности, ни возможных упреков в тщеславии.

Второе его открытие — возвращение к балладе, поэтическому нарративу:
он умел и любил рассказывать истории. Он реанимировал опыт советской поэзии 1930-х,
когда лирика действительно ушла: ведь чтобы писать от имени растоптанного «я», н
адо быть Ахматовой, не всем это и дано.

Третьей его заслугой мне кажется форменная революция, которую он произвел в русской рифме.
Вознесенский когда-то писал, что рифма Евтушенко рассчитана на акустику площадей,
и это замечание весьма глубокое. Ассонансная рифма вошла в русскую поэзию именно благодаря ему.
Евтушенко знал русскую поэзию не как очарованный любитель, не как восторженный читатель,
но как мастеровой, нуждающийся в чужом опыте. Он любил, знал, чувствовал ремесло —
и потому знал приемы действительно сильного, иногда лобового, воздействия на читателя.

(Из книги Дмитрия Быкова «Сентиментальный марш: шестидесятники»).

Сегодня Евгению Евтушенко исполнилось бы 87 лет.

[Алла2]

В день рождения
ЕВГЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ЕВТУШЕНКО
18.07.1932 - 01.04. 2017

Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню, что и я когда-нибудь умру.

Но на крыше возле водостока встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть – жестоко и к себе, и, главное, к другим.

Чувства жизни нет без чувства смерти. Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят, не заменят мертвых никогда.

Кое-что я в жизни этой понял, – значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, все, что помнил, но запомнил все, что я забыл.

Понял я, что в детстве снег пушистей, зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней, сколько раз любили в жизни мы.

Понял я, что тайно был причастен к стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен, потому что счастья ищет он.

В счастье есть порой такая тупость. Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь, потому и видит глубоко.

Счастье – словно взгляд из самолета. Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то – горе человека не предаст.

Счастлив был и я неосторожно, слава богу – счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно. Хорошо, что мне не удалось.

Я люблю вас, люди-человеки, и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки, потому что счастья не ищу.

Мне бы – только клевера сладинку на губах застывших уберечь.
Мне бы – только малую слабинку – все-таки совсем не умереть.
1977

[Алла2]

Сегодня отмечает день рождения Майкл Райан Флэтли -
американо-ирландский танцор, хореограф, музыкант

Трижды становился рекордсменом Книги Гиннеса как самый быстрый танцор чечетки в мире
(в 1989 году 28 ударов в секунду в 1998 году 35 ударов в секунду).
Ноги Майкла Флэтли застрахованы на 40 миллионов долларов.

Michael Flatley performing with the cast of Lord of the Dance: Dangerous Games

В качестве независимого хореографа Флэтли основал компанию «Unicorn Entertainments Ltd»
и в 1996 поставил собственное шоу Lord of the Dance Новое шоу отличалось наличием сюжета
с элементами фэнтези, более жесткой музыкой и более театральными костюмами,
хотя по-прежнему было выдержано в стиле кельтского фольклора.
Главную роль Короля Танца, противостоящего злому Дону Дорхе и его разбойникам,
сыграл сам Флэтли.
Новая версия шоу, Feet of Flames, была представлена через 2 года и стала постоянной.
В неё вошли часть номеров Lord of the Dance, весь сюжет, но значительная часть номеров
была изменена, и Хардиман написал дополнительные композиции.
Презентация Feet of Flames прошла в Гайд-парке, Лондон, перед 25 000 зрителей.
Это выступление позднее вышло на DVD как официальное издание Feet of Flames,
однако на гастролях шоу продолжало изменяться, добавляя новые номера.
Вскоре после 2000 года Майкл покинул пост главного исполнителя в Lord of the Dance
и Feet of Flames, передав в гастролирующей труппе роль Короля Танца другому танцору.
Однако Флэтли не завершил исполнительской карьеры и в 2005 году поставил своё четвёртое шоу
под названием Celtic Tiger, в котором снова играл главную роль.
Это представление заметно отличалось от предыдущих проектов Флэтли.
Вместо кельтского эпоса тематикой стала история Ирландии от средневековья до наших дней.
Музыка, снова написанная Хардиманом, являлась смесью различных жанров —
джаза, рока, латино и электроники.

(кликните для показа/скрытия)

[Алла2]

Ricchi e Poveri - Come Vorrei ("Malena"-Monica Bellucci}
Music Johan

(кликните для показа/скрытия)

[Алла2]

(кликните для показа/скрытия)

ссылка

[Алла2]

Золотой бог. Махмуд Эсамбаев
95 лет назад появился на свет Махмуд Алисултанович Эсамбаев - артист балета,
эстрадный танцовщик, актёр, хореограф и балетмейстер.

Эсамбаев никогда не снимал свою папаху. Он был единственным человеком в СССР,
которому разрешили сфотографироваться на паспорт в головном уборе.

«Самые неудобные места в зрительном зале — это за колонной и за Махмудом Эсамбаевым
в его неизменной папахе» (Никита Богословский).

В исполнении выдающегося советского артиста Махмуда Эсамбаева -
индийский ритуальный танец «Золотой бог».
Фрагмент фильма-концерта «Народный артист РСФСР Махмуд Эсамбаев» ,
главная редакция народного творчества, 1973 год.

Махмуд Эсамбаев танцевал с раннего детства.
В 7 лет он уже плясал на свадьбах, куда его брала с собой мать.
В 1939—1941 годах учился в Грозненском хореографическом училище.
В 15 лет начал танцевать в Чечено-Ингушском государственном ансамбле песни и танца,
в 19 лет — в Пятигорском театре музыкальной комедии.
Так как юность Махмуда пришлась на годы Великой Отечественной войны,
он танцевал во фронтовой концертной бригаде на передовой,
на строительстве оборонительных сооружений, в военных госпиталях.
На момент начала депортации чеченцев и ингушей находился в Пятигорске.
Ему было предложено остаться жить и работать в этом городе.
Однако он отверг это предложение и отправился в депортацию добровольно.
В 1946—1956 годах Махмуд был солистом Киргизского театра оперы и балета в городе Фрунзе,
где он исполнял главные партии в балетах «Лебединое озеро», «Бахчисарайский фонтан»,
«Спящая красавица».
В 1950-е годы Махмуд Эсамбаев оставил академическую сцену и обратился к народному танцу.
С 1957 года — солист филармонии Чечено-Ингушской АССР.
В 1959 году Эсамбаев выступил со своей программой в Москве, затем в составе труппы
«Звёзды советского балета» посетил с гастролями Францию, Южную Америку,
где имел грандиозный успех.
После зарубежных гастролей создал свой коллектив.
Эсамбаев — создатель первой сольной танцевальной программы в СССР «Танцы народов мира».
Исполнил огромное количество самых разнообразных танцев:
«Чабан» (чечено-ингушский, узбекский), «Воин» (башкирский), «Золотой бог» (индийский),
ритуальный «Танец огня» на музыку де Фальи, «Ла-коррида» (испанский),
«Танец с ножами» (таджикский) и др.

[Алла2]

Ростропович собирался на гастроли в Швецию. Хотел, чтобы с ним поехала жена.
Начальство возражало.
Ростропович начал ходить по инстанциям. На каком-то этапе ему посоветовали:
— Напишите докладную. «Ввиду неважного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена».
Что-то в этом духе.
Ростропович взял лист бумаги и написал:
«Ввиду безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена».
И для убедительности прибавил — «Галина Вишневская».
Это подействовало даже на советских чиновников.


Элегия жизни. Ростропович. Вишневская
Режиссер - Александр Сокуров.

(кликните для показа/скрытия)

[Алла2]

Д.С. Лихачев, «Письма о добром и прекрасном»


Человек должен быть интеллигентен! А если у него профессия не требует интеллигентности?
А если он не смог получить образования: так сложились обстоятельства.
А если окружающая среда не позволяет? А если интеллигентность сделает его «белой вороной»
среди его сослуживцев, друзей, родных, будет просто мешать его сближению с другими людьми?

Нет, нет и нет! Интеллигентность нужна при всех обстоятельствах.
Она нужна и для окружающих, и для самого человека.
Это очень, очень важно, и прежде всего для того, чтобы жить счастливо и долго — да, долго!
Ибо интеллигентность равна нравственному здоровью, а здоровье нужно, чтобы жить долго —
не только физически, но и умственно. В одной старой книге сказано:
«Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле».
Это относится и к целому народу, и к отдельному человеку. Это мудро.
Но, прежде всего, определим, что такое интеллигентность, а потом,
почему она связана с заповедью долголетия.

Многие думают: интеллигентный человек — это тот, который много читал,
получил хорошее образование
(и даже по преимуществу гуманитарное), много путешествовал, знает несколько языков.
А между тем можно иметь все это и быть неинтеллигентным, и можно ничем этим не обладать
в большой степени, а быть все-таки внутренне интеллигентным человеком.

Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью.
Образованность живет старым содержанием, интеллигентность —
созданием нового и осознанием старого как нового.
Больше того... Лишите подлинно интеллигентного человека всех его знаний, образованности,
лишите его самой памяти. Пусть он забыл все на свете, не будет знать классиков литературы,
не будет помнить величайшие произведения искусства, забудет важнейшие исторические события,
но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям,
любовь к приобретению знаний, интерес к истории, эстетическое чутье,
сможет отличить настоящее произведение искусства от грубой «штуковины», сделанной,
только чтобы удивить, если он сможет восхититься красотой природы,
понять характер и индивидуальность другого человека, войти в его положение,
а поняв другого человека, помочь ему, не проявит грубости, равнодушия, злорадства, зависти,
а оценит другого по достоинству, если он проявит уважение к культуре прошлого,
навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов,
 богатство и точность своего языка — разговорного и письменного, —
вот это и будет интеллигентный человек.
Я знал на русском Севере крестьян, которые были по-настоящему интеллигентны.
Они соблюдали удивительную чистоту в своих домах, умели ценить хорошие песни,
умели рассказывать «бывальщину» (то есть то, что произошло с ними или другими),
жили упорядоченным бытом, были гостеприимны и приветливы,
с пониманием относились и к чужому горю, и к чужой радости.
Интеллигентность — это способность к пониманию, к восприятию,
это терпимое отношение к миру и к людям.

Интеллигентность надо в себе развивать, тренировать — тренировать душевные силы,
как тренируют и физические. А тренировка возможна и необходима в любых условиях.
Что тренировка физических сил способствует долголетию — это понятно.
Гораздо меньше понимают, что для долголетия необходима и тренировка духовных и душевных сил.

Дело в том, что злобная и злая реакция на окружающее, грубость и непонимание других —
это признак душевной и духовной слабости, человеческой неспособности жить...
Толкается в переполненном автобусе — слабый и нервный человек, измотанный,
неправильно на все реагирующий. Ссорится с соседями — тоже человек, не умеющий жить,
глухой душевно. Эстетически невосприимчивый — тоже человек несчастный.
Не умеющий понять другого человека, приписывающий ему только злые намерения,
вечно обижающийся на других — это тоже человек, обедняющий свою жизнь
и мешающий жить другим. Душевная слабость ведет к физической слабости.
Я не врач, но я в этом убежден. Долголетний опыт меня в этом убедил.
Приветливость и доброта делают человека не только физически здоровым,
но и красивым. Да, именно красивым.

Лицо человека, искажающееся злобой, становится безобразным,
а движения злого человека лишены изящества — не нарочитого изящества,
а природного, которое гораздо дороже.
Социальный долг человека — быть интеллигентным. Это долг и перед самим собой.
Это залог его личного счастья и «ауры доброжелательности» вокруг него и к нему
(то есть обращенной к нему).

Все, о чем я разговариваю с молодыми читателями в этой книге, — призыв к интеллигентности,
к физическому и нравственному здоровью, к красоте здоровья.
Будем долголетни, как люди и как народ!
А почитание отца и матери следует понимать широко —
как почитание всего нашего лучшего в прошлом,
в прошлом, которое является отцом и матерью нашей современности, великой современности,
принадлежать к которой — великое счастье.

Д.С. Лихачев, «Письма о добром и прекрасном»

[Алла2]

Виталий Соломин

(кликните для показа/скрытия)

(кликните для показа/скрытия)

[Алла2]

(кликните для показа/скрытия)

[Крохаминипут]

[Алла2]

Академик Дмитрий Лихачев о репрессиях 30-х гг:
"Все в Ленинграде были готовы к неожиданным арестам" 7

"Сейчас очень часто говорят и пишут, что население страны не знало о размахе того ужаса,
который представляла собою деятельность Сталина. Я свидетельствую как житель Ленинграда,
не имевший связей, избегавший знакомств, мало разговаривавший с сослуживцами (я сидел
над корректурами, работая сдельно), что все-таки знал многое. Мы действительно не знали деталей,
но мы видели, как опустели в начале 1935 г. улицы Ленинграда (после убийства Кирова).
Мы знали, что с вокзалов уходили поезда за поездами с высылаемыми и арестованными…

1932 г. Голод захлестнул деревни и города. Открылись торгсины. В них относили все золото,
которое только можно было найти в обычной городской семье: часы, сережки, броши,
обручальные кольца, серебряные ризы с икон. В торгсинах не принимали только мелкие драгоценные
камни: их должны были возвращать. Помню, как мать жаловалась: оценщик выковыривал рубины,
изумруды, мелкие бриллианты и небрежно смахивал их в рядом стоящий ящик.
Подозревали (да, наверное, так оно и было), что немало камней оценщики присваивали себе.
Много было сдано золота и в нашей семье: особенно, когда я лежал в больнице в 1932 г. (осенью)
и в 1933 г. (зимой): меня надо было подкармливать после ужасного желудочного кровотечения.
Значит, голод был и в городах. О голоде на селе мы знали по рынкам. Крестьянки (все только женщины)
 с цеплявшимися за их платья детьми продавали на рынках за бесценок шитые полотенца:
самое дорогое, «бабушкино», что смогли захватить с собой, убегая от коллективизации. Беженки!

Я знал, что такое беженцы, по первой мировой войне и по Гражданской. Но это было несравнимо.
О тех заботились… Кто-то из наших купил на рынке (уж очень умоляла купить женщина)
два вышитых полотенца. С ними вошло в наш дом чужое горе…
Одна за другой приходили беженки наниматься в прислуги. Нанять прислугу было очень легко и дешево. Лишь бы был у женщины паспорт, чтобы прописать. Но паспорта имели немногие. Так пришла к нам в дом Тамара Михайлова, вынянчившая наших детей, пережившая с нами блокаду и эвакуацию в Казань, вернувшаяся с нами в Ленинград и помогавшая нам до самой своей смерти. Она бежала из села Сычовка Смоленской губернии вслед за отцом, которому удалось наняться дворником в Ленинграде. Тамара была второй няней наших детей. Первая довольно быстро ушла от нас, выйдя замуж. Но я забежал вперед. Вернусь к первой половине 1930-х — к уничтожению крестьян.

Беженцы из деревень с детьми ночевали зимой 1933 г. на лестницах домов. Вскоре дворникам было велено их не пускать, но они приходили поздно, а утром, идя на работу, любой мог обнаруживать следы их ночевок; я видел, что кто-то живет на верхнем этаже лестницы, где была наша квартира. Большое окно, большая площадка, на ней ночевало несколько семей с детьми. Но вот вышел новый приказ: запирать с вечера все лестницы. Чинили парадные двери и ставили замки, проводили звонки к дворникам, запирали ворота во дворы (сразу опустели театры и концертные залы).

Однажды (вероятно, это была зима 1933–1934 гг.) я возвращался из Филармонии. Стоял сильный мороз. Я с площадки трамвая на Большом проспекте Петроградской стороны увидел дом (№ 44), имевший глубокий подъезд. Дверь, запиравшаяся на ночь, была в глубине (да она и сейчас существует — теперь там вывеска «Детский сад»). С внешней стороны подъезда, ближе к улице, стояли крестьянки и держали на поднятых руках какие-то скатерти или одеяла, создавая нечто вроде закутка для детей, лежавших в глубине, защищая их от морозного ветра… Этой сцены я не могу забыть до сих пор. Проезжая сейчас мимо этого дома, каждый раз упрекаю себя: почему не вернулся, принес бы хоть немного еды! Не видеть крестьян в городах было просто невозможно.

Однажды наша Тамара, которую мы в это время наняли в няньки к нашим детям, принесла нам купленные за бесценок домотканые льняные полотенца, с красным узором, очевидно, украшавшие в избе иконы по крестьянскому обычаю. Они затем долго были в нашей семье, и я всегда чувствовал в них горе. Мне виделись и полусожженные теплушки, в которых замерзавшие раскулаченные пытались развести огонь и сгорали сами. Я слышал рассказы о том, как выбрасывали из окон товарных вагонов запертые в них люди своих маленьких детей на остановках с записками, вроде следующей: «Добрые люди, помилосердствуйте, сохраните младенчика. Звать Марией». В Вологде уже в пятидесятых годах мы с секторянами (сотрудниками Сектора древнерусской литературы), приехавшими на устраиваемые нами «дни древнерусской литературы», видели церковь, служившую в свое время пересыльным пунктом для семей раскулаченных. В ней были фрески, но ни одна из них не была попорчена этими семьями — ни детьми, ни взрослыми. Эти крестьяне были нравственно высокими людьми.

Знаком того, что народ знал о злодеяниях Сталина, были анекдоты. Запишу здесь только один, на котором есть своеобразная «отметка времени». Побывала крестьянка в городе и рассказывает: «Висит огромный, усатый, страшный и надпись над ним: «Заем пятилетку в четыре года!» Действительно, висели плакаты с портретами Сталина и надписью, призывавшей подписываться на заем «Пятилетка в четыре года». Почему надо было призывать — неизвестно. Подписка на заем была принудительной. Систематически записывал политические анекдоты Корней Чуковский. Но когда в самом начале тридцатых годов пошли обыски, он большую книгу с этими анекдотами уничтожил. Об этом рассказывал мне Дмитрий Евгеньевич Максимов, навещавший Чуковского.

О больших арестах знали уже в конце 20-х. Когда меня арестовали, родители получили сто советов — что носить в передачах, что купить на случай высылки, как защититься в тюрьме от вшей, где и как хлопотать. Все в Ленинграде были готовы к неожиданным арестам, ибо в произвольности их не сомневались. Поэтому уверения, что «там разберутся и отпустят», были совершенно пустыми. Чаще всего так успокаивали семьи сами арестовывавшие. Делали вид, что верят в это, родные арестованных. Это было чистое притворство с обеих сторон. Только у очень небольшой части тех, кого «брали», была слабая надежда вернуться в семью.

Большие аресты были в издательстве Академии наук, где я работал ученым корректором. Особенно много было арестовано именно в нашей корректорской, где работали почти сплошь «бывшие». Расскажу такой случай. После убийства Кирова я встретил в коридоре издательства пробегавшую мимо заведующую отделом кадров, молодую особу, которую все запросто звали Роркой. Рорка на ходу бросила мне фразу: «Я составляю список дворян. Я вас записала». Я сразу понял, что попасть в такой список не сулит ничего хорошего, и тут же сказал: «Нет, я не дворянин, вычеркните!» Рорка отвечала, что в своей анкете я сам записал: «сын личного дворянина». Я возразил, что мой отец — «личный», а это означает, что дворянство было дано ему по чину, а к детям не переходит, как у «потомственных». Рорка ответила на это приблизительно так: «Список длинный, фамилии пронумерованы. Подумаешь, забота — не буду переписывать».

Я сказал ей, что сам заплачу за переписку машинистке. Она согласилась. Прошло две или три недели, как-то утром я пришел в корректорскую, начал читать корректуру и примерно через час замечаю — корректорская пуста, сидят только двое — трое. Заведующий корректорской Штурц и технический редактор Лев Александрович Федоров тоже сидят за корректурами. Я подхожу к Федорову и спрашиваю: «Что это никого нет? Может быть, производственное собрание?» Федоров, не поднимая головы и не отрывая глаз от работы, тихо отвечает: «Что вы, не понимаете, что все арестованы!» Я сел на место… Одна дама в нашем издательстве сказала: «Если завтра не окажется на месте Исаакиевского собора, все сделают вид, что так всегда и было» И это верно! Никто ничего не замечал (вслух, конечно!).

Арестованы были барон Филейзен, барон Типпольд (по прозвищу «Два барона» — он был не толст, но очень широк), лицеист Чернявский и многие другие. Арестованы и высланы были не только дворяне. Я знал, например, что отправили из Ленинграда и, главным образом, из его дворцовых пригородов, всех бывших лакеев и служителей дворцов. Некоторые из них продолжали честно служить и при советской власти и были верными хранителями дворцовых вещей и исторических преданий. Высылки и аресты этих людей нанесли потом колоссальный ущерб сохранности дворцового имущества. Это теперь только отмечают как «особые» 1936 и 1937 гг. Массовые аресты начались с объявлением в 1918 г. «красного террора», а потом, как бы пульсируя, усиливались, — усиливались в 1928-м, 1930-м, 1934-м и т. д., захватывая не отдельных людей, а целые слои населения, а иногда и районы города, в которых надо было дать квартиры своим «работникам» (например, около «Большого дома» в Ленинграде).

Как же можно было не знать о терроре?
«Незнанием» старались — и стараются — заглушить в себе совесть.
Помню, какое мрачное впечатление на всех произвел приказ снять в подворотнях списки жильцов
(раньше в каждом доме были списки с указанием, кто в какой квартире живет).
Было столько арестов, что приходилось эти списки менять чуть ли не ежедневно:
по ним легко узнавали, кого «взяли» за ночь. Однажды было даже запрещено обращаться со словом
«товарищ» к пассажирам в трамвае, к посетителям в учреждениях, к покупателям в магазинах,
к прохожим (для милиционеров). Ко всем надо было обращаться «гражданин»:
все оказывались под подозрением — а вдруг назовешь «товарищем» «врага народа»?
Кто сейчас помнит об этом приказе. А сколько развелось доносчиков!
Кто доносил из страха, кто по истеричности характера.
Многие доносами подчеркивали свою верность режиму. Даже бахвалились этим!.."

Цит. по изданию: Лихачев Д.С. Воспоминания. - М.: Вагриус, 2006. - (Серия: Мой 20 век).

[Алла2]

Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие от слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Все тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно.
Это общий гипноз.

А П Чехов '' Крыжовник ''