«Болшево», как известно, Дом творчества, а не дом отдыха.

[Миссис уксус]

1

«Болшево», как известно, Дом творчества, а не дом отдыха. Кое-кто творил там, это правда: за закрытыми дверями стрекотали пишущие машинки, громко ссорились режиссеры со своими сценаристами. Но даже самые трудолюбивые не отказывали себе в удовольствии посидеть вечерком в хорошей компании, поговорить и послушать. А послушать было кого: Михаил Ильич Ромм вспоминал смешные эпизоды на съемках Ленинианы, Марк Бернес замечательно читал ненапечатанного Бабеля, Михаил Давыдович Вольпин рассказывал про визит делегации московских гомосексуалистов к наркому Луначарскому...
А нам с Юлием Дунским крупно повезло. В столовой к нам «подселили» Фаину Георгиевну Раневскую.
– Вы разрешите? – спросила она басом и тяжело опустилась на свободный стул. Помолчала минуту и вдруг объявила: – Ненавижу свою грудь. Ну, зимой еще куда ни шло – живот греет. А летом что с ней делать?
И мы поняли, что с этой соседкой не соскучишься. Великая актриса была умна и иронична. Причем (свойство сильных и уверенных в себе людей) не боялась выставить себя в смешном виде, наоборот, делала это с удовольствием, отлично понимая, что таким способом набирает очки.
– Одно время я носила шляпу «болеро». Знаете, такую, с очень широкими полями, – рассказывала она. – Мальчишки бежали за мной и кричали: «Мартинсон идет, Мартинсон идет!»
(Для читателей помоложе – справка: такая шляпа была на голове у Сергея Мартинсона в старом фильме «Золотой ключик», где он играл продавца пиявок.)
– Как-то раз я стояла с Эрастом Гариным возле Театра киноактера, ждала автобуса. Там есть двухэтажный дом рядом – и вот с крыши этого дома маленький мальчик написал на меня. А Гарин сказал: «Фаина, как вы популярны!» (Эту фразу она произнесла гаринским голосом; я бы написал «неподражаемым гаринским голосом», если б Раневская не сымитировала его так мастерски.)
И еще одна ее история.
– Это было в Баку. Я шла по парку вечером, и за мной увязался какой-то гражданин. Он шел сзади и говорил: «Мадам, пойдем со мной. Я, знаешь, какой мужчина? Я мужчина, как конь, вы будете иметь удовольствие». Я слушала, слушала, потом сказала: «Товарищ, вы, наверно, ошиблись. Я старая и некрасивая женщина». Он забежал вперед, поглядел и сказал: «Вы правы. Извиняюсь».
Да, не щадила себя. Но и других не очень жалела. Однажды спросила:
– Скажите, это ваша пьеса «Гусиное перо»?
– Нет, Фаина Георгиевна, это другая пара написала, Лунгин и Нусинов.
– А-а... Вот у них есть чувство юмора. (Интонация не оставляла сомнений: у них есть, а у вас нету.)
Подозреваю, что часть ее историй входила в устоявшийся репертуар, а некоторые шутки были хорошо подготовленными экспромтами. Но кто кинет в нее камень?.. Вера Николаевна, вдова Л. Трауберга, рассказывала, что Раневская однажды нарочно провела ее по Петровке мимо Пассажа и вдруг в испуге остановилась перед витриной с игрушками:
– Верочка, что это?!
«Это» было резиновой надувной белкой на сучке отвратительного серо-лилового цвета.
– По-моему, это белочка,– сказала Вера Николаевна.– На ветке.
– Да? А я думала, что это рак прямой кишки.
Что касается небоязни рассказывать о себе не самые лестные вещи, этим могли похвастаться многие из болшевских завсегдатаев.
Вот как Александр Аркадьевич Галич рассказывал о своей первой встрече с Александром Николаевичем Вертинским.
Саша сидел за столиком в «Астории» – самой шикарной из всех ленинградских гостиниц – и ждал официанта, чтоб заказать завтрак. К столику подошел немолодой господин, грассируя, попросил разрешения сесть на свободный стул, и Галич понял, что это Вертинский. Желая произвести впечатление на знаменитого певца (сам Саша тогда еще не был знаменитым), он заказал на завтрак икру, семгу и еще что-то очень дорогое, а когда пришло время платить, дал на чай десять рублей. А Вертинский заказал чай с лимоном и булочку. Съев, попросил счет, внимательно изучил его и, расплатившись, подвинул к первой кучке мелочи еще двенадцать копеек – чаевые. Встал и, поклонившись Галичу, направился к выходу. Официант почтительно смотрел ему вслед. Сашину десятку он взял как должное, только кивком поблагодарил: не уважал пижонов. А в этом клиенте он почувствовал настоящего барина. Спросил у Галича:
– Кто ж это сидел с вами?..
Или вот такая история.
Кинорежиссер Альберт Гендельштейн, зять Утесова, был очень хорош собой – стройный, смуглый, горбоносый, с волнистыми черными волосами и усиками, как у Панчо Вильи. Он знал, что похож на мексиканца, и культивировал это сходство, даже носил – по-моему, единственный в Москве – шелковый шейный платок. Однажды на дипломатическом приеме его подвели к мексиканскому послу:
– Скажите, кто по национальности этот сеньор?
В ответ ожидали, конечно, услышать: «Мексиканец». Но посол, немного говоривший по-русски, мельком глянул на Альберта и определил:
– Обикновенная эврея. (Рассказано самим пострадавшим.)
В «Болшеве» начинались – и кончались – любовные истории, соавторства, а иногда и репутации. Там случалось много чего. Недаром упомянутый выше М. Д. Вольпин сказал:
– Надо написать роман про «Болшево». Первую фразу я уже придумал: «По коридорам „Болшева“ ходили старые евреи в ковбойских штанах».
«В ковбойских штанах» сказал, не «в джинсах»! Вот как давно это было. Нет уже в живых Михаила Давыдовича, нет никого из тех, о ком я успел рассказать. Но у всех, кто их знал, остались веселые воспоминания о веселых и талантливых людях, которым, казалось тогда, жить и жить...

Валерий Фрид.