Своих я вычисляю за секунду, каким-то звериным чутьём. Отнесла сапоги в мастерскую. Оформляет заказ мужчина, полный, голубоглазый, русоволосый. По виду — обычный житель средней полосы. Но я-то вижу, что наш. Притом совсем земляк, бердский, или, может быть, лорийский.
Мы живём в высокогорье, туда редко кто из кочевников добирался, поэтому аборигены сохранили, скажем так, свой исторический внешний вид — крупные, ширококостные, светлоглазые, русые.
— Здравствуйте, — говорю, — мне бы набойки поменять.
На стене висит большая чеканка. Я даже не глядя могу сказать, что на ней изображено. Конечно же Арарат. Куда нам без Арарата! Зимой какие-то безголовые балбесы нарисовали на двери мастерской свастику. Сапожник аккуратно обвёл её краской, превратил лопасти в лепестки. Получилась кривенький четырёхлапый листик клевера. Символ счастья?
Берёт сапоги, рассматривает каблуки. Цокает языком, недовольно хмурится. Даю руку на отсечение, думает: «Сразу видно — не армяне делали. Если бы армяне, фиг бы набойки так быстро отвалились». О, это великое самомнение маленьких народов!
— С вас двести рублей,— начинает заполнять квитанцию, — фамилия?
— Абгарян, — говорю я, пряча улыбку.
Он вскидывает глаза:
— Из Армении?
— Да. А вы?
— Тоже.
— Откуда?
— Из Берда.
— Я так и знала! Я сразу поняла, что вы мой земляк.
— Вы чья дочка? (Никогда не спросят имени. Всегда — чья дочка. Или — из какого рода).
— Доктора Абгаряна.
— О, а я из рода Меликян. Знаю, ваша бабушка тоже была Меликян. С вас семьдесят рублей. Только за материал возьму, за работу не буду.
— Мне неудобно. Давайте я заплачу, как все.
— Обижаете, сестра. Или не приходите больше к нам, или платите, сколько я говорю.
Торговалась с пеной у рта. Заплатила сто двадцать рублей.
Недавно иду из магазина, он высовывается по пояс в окно.
— Подождите. Вы Наринэ Абгарян?
— Да.
— Сейчас! — выскакивает из мастерской, бежит, размахивая «Манюней».
— Подпишите, пожалуйста, дочкам. Я уже неделю вас караулю, по фотографии на обложке вычислил, что это вы.
— Как дочек зовут?
— Дарья и Маринэ.
— Вразнобой назвали?
— Ага, жена русская. Честно поделили.
— А если мальчик?
— Если мальчик, назовём обтекаемо.
— Как это обтекаемо?
— Максим. Чтобы и нашим, и вашим.
Посмеялись.
Я делаю зарубку на памяти — Степан Меликян, сын Амирама Меликяна, сапожник. Потяни за ниточку — и воспоминания превратятся в ленту Мёбиуса — как бы далеко ни уходил, возвращаешься в отправную точку... Каменный дом с потемневшей от времени деревянной верандой, большой яблоневый сад, обязательное тутовое дерево во дворе — в июне Амирам будет стряхивать спелые, сладкие плоды, легонько колотя дубинкой по веткам. А домашние будут ловить в большой тент стремительно темнеющие от медового сока ягоды.
Тент отзывается дробным стуком на звездопад тутовых плодов — пх-пх, пх-пх, пх-пх. Если спрятаться под ним, то кажется, что идёт самый настоящий град. Маленький Степан подставляет спину падающим ягодам, ойкает. Выползает счастливый, шербетно-липучий, перемазанный с ног до головы тутовым соком...
Дровяная печка в подвале — бабушка Салó печёт на ней ципул — нарезанный тонкими ломтями сырой картофель. Картофель мигом схватывается румяной корочкой, скворчит. Бабушка поддевает его ножом, переворачивает на другой бок. Посыпает крупной солью, дует, чтобы немного остыл и протягивает внуку — ешь!
— Салó, ай Салó! Саломэ! — кричит через забор соседка тётя Марго. У соседки противный голос — с ржавыми переливами, пронзительный и тонкий.
— Ну чего тебе, Маргрит? — выходит на порог бабушка Салó.
— Одолжи закваску для мацуна. Моя вышла, — тётя Марго протягивает глиняную плошку. По боку плошки змеится тонкая трещина.
— Заходи, ципул поешь!
— Не хочу, спасибо. Побежала я. А то молоко остынет — мацун не получится...
С громким стуком захлопывается дверь мастерской — Степан убежал принимать очередной заказ. Я стою, ошеломлённая, посреди Москвы. В воздухе кружит мартовский снег. Если поймать его на кончик языка, он пахнет горным родником. И совсем немного — подснежниками.
© Наринэ Абгарян
Наринэ Абгарян "Своих я вычисляю за секунду " (Прочитано 755 раз)