Михаил Ширвиндт: «Андрей Миронов искал меня и кричал: «Где он, я его убью!»Эксклюзивное интервью с сыном Александра Ширвиндта.
Во всех папиных книгах и программах о нем, когда речь заходит о моем рождении, обязательно фигурирует фотография, на которой молодые папа и мама умильно склонились над красивой плетеной детской коляской. Такой коляски у меня никогда не было, более того, эта идиллическая семейная фотография была сделана за два года до моего рождения. Мама приехала проведать папу на какие-то съемки, среди реквизита нашлась замечательная колясочка, и родители захотели с ней сфотографироваться. Коляска, правда, была не совсем пустой… Знаменитый артист Павел Луспекаев как младенца запеленал бутылку украинской горилки и уложил в коляску, мама этого не заметила, подумала, там просто тряпки. Так что ее умиление на фото — чистое актерство, а вот папино — натуральное, оно было вызвано предвкушением встречи с драгоценной пол-литрой.
Родители познакомились в дачном поселке деятелей науки, искусства и литературы НИЛ. Моя бабушка, Раиса Ширвиндт, была администратором и редактором Московской филармонии, ее знала и любила вся творческая элита Москвы. Она дружила со знаменитым чтецом Дмитрием Журавлевым, вот наша семья и проводила много времени у него на даче в НИЛе. Здесь же была дача семьи моей мамы. Ее дед — академик Владимир Семенов, будучи главным архитектором Москвы, этот дачный поселок и основал, а также по собственному проекту в 1935 году построил себе дачу в английском стиле. Официальная версия знакомства моих родителей такова: Семеновы держали корову, а мой папаша с детства и до сих пор обожает молоко. Он мог даже водку запивать молоком. Когда в лучшие годы он приходил домой выпивши, то первым делом садился у холодильника, доставал молоко и пил. А тогда на даче папа ходил постоянно к соседской корове за парным молоком. Ходил к корове, а женился на маме. Видимо, чтобы корова всегда была под рукой.
Мама продолжила династию, стала архитектором, всю жизнь работала в тяжелейшем графике, рано вставала, а по вечерам еще и принимала папиных друзей. А их было чрезвычайно много. Среди ближайших — Михаил Державин, Андрей Миронов, Зиновий Гердт с супругой Татьяной, Григорий Горин, Марк Захаров, Эльдар Рязанов, Михаил Козаков, Евгений Евтушенко. Последний, как и мы, жил в высотке на Котельнической набережной. До этого мы жили в роскошной девятикомнатной квартире в Скатертном переулке, правда, вместе с нами там было еще семь семей. Путем нескольких обменов мы перебрались на Котельническую. В высотке было несколько корпусов, в центральном — самом крутом — жила культурная «знать»: Михаил Жаров, Фаина Раневская, Галина Уланова. Корпус, выходящий на Яузу, был тоже ничего, там, например, жил Василий Аксенов. А наш корпус, выходящий на Москву-реку, занимали семьи сотрудников КГБ. Зато у нас была огромная лоджия, которая служила основным местом сбора родительских компаний.
На всю высотку имелся лишь один гараж, мест на двести, и папа с Евтушенко долго стояли в очереди на получение машино-места. Очередь продвигалась лишь в случае «убытия» кого-то из жильцов. И вот печальное событие произошло. Освободившийся гараж должен был достаться Евтушенко. Но он в это время опрометчиво опубликовал стихотворение «Тараканы в высотном доме», где наша высотка олицетворяла всю страну, а тараканы — чиновников. В машино-месте поэту отказали, оно досталось нам. Папа, триумфально въехав в гараж на «двадцать первой» «Волге», поставил ее рядом с машиной Клары Лучко и Сергея Лукьянова. Дружбы с Евтушенко это не нарушило, он по-прежнему бывал в нашей квартире.
Во время одного из таких застолий раздался звонок в дверь. В квартиру в трусах и майках вбежали Рязанов, Миронов и Горин. Дело было во время Олимпиады-80. Поэтому они разделись в лифте и, изображая факелоносцев, стали нарезать круги по квартире — якобы у них марафон и им нельзя останавливаться. В другой раз Захаров, Горин и Миронов приперли с ближайшей помойки чугунную батарею. Весила она под центнер, но «герои» втроем сумели притащить ее к нашей квартире. Папа, открыв дверь, увидел согнувшихся от смеха и тяжести друзей. «Смешно, — произнес папа своим фирменно-невозмутимым тоном, — а теперь тащите это обратно». Дорога назад заняла у шутников минут сорок, на обратный путь куража не хватило.
Празднования обычно сильно затягивались. Что очень нравилось гостям и не всегда — гостьям. Все жены папиных друзей страшно боялись коронной фразы Марка Захарова, которую тот обычно произносил под утро, когда все уже одевались, чтобы разойтись по домам. Он говорил: «Глупо сейчас было бы расставаться». Это звучало как приговор, потому что после этих слов праздник всегда возобновлялся, но зачастую уже в другом месте.
Из-за Збруева я в семь лет узнал, что такое изменаЯркие впечатления детства — поездки в санатории и Дома творчества. В одном из таких, в Ялте, я впервые влюбился. Мне было семь лет. Нине Масловой (актрисе, сыгравшей царицу Марфу в фильме Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». — Прим. ред.) девятнадцать. Но меня не смущало, что она старше меня больше чем вдвое. Ее это, кстати, тоже не смущало, Нина отвечала мне взаимностью: мы вместе ходили на пляж, на завтраки и обеды, на прогулки. Я вставал в пять утра, шел на центральную клумбу перед главным корпусом санатория, рвал цветы и клал их под дверь Нины. Жила она в корпусе типа барака прямо возле моря, в такие номера селили еще не прославившихся артистов, а наша семья уже жила в главном корпусе, в номере с балконом и ванной. Иногда к нашему с Ниной дуэту присоединялся «старый» Саша Збруев (целых 27 лет!). «Ну и пусть», — думал я, тем более что он финансировал некоторые наши проекты: мороженое, лимонад — так что был даже удобен. И вот в очередной раз я приношу в шесть утра букетик цветов под дверь барака, и вдруг эта дверь распахивается и выходит Збруев. Я сразу понял все, в свои семь лет я узнал, что такое измена, предательство и женское легкомыслие, — это было страшно. Кстати, до сих пор Саша, встречая меня, всегда извиняется за то, что разбил мою первую наивную влюбленность. Правда, со временем моя невыносимая боль утихла. Случилось это примерно на третий день.
Папа кричал так, что стены тряслисьЯ рос не слишком сентиментальным, довольно шкодливым мальчишкой. Со школой отношения у меня не сложились сразу — это была взаимная и стойкая ненависть между ребенком и советской педагогической системой. Я перебивался с двойки на тройку. И вместо того чтобы делать уроки, часами шнырял по двору с друзьями, так что, можно сказать, воспитание у меня дворовое. Правда, когда мама садилась меня проверять, домашние задания приходилось все-таки делать. По-настоящему строгой в семье была именно она, и ее гнева я боялся. Когда же по настоянию мамы за воспитание брался папаша, его методы воздействия ограничивались криком. Он орал так, что стены тряслись, но мы оба прекрасно понимали, что это всего лишь игра: с папиной стороны в гнев и возмущение, а с моей — в испуг и раскаяние. А когда мама поручала папе проверить мои домашние задания, я его «обыгрывал». Это было несложно. Главное — говорить уверенным голосом без запинок и пауз, любую абракадабру, набор придуманных на ходу терминов. Потому что в содержание ответа мой наивный папа не вникал, он и сам мало понимал в географии или физике.
Иногда меня выгоняли из школы, а родителей, наоборот, вызывали туда. Как правило, шефский концерт «Державин — Миронов — Ширвиндт» разряжал ситуацию и на время продлевал мое бессмысленное пребывание в стенах школы. Как выяснилось, папу в детстве тоже частенько отчисляли. Одна из моих любимых историй — как у них появился какой-то мерзкий физкультурник, бывший военный, типичный солдафон. И он ввел какую-то унизительную спортивную форму: солдатские трусы с майкой. Тогда папа принес на физкультуру розовые панталоны и какой-то пеньюарчик своей бабушки. На перемене в раздевалке он в них переоделся, но в последний момент испугался в таком виде выйти в спортивный зал. Физрук на перекличке спрашивает: «Где Ширвиндт?» Ему отвечают: «В раздевалке». Физрук направляется туда — заперто. Он командует: «Ширвиндт, выходи!» Папа через дверь отвечает: «Я не в форме». — «Я сказал — выходи как есть!» Ну папа и вышел в своем маскараде. Урок был сорван, а Ширвиндта на неделю выгнали из школы. И таких историй много. Однажды папа безнадежно «сыпался» на экзамене по химии. Последним спасительным вопросом от экзаменатора был: «Как отличить метиловый спирт от этилового?» Папа сказал: «Берем двух кроликов, даем им разные спирты. В результате один будет слепой, а другой — пьяный». Преподаватель говорит: «Подожди, а при помощи индикаторов?» — «Нет, я только опытным путем могу». Так и выцыганил тройку.
Но моя история с химией оказалась куда драматичнее. В мое время в школах почему-то активно обучали методам изготовления взрывчатых веществ. Это был 9-й класс. Естественно, захотелось попробовать на практике, как это работает. Мы с другом сперли в лаборантской ингредиенты, смешали и закатали в большой ком из газеты, который опустили в унитаз школьного туалета. Для реакции была необходима вода, и мы все продумали: пока газета достаточно намокнет, как раз пройдет несколько минут, уже начнется урок, и в туалете никого не будет. На уроке мы затаились, как две мышки, и сосредоточенно прислушивались. Никакого громкого взрыва не последовало, но раздался отчетливый короткий хлопок, а за ним пронзительный крик. Все побежали смотреть, что случилось. В туалете по щиколотку в воде стоял старшеклассник с прилипшей к губе сигаретой — от ужаса он про нее забыл. Не знаю, как нас вычислили, но случилось это через пару дней. Нас опять выгнали, но поскольку ничего нового в этом не было, я спокойно ушел домой. «Доигрался, тебя выгнали из школы!» — сказала вечером мама. И этим словам я не придал значения.
Однако утром меня никто не разбудил, и я проснулся естественным образом, на часах была половина девятого утра — первый урок в разгаре… И тут я понял, что на этот раз выгнали по-настоящему. Я, как нашкодивший щенок, приплелся на кухню, там со злобным видом папаша пил кофе, со мной не разговаривал. Через полчаса он бросил: «Собирайся». Я быстро собрался, мы сели в машину. К нам подсел еще папин друг Виля Горемыкин, знаменитый телеоператор, снимавший новостные репортажи. На мое приветствие Виля не ответил. «Уже предупрежден», — подумал я. Была зима, по заснеженной дороге мы ехали молча. Когда отъехали от Москвы уже километров на сорок, а никто ничего так и не сказал, я решил, что меня везут топить или хотят привязать к дереву и бросить в зимнем лесу. Но все оказалось проще — мы приехали в Дом творчества композиторов в Рузе.
Видимо, папа еще был так зол потому, что у него за долгое время выдался первый выходной, он планировал отдохнуть и поиграть в бильярд с Вилей, а тут ему навязали меня. В бильярдной меня посадили в угол и строго сказали: «Сиди здесь». Я безропотно сижу. Вдруг заходит Михаил Державин, который тоже тут отдыхал. Дядя Миша всех приветствует и говорит мне: «В хоккей будешь играть?» «Видимо, еще не знает», — подумал я, а вслух сказал: «Мне нельзя». Дядя Миша спрашивает папу: «Шур, я его заберу?» «Да забирай», — скрывая радость, говорит папа. Дядя Миша был заядлым хоккеистом, я тоже обожал хоккей и даже занимался в секции, а еще мы играли в хоккей во дворе. Зимой заливался каток на крыше того самого гаража. А летом мы с ребятами ставили вместо ворот два перевернутых ящика из придомового гастронома, а вместо шайбы гоняли по асфальту консервную банку. Играли мы огрызками клюшек, потому что клюшки, которые делались в СССР, ломались при первом сильном ударе по шайбе. В общем, предложение сыграть в хоккей я принял с радостью. Коньков с собой не было, но дядя Миша сказал: «Сейчас что-нибудь подберем».
Коньки, в которых я занимался хоккеем в секции, назывались «гаги». Это были полуботинки с длинными лезвиями, жутко неудобные, в них нога постоянно подворачивалась. И тут дядя Миша приносит «канады» — ботинки, которые я видел только по телевизору. Когда я надел эти коньки и вышел в них на лед, я просто полетел, это было незнакомое ощущение скольжения, маневренности, легкости и счастья. А уж когда Державин принес клюшку с крюком из какого-то пластика, мне показалось, что я в раю. Потому что, когда ты такой клюшкой касаешься шайбы, она сразу улетает в космос. Пока я, не веря своему счастью, носился по коробке катка, наслаждаясь заграничными коньками и клюшкой, на лед вышли два человека. Когда я поднял на них глаза и понял, кто это — тут-то у меня по-настоящему перехватило дыхание. Это были Валерий Харламов («Легенда номер 17», восьмикратный чемпион мира) и Александр Мальцев (девятикратный чемпион мира) — два главных спортсмена страны. Невозможно описать словами, каким авторитетом и поклонением пользовались они в СССР. И вот мы с Харламовым стали играть против Державина с Мальцевым. Выиграли мы, хоть и с небольшим отрывом. Так вместо наказания у меня случился самый счастливый день в жизни. Оказалось, что Харламов с Мальцевым дружили с Державиным и в тот день приехали к нему в гости в Рузу.
В школу меня все-таки вернули через неделю. Когда я рассказал однокашникам о состоявшемся матче, мне просто никто не поверил. Впрочем, мне не верили даже, что я знаком с Андреем Мироновым. Пока я не принес доказательство. Для этого пришлось в киоске купить открытку с портретом Андрея. Прямо поперек своего лица на фотографии он мне написал: «Миша, твой папа тоже хороший артист. С уважением, Андрей Миронов».
Миронов танцует на пустом шоссеДо поры до времени я и не предполагал, что надо восторгаться своим знакомством с Мироновым. Вот представьте, у ваших родителей есть друг дядя Петя, он часто гостит у вас на даче. И вдруг дядя Петя летит на Луну... Но вы же до этого не знали, что дядей Петей можно кичиться! Так и с Андреем, после «Бриллиантовой руки» он стал суперпопулярным, а заодно его слава накрыла и меня. В школе меня спрашивали: «А ты точно знаком с Мироновым? Ты его трогал?» Кстати, Андрей был единственным из друзей отца, кого я звал по имени и на «ты», он был самым молодым в отцовской компании. К остальным же я обращался, начиная со слов «дядя» и «тетя».
Как-то мы с родителями и Мироновым ездили в Михайловское. Там жил и работал друг Андрея — Семен Гейченко, знаменитый писатель-пушкинист. Мы ехали на машине Андрея, но за рулем сидел папа. Это была четвертая модель «Жигулей», фургон, по тем временам очень модная и крутая машина. Андрей за ней тщательно ухаживал, в салоне у него имелся целый набор тряпочек — замшевая, бархатная и т. д. Так как он не вел и руки у него были свободны, Андрей всю дорогу что-нибудь тряпочками протирал: то панель, то стекло, потом этой же тряпочкой начинал протирать моего папашу. Когда ему надоело, он стал менять кассету за кассетой в магнитоле. Кстати, магнитола в машине тогда считалась чем-то невероятным, но у Андрея была. Он очень любил музыку, разбирался в джазе и привил мне свой музыкальный вкус, подарив много пластинок зарубежных исполнителей. И вот звучит прекрасная песня Хампердинка. Пустынное шоссе, ни машины, солнце. Тут Андрей кричит: «Сто-о-о-оп!» Папаша резко дает по тормозам: «Что случилось?» А Андрей включает магнитолу на полный звук, выскакивает из машины и начинает перед капотом... танцевать. От счастья, от переполнивших его чувств…
В другой раз мы ездили вместе на машине из Москвы в Ленинград, останавливались на ночевку в Великом Новгороде и даже искупались в Ильмень-озере. Вода там невероятно чистая, как известно. Потом мы поужинали и пошли спать. В один номер мои родители, в другой — я с Мироновым. Видимо, это был полулюкс, потому что там стояла огромная двуспальная кровать. Правда, одна, но было несколько кресел. Надо сказать, что Миронов был патологически чистоплотен. Два раза в день помыть голову для него было нормой. И вот Андрей отправился в душ, а я лег и практически сразу заснул. Разбудил меня его вопль: «Почему ты в кровати?» Говорю: «Так я же сплю». — «Как, грязный?!» — «Я мылся. В озере». — «Немедленно иди в душ!» — «Не пойду, озеро чистое». Кончилось тем, что Андрей не стал ложиться в постель, а демонстративно плюхнулся в кресло, там и заснул. И я заснул. А утром проснулся под шум льющейся воды — Андрей принимал душ. Как оказалось, он так всю ночь и провел в кресле.
А однажды я чуть не сорвал Андрею спектакль. Это было на гастролях. Ненавидите ли вы театр, как ненавидел я его в детстве? Но девать меня было некуда, так что во время спектаклей я сидел за кулисами. И вот идет спектакль «Женитьба Фигаро». Я в правой кулисе сижу на стуле, а позади меня сидит другой мальчик, тоже чей-то сын, на год старше меня. Там же места мало, два стула рядом не поставишь. И вдруг тот мальчик берет свой стул, переставляет вперед и садится передо мной. Не то чтобы мне очень важно было видеть происходящее на сцене, но я решил, что это такая игра. Я тоже взял свой стул и через голову мальчика переставил его вперед. Он — снова, потом — я. И вот я снова сижу первым и жду, что будет дальше. Но ничего не происходит. Я думаю: «Значит, я выиграл». В это время Андрей читает на сцене свой самый драматичный монолог. И вот он поворачивается и почему-то смотрит на меня, в его глазах ярость. Я от его взгляда каменею, но не понимаю, что такого я натворил. В поисках ответа верчу головой и обнаруживаю, что я сижу на сцене в ажурной беседке, которая примыкала к кулисе, и весь зал меня видит. Я в ужасе и панике хватаю стул, но обратно убежать в кулису не могу, потому что там в проходе сидит тот мальчишка. И тогда я прямо через сцену куда-то уношусь вместе со стулом. Это было перед самым антрактом. Как сейчас помню, я завернулся в кулису, а за спиной услышал топот и крик: «Где он? Где? Я его убью!» Это в поисках меня носился Андрей. Антракта ему не хватило меня найти, а к концу спектакля он успел немного остыть.
Другие гастроли. В Питере. И снова я вою от тоски, потому что уже не могу видеть эти спектакли. Мне нечем заняться, я кручусь под ногами у взрослых, и папа, чтобы отвязаться от меня хотя бы на время, дает два рубля и говорит: «Купи себе что-нибудь». Рядом был знаменитый ДЛТ (Дом ленинградской торговли), типа «Детского мира». Я обошел все отделы игрушек, но все, что меня интересовало, стоило от трех рублей и выше, а у меня было два. И тут я увидел его… Это был ярко-рыжий лисенок, мягкая игрушка, покорившая меня своей нелепостью. На ценнике значилось ровно два рубля, я помчался в кассу, и мне выдали его в картонной коробке с надписью «Лисмех» (видимо, имелось в виду, что лисенок меховой, хотя это было неправдой).
С тех пор мы с Лисмехом стали неразлучны. Хотя я много раз мог потерять его. Как-то во время очередных гастролей, в Киеве, мы с мамой сидели в номере гостиницы на десятом этаже. Заняться мне было нечем, и тогда я придумал одну шутку: взял у мамы катушку ниток, привязал за хвост Лисмеха, саму катушку спрятал в кулаке и сказал маме: «Смотри!» И на ее глазах выкинул игрушку с балкона. Я ничего не знал о сопромате и силе тяжести. И никак не ожидал, что нитка порвется и мой Лис упадет на крышу ресторана под окнами. Мама не поняла прикола — сын взял и выбросил свою любимую игрушку с балкона. А у меня случилась истерика. Пришел папа, я стал орать, что у меня нет Лиса. «Сам выбросил — сам виноват», — был ответ. Я так был возмущен родительским равнодушием, что пошел на крайние меры — схватил папину концертную туфлю и бросил вслед за Лисмехом. Потом с замирающим сердцем я с балкона следил, как папаша карабкается на крышу ресторана по приставной лестнице. Волновался я, конечно, не за отца, а за своего рыжего друга. Когда папа поднялся на крышу, он взял туфлю и пошел к лестнице, демонстративно игнорируя Лисмеха. Но мой вопль огласил все ближайшие улицы, и папе пришлось вернуться за моим сокровищем.
Жена Миронова посадила всю компанию на диетуБуквально через неделю родители с Андреем и его женой Катей Градовой поехали отдыхать в город Канев на Днепре. Насколько я помню, для Андрея с Катей это путешествие было свадебным. Катя придумала для всей компании очень хорошую диету — сыр и вино, на которую все с восторгом сели. Больше ничего есть было нельзя. Все фанатично сидели на этой диете, но меня надо было нормально кормить, поэтому Катя водила меня в столовую. У меня, как у всех детей, особого аппетита столовская еда не вызывала, поэтому свой обед я, естественно, доесть не мог. Доедала Катя, о чем мы оба молчали: Катя — о том, что я плохо ем, а я о том, что Катя нарушает диету.
Скука была страшная, вода в реке оказалась очень холодной, и купаться мне не разрешили. И пока взрослые загорали, я катал Лисмеха на надувном матрасе, который я, как бурлак, тянул вдоль берега за веревку. Игра продолжалась недолго: волна от первого же катера смыла Лиса в воду, и он пошел на дно. Тут истерика у меня случилась посерьезнее, чем в гостинице. Тогда Андрей мужественно бросился в ледяную воду и при жутком течении нырял за игрушкой до посинения, в прямом смысле слова. Метрах в пятнадцати от «места крушения» Миронов достал мокрого Лиса. Потом, когда я рассказывал бабушке эту историю, решил упомянуть: «У него еще долго был насморк — капало из носа». Бабушка решила, что это про Андрея. Я возмутился: «Да при чем здесь Андрей? Я про Лиса!»
Так Лисмех прожил со мной долгие годы, и я его повсюду таскал с собой. Помню, уже взрослым и женатым, я поехал в Ялту со своей женой и товарищем. Мы доехали до Харькова, и тут я обнаружил, что забыл Лиса. И отказался ехать дальше. Теща с поездом передавала мой талисман, пришлось ждать в Харькове несколько дней…
Теперь у меня уже у самого внуки, хотя в это трудно поверить, глядя на моих по-прежнему энергичных родителей. Папа в прекрасной физической форме. Когда-то он преподавал в Щукинском училище фехтование. А в баскетбол он неплохо играет и по сей день. У нас на даче — той самой, что познакомила моих родителей, да и сейчас является «местом силы» для всей нашей семьи, сюда приезжает уже пятое поколение детей нашего рода — есть баскетбольное кольцо, которое практически сгнило от старости. Как раз на днях с моим сыном, который сейчас живет на даче со своей новорожденной дочкой, уже не первой, мы обсуждали проект восстановления баскетбольного кольца, потому что папа до сих пор, бывая там, обязательно кидает мяч. И еще он каждое лето скрывается в камышах на Валдае, где обычно и встречает свой день рождения.
Рыбалка всегда занимала в его жизни особое место. Основной папин улов составляют, как он называет, «мерные рыбы» (то есть величиной с палец). Правда, папа говорит, что, когда нас нет, ему попадаются рыбешки и побольше, только когда мы с детьми к нему приезжаем, бывают «мерные». Это служит нам постоянным поводом для издевательских шуток. Но на самом деле папина рыба очень хороша, это я как ресторатор и кулинар могу сказать. Самый знаменитый и дорогой в мире рыбный суп буйабес варится именно на основе такой вот мелкой рыбешки. Ее нужно почистить, помыть и либо в сетке, либо в марле долго варить, тогда получается великолепный бульон, в который потом кладется несколько кусков изысканной рыбы. Кстати, в кулинарии я стал разбираться благодаря другу Антону Табакову, у нас с ним даже был общий ресторан. И теперь, завершив телекарьеру, я ушел на просторы Интернета, где создал и веду регулярный видеоблог «Съедобное-Несъедобное». Даю советы путешественникам-гурманам, где в какой стране можно вкусно поесть, как распознать «правильную» забегаловку, делюсь адресами проверенных мест.
Однажды я решил показать папе другую рыбалку. Мне очень нравится в Швеции, там за абсолютно вменяемые деньги можно снять домик на берегу. И мы поехали — с папой и моими детьми. Дети — не любители тихого отдыха на природе, они искали любой повод вырваться из нашей арендованной халупы. Например, закончилось молоко, лимоны — надо ехать покупать. И вот мы с ними отправились в ближайший городок в сорока километрах от нас, а папа остался ловить рыбу. Часа через четыре мы вернулись, отец спал, и я пошел посмотреть, что он наловил. Достаю садок, а он полон здоровенных рыб, очень крупных окуней, лещей — такого улова не было никогда. Я опускаю садок обратно в воду. И вдруг вижу: у берега здоровая рыбина, рядом еще одна... Тут я понимаю, что рыбы выплывают из папиного садка — видимо, опуская его в воду, я задел какую-то корягу, и дверцы открылись. Я в чем был бросился в воду, стал хватать рыбин руками, но они же скользкие, их в воде не удержать. У нас паника — вечером должны приехать гости, я говорю детям: «Быстро перелавливаем, пока дедушка спит». И мы втроем взяли удочки и стали ловить. Днем обычно клев плохой, но мы умудрились наловить достаточное количество рыбы. Правда, не такой крупной. Но папа не заметил подмены, потому что, когда он проснулся, мы весь улов почистили и порезали.
О папе и его друзьях, о моей бурной юности и работе на телевидении можно рассказывать бесконечно. В этом году я выпустил книгу «Мемуары двоечника», и уже есть планы на продолжение… Ее презентацию мы решили совместить с презентацией отцовской книги «В промежутках между», потому что его многогранности хватает и на писательство. Каждый из нас рассказывает со своей стороны, ведь даже одни и те же события мы, как выясняется, видели совершенно по-разному.
Михаил Ширвиндт: «Андрей Миронов искал меня и кричал: «Где он, я его убью!» (Прочитано 1325 раз)
Похожие темы (5)
