стыренно у Раевской...
советую запастись памперсом... жаль я об этом не знала до прочтения....
— Так, записывай… — командовала в телефонную трубку Сёма: — Три пачки гидропирита, три флакона перекиси водорода, пузырь нашатырного спирта…
*Титры: Сёма. Шешнаццати лет от роду. Судя по первичным половым признакам — баба. Вторичные отсутствуют. Имеет старшую сестру — ученицу парикмахерского училища, и обширную лысину на затылке, полученную в результате неудачной попытки стать блондинкой. Тем не менее, услугами Сёмы как парикмахера пользуюцца все, кому жалко тратить бабки на салон красоты.*
— Угу… — кивнула в трубку я, не изменяя своей привычке во время телефонного разговора жестикулировать так, будто меня на том конце провода видят.
*Титры: Лида. Шешнаццати лет отроду. Судя по первичным половым признакам — баба, судя по вторичным — баба, которой суждено умереть девственницей. Такое совершать пихательно-толкательные движения
никто не станет. Имеет рыжую волосню по всей башке, хочет превратица в платиновую блондинку. Мозги отсутствуют.*
— Хуле угукаешь? Ноги в руки — и в аптеку! — скомандовала Сёма, и бросила трубку.
…Через полчаса я сидела на табуретке, замотанная по шею в мамину праздничную скатерть, а Сёма, вывалив язык, старательно хуячила толкушкой для пюре большые белые таблетки.
— Это что такое? — спрашиваю, и боюсь уже чота.
— Это такая поеботина, — важно отвечает Сёма, и добавляет в фарфоровую миску нашатырный спирт, — от которой волосы становяцца белыми. У меня Светка всегда так делала, когда девок своих красила.
— Ты хоть одну девку после этой процедуры видала? — Спрашиваю, и нервничаю такая.
— Неа. — Спокойно отвечает Сёма, и льёт в миску перекись водорода.
— Слыш, а вдруг они потом облысели? — Я ещё больше занервничала, если кто не понял.
— Может, и облысели… — философски отозвалась Сёма, почесав свою плешь, — а может, и нет. Жизнь покажет. Погнали!
С этими словами Сёма вылила мне на голову аццкий раствор, воняющий кошачьими ссаками, и принялась размазывать его по моим рыжим волосам. Голова нестерпимо зачесалась.
— Жжёт? — осведомилась Сёма.
— Пиздецки.
— Это хорошо. Значит, гидропирит свежый. Реакция идёт. Шапочка для душа есть?
— Есть.
— В ванной?
— Угу, на крючке висит.
— Щас принесу. Штоп процесс шол быстрее, надо штоп башка в тепле была.
Сижу. Глаза слезяцца. Нос распух от вдыхания миазмов. Башку щиплет, и что-то там потрескивает.
Возвращаецца Сёма, неся в руках полиэтиленовую шапочку и папину ондатровую шапку.
— Сиди, не шевелись. — Командует она, и напяливает на меня поочерёдно шапочку для душа, и папашины меха.
— А папа меня не атпиздит? — тихо спрашиваю я, и морщусь. Под этими девайсами стало нестерпимо жарко, и башка зачесалась так, слово среди размоченного в кошачьем ссанье гидропирита, миллиардами вшей было затеяно соцсоревнование «Кто быстрее выжрет Лиде моск»
— Атпиздит конечно. Если с работы вернёцца раньше. — Сёма всегда была реалисткой. — Он во сколько приходит с работы?
— В восемь… — отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких.
— Значит, час у нас ещё в запасе есть, не сцы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось.
Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру.
— Всё. Смываем.
Голос Сёмы прозвучал как в тумане.
— Мир вашему дому, чукчи. — слева послышался совершенно не Сёмин голос. — Ушы мёрзнут, доча?
мне кажется все пропало
. Вернулся папа.
*Титры. Папа. Триццати семи лет отроду. Мужыг. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти*
— Я крашу волосы. — Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав.
— Зачем ты красишь волосы мочой? — серьёзно осведомился папа, и склонил голову на бок.
— Это не моча. Это краска.
— Никогда не видел краску, которая воняет ссаньём! — развеселился папа, и поинтересовался: — моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить!
С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал:
— Вы ёбнулись, девки??!!
Я тоже заорала, ещё не зная даже почему.
— Ну что вы её напугали, а? — Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: — этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежый очень, понимаете?
— Не понимаю. — ответил папа, и не пожелал выпихивацца из комнаты.
— Сразу видно — вы не парикмахер. — Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. — Идём смывать. Кажецца всё.
Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой «Московский Комсомолец», и открывая по пути все окна и двери в доме.
Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежый гидропирит душем.
Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась:
— А почему твой гидропирит так похож на волосы?
— Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки свежые были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает?
Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? не очень кошерная вещь
. Гидропирит зато попался очень свежый, теперь я сама это видела.
Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала:
— Ну-ка, дай я на тебя посмотрю…
Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму:
— Ну как?
Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула:
— Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает?
— До восьми! — Раздался ответ. — Только там парики не продаются.
Я задрожала, и стала рвацца к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом.
— Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить…
Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа.
Повисла благостная пауза.
— Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. — Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал.
— А зачем мне зелёнка? — я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала.
— Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да?
— ДА!!! — заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу…
Лучше бы я этого не делала.
Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове.
Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос — жёлтыми, корни — серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка.
— ЫЫЫЫЫ?? — Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень.
— Гидропирит был свежий… Волосы отвалились… Но они ещё вырастут, Лид… — из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую.
Я посмотрела на папу.
— Знаешь, чо я вспомнил? — сказал папа, поглаживая бороду, — Когда мне было шестнадцать — в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, пиздецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь… Но это всё не очень кошерная вещь
. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было.
Это ты к чему? — спросила я, когда папа замолчал.
— К тому, что у него на башке примерно такая же не очень кошерная вещь
была, как у тебя щас. Тебе муху поймать?
— Не надо… — ответила я, и заревела.
Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил:
— Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаюцца? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь.
В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы:
— У тебя есть большой гвоздь?
— Есть, — ответил отец, — ты хочешь его Сёме в голову вбить?
— Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Штоп как у панков было…
— Пойдём, помогу… — сказал папа, и мы пошли делать из меня панка…
На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже.
Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ.
Оставалось сделать последний шаг.
— Алло? — я очень волновалась, и слегка заикалась.
— Это кто, бля? — вежливо спросили меня на другом конце провода.
— Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино «Всё идёт по плану» играла…
— Ну и чо?
— Ну и нихуя. Когда следующий концерт «Гражданки», бля?
— Севодня вечером на Полянке.
— Я еду с вами!
— А с хуя ли?
— А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком!
Серёжа поперхнулся:
— Какой из тебя панк, цырла пригламуренная?
А я сурово припечатала:
— Нихуёвый.
— Приходи, заценим.
Отбой.
Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала «А при коммунизме всё будет заебись, он наступит скоро — надо только подождать!», а после концерта атпиздила правой ногой какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху…
Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли.
Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и…
И что было потом — это уже совершенно другая история.
Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке «Всё идёт по плану». Причём, без аккомпанемента. И вместе со своим бородатым папой.
А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы…
Тема: Всё идёт по плану....:) (Прочитано 963 раз)
